Природа плакала в тот день...

Глава 18.

Он достал ключи. Застегнул куртку. Поправил сумку на плече. Вроде бы готов, можно ехать. Выключил свет. Открыл дверь. Нет, что-то не так. Обернулся. Взгляд тут же наткнулся на куртку брата. На обувь брата. На связку ключей от дома и машины с подаренным им брелоком, отзывающимся на свист. На мгновение ему показалось, что суставы и кости ног стали поролоновыми и больше не способны удерживать вес его тела. Он схватился за стену и очень медленно пошел к нему в комнату, предчувствуя беду.

Бесконечный темный коридор. Полумрак сгущается. Чернота засасывает его, словно трясина. Тяжело дышать. Она давит. Заполняет сознание и легкие черно-смородиновым желе страха. Беда… Беее-дааа…

Дверь в его комнату приоткрыта. Брат лежит под одеялом. Дреды разметались по подушке. Он улыбнулся. Спит. Невинный и такой красивый.

Подходит к кровати. Садится на край. Дотрагивается до плеча. Тело легко поддается, опрокидываясь с бока на спину. Руки безвольно падают по бокам. Голова неловко повернута, дреды скрывают лицо.

— Проснись, мой хороший, — теребит его. — Проснись…

Убирает дреды с лица. Глаза приоткрыты. Взгляд… замерший.

— Проснись, мой хороший, — все еще тихо и ласково зовет он, убирая выбившиеся прядки с холодного лба. — Проснись, слышишь? Ну, проснись же…

Он поднимает голову. Наверное, ему холодно из-за приоткрытой форточки. Надо закрыть.

Встал.

Закрыл.

— Теперь тебе будет тепло, — пытается согреть дыханием его руки. — Сейчас… Сейчас будет тепло… Проснись, пожалуйста. Ну, проснись же… Открой глаза… Пожалуйста, слышишь…

Истерика тихо подкатывает к горлу.

— Открой глаза. Ну, пожалуйста, открой глаза…

Сильный порыв ветра распахивает форточку и кидает в окно сгнившую прошлогоднюю листву. Пахнет сыростью. Тленом.

Он наклоняется, чтобы согреть дыханием ледяные губы.

Брат не откроет глаза.

Брат больше никогда не откроет глаза.

— Том… — слабо-слабо всхлипывает он, прижимаясь щекой к губам.

По щекам текут слезы. Слезинки скатываются на лицо брата. Спешат вниз, словно это он сейчас плачет.

— Том… — не сдерживаясь, начинает рыдать он.

Еще один порыв ветра. И его тело рассыпается на белой простыне ворохом прошлогодней листвы, который тут же подхватывает вихрь. Пахнет землей… Смертью…

— Да проснись же ты, дьявол! — звонкая пощечина и острая боль.

— Том!!! — хрипло просипел Билл, выгибаясь, как будто ему в спину пытаются вбить осиновый кол. Распахнул наполненные ужасом и слезами глаза. Часто заморгал.

Адель прижалась к нему, обвивая руками и ногами. Гладит по голове, по рукам, по груди. Целует мокрое от слез лицо.

— Все хорошо, мой хороший. Все хорошо. Это сон. Всего лишь сон. Все хорошо.

— Том… — выдохнул Билл беспомощно.

— Он дома. С ним все хорошо. — Адель устало откинулась на спину и закрыла глаза. — Ладно, хрен, что ты орал, как полоумный… Но на кой ты ногами размахивал при этом, а? Я теперь вся в синяках.

— Мне надо ему позвонить, — поднялся парень.

— Угу, в четыре утра. Очень актуально, — отвернулась она к стене, натягивая одеяло. — Свет только выключи потом.

Билл вернулся через несколько минут. Злой и недовольный. Забрался к девушке под одеяло, прижался животом к голой спине.

— Напомни мне, чтобы я завтра Йосту позвонил. Эта сволочь опять отключила телефон.

Она взяла его руку, положила себе под щеку и постаралась побыстрее заснуть, пока Каулитцу опять не приснился кошмар и он не начал брыкаться или не полез трахаться. Еще не известно, что хуже.

Билл проснулся в одиночестве ближе к вечеру. От страшного сна на душе осталось плохое настроение, а в памяти — лишь мысль, что надо не забыть что-то сделать. Что — помнила Адель, но ее рядом не было. Поэтому и мысль вскоре растворилась где-то в другом мире, окончательно похоронив дурные воспоминания раннего утра. Если бы что-то случилось, ему бы уже сообщили. Если не сообщают, то все нормально.

Адель нашлась в гостиной, она ела маленькие круассанчики, пила какао и читала толстую книгу.

Билл почесал пузо, зевнул и уютно устроился на диване, положив голову ей на колени. Девушка, не отрываясь от процесса, одной рукой пощекотала его за ушком, расправляя всклокоченные волосы.

— Ты б хоть трусы надел, — улыбнулась.

— Угу, — мурлыкнул он. — Снимай их потом… — Подставил шею под проворные пальчики, закрыл глаза от удовольствия. — Что ты читаешь?

— «Как строилась китайская стена».

— Бред… А зачем тебе знать, как ее строили?

— Идиот. Это Кафка. Рассказы и новеллы.

— Он скучный. Мне не понравился.

Билл какое-то время понежился, то так, то этак подставляя голову и шею под ласку. Потом сам аккуратно начал поглаживать голые бедра, стараясь забраться пальцами повыше, чуть царапая нежную кожу. Когда Адель с легкой ухмылкой позволила ему попасть к вожделенному месту, Билл встал на четвереньки, потянулся, как кот, и резко дернул ее за ноги, опрокидывая на спину и подминая под себя.

— Скажи, кого ты любишь больше — меня или Кафку? — аккуратно толкнулся бедрами.

— Я люблю Кафку, — подалась она навстречу. — Он отлично пишет. Чудесные образы. Очень красивый язык. Но ты все равно лучше. По крайней мере, трахаешься ты гораздо круче. Во время секса вот о Кафке разговариваешь… Чудо, а не мужчина!

Билл зарычал и легко укусил ее за нижнюю губу…

Час отличного секса, и размякший Билл, больше похожий на сливочное масло, которое кто-то положил на батарею, сладко дремал, обняв ногу девушки и используя ее живот в качестве подушки. Живот урчал и ворчал, поэтому полноценного сна никак не получалось — парень то и дело хихикал, но глаза открывать ленился.

— Слушай, чучелко, я есть хочу, — пихнула она его в плечо.

— Ты так много жрешь, — поморщился Билл, устраиваясь поудобнее.

— Я? — Адель даже подскочила от возмущения. — Ты считаешь, что двести грамм сдобы и два бокала какао за два дня — это много?!

— Я вот вообще не ел, между прочим.

— Правильно, ты либо дрыхнешь, либо трахаешься. Зачем тебе, поэту, есть? Ты и так жирный, вдохновением питаешься. Вон как ребра торчат! Скоро в мумию превратишься. А мне фигуру надо поддерживать.