Приключения Трупа
Шрифт:
А иные раздували, как ветер, страх, и звали вора к ответу, а народ на расправу — утверждали, что прах — не тот: и по цвету — не светел, и на ощупь — проще, да и по составу — не пепел. Дали, мол, в котёл мощи от тещи, а взяли в подол стружку от кружки, крошку от сушки или от кошки ушко.
Крематорные служки отвергали лживые догадки и позорные упреки в мороке и подрыве порядка. Отвечали кратко:
— Крах основ — обычай зренья, как слепому город — тень. Прах отцов — добыча тленья, а живому дорог — день.
И призывали не ронять стать из-за мелочей, не превращать дым в гам и скорей приступать
Но убеждали мало. Одна волна протестов затихала — на её место прибывала другая и, вероломно отпевая своё, словно лишала топку тяги и толкала житьё — бытьё из поддувала на закопку в овраге.
Вызывало осложнение и неясное положение славного Трупа, героя уступа, главного мертвеца, забавного оригинала и отца перестроя ужасного тления в живое начало.
Контора комбината заверяла, что блистательный Труп невредим, нужен людям, как дым — орудиям, и служит для декора, выставляя помятый пуп, председателем труб.
Но такая отговорка подходила, как небольшая норка — для крокодила: времена пошли не прежние, безмятежные, как у дна корабли, а двойники героя росли неровной горою, словно сорняки из-под земли.
Что ни час несли для поджога новых кандидатов и убеждали служителей морга, как бестолковых депутатов, строго и упрямо:
— Вот! У нас — тот самый!
Будто раскопали невпопад поразительный клад.
— Едва ли генерал, — вяло отвечал усталый комбинат, — необутый и без медали!
Но посетители не искали склок у порога и наступали, как каток на дорогу.
Сначала шли у них на поводу и внимали мольбе, как стрельбе, но — себе на беду.
Жгли своих новичков круглые сутки. Но жуткий завал не иссякал. Крупные кули человечьего материала росли, и подвал стал мал. Не хватало и дров на печи, и санитаров для процедурных пожаров.
И тогда комбинат объявил:
— Люди от труда — без сил, склад — в беспорядке, а урны — в недостатке. Хватит распускать прибаутки, поощрять предрассудки и отдавать назад эту кладь и тару! Монету будем брать не за возврат, а за прием товара! А потом, при серьезной оплате, бескостный прах будем отправлять в космос под охраной — на страх инопланетянам. Завещал нам так сам генерал — мертвяк!
И вмиг приток тел сник и обмелел, словно каждый кусок отважного героя потяжелел и стал огромным роем, плата за покой оказалась дорогой, а жалость сжалась в жадность.
Бедные бледные поклонники бывшего депутата изрекли:
— Не сберегли чудившего живьем — прибережем для земли!
И гурьбой поволокли покойников обратно домой.
Нажива на суетливом мертвеце процветала теперь помалу, но без потерь и от зари до зари, как на юнце — угри.
Желая славы без края для вертухая державы, богатые раззявы застолбили доставку его на стартовую площадку и торопили монетой посадку в ракету.
Спешили оравой в планетарий, где по борозде находили космический колумбарий для укладки своего сожженного, но не распыленного героического утиля.
Платили вполне и за убежище на Сатурне, а не в урне, и за лежбище на Луне, в братской депутатской могиле.
Под чувственные рыки труб следили в ступоре за ходом ракет, а экскурсоводы при искусственном куполе
будили спесь под свет помет: «Великий Труп — здесь! Привет!»А есть ли в звездном дыму такая неземная кладь, никому не давали проверять — едва ли желали серьезно прогадать: попал, шептали, в пути под услугу — плати номинал по кругу!
Взял комбинат и морской подряд: доставлять людской прах на судах по всему земному шару (и не даром): кому — к дому, кому — за океан, а кому — за материк.
А попадет пароход под ураган, кто найдет концы улик?
Мертвецы на дне — что гонцы на Луне.
А от гроз счет за увоз — растет!
Успех комбината раззадорил власть, как море — капитана, а лаз — беглеца. Убрать горе в пасть кармана — благодать без помех и затраты на мертвеца.
Оттого и издали правители в запале, не внемля язвительным протестам, указ без лица:
— никого не класть в землю целиком;
— всех повсеместно сжигать и сгребать в ком;
— за поджог взимать налог от труда;
— страх подавлять и прах рассыпать неизвестно куда.
Дали населению и срок на размышление об идеале и цели: зарывать по старинке обещали с неделю.
Но собрали с новинки суровый оброк, какого не хотели.
Поклонники былого обряда не пожелали отступиться от гробового уклада и, чтобы не попасть в печь с углем, а возлечь без потери, целым покойником, и потом честно воскреснуть из гроба телом, как обещано по вере, навечно, — обозвали власть кровопийцами и стали — самоубийцами.
Осмелели для исхода и неделю напролет ускоряли ход природы!
И строем понесли охочих до земли!
Но выдавали их не за двойников героя, как вначале, а за своих, дорогих и прочих, которых вынимали из петли и посмертно спасали от скорых костров в несметной пыли.
Успевали подсуетиться и бедовые убийцы: под вздохи пьянки добавляли не крохи со стола, а новые останки.
И завал опять нарастал и держал тела, как смола.
И удрать от его гнили и не норовили.
И дела оттого были плохи, как в глаз — стрела.
И указ без опоздания — отменили, усопших с уголовными следами поголовно передали для опознания в здания дотошных лабораторий, а крематорий с комбинатом вместе во избежание историй с компроматом для чести — закрыли.
Когда комбинат разоблачали, как химеру, без труда раскопали аферу.
Оказалось, служители, несмотря на вялость, не хранители утрат и морали, а расхитители, которые потеряли меру.
И зря они не отбывали дни, а с напором обчищали обывателя и своими неуместными поборами покрывали позором и честное имя председателя.
И криминала набежало — немало.
Желающих земного покрова комбинат не сжигал, а тайно зарывал на кладбище или случайном пастбище, или в саду — не без доплат за подпольную гряду.
За окольную мзду сдавал напрокат гроб и соблюдал ритуал, чтоб покойный испытал достойный финал.
Брал и за отвод места, заморозку и подвозку без дорог в тайники, за оркестр, как на площади, и обход очереди, за прием убитых без документов и за венок и ленты под обряды, а потом и за цветники, плиты, песок и ограды. А праведникам обещал и пьедестал к памятникам!