Природа плакала в тот день...

Увидев себя в зеркале, Билл отшатнулся и охнул. Стало страшно за то чудище, что таращилось на него в овале стекла. Он умылся, кое-как почистил зубы, намочил холодной водой полотенце и водрузил на лицо в слабой надежде, что это поможет хоть как-то убрать отек.

Отек не убрался.

Йост его чуть не убил.

Зато Билл весь день ни к кому не приставал и вел себя тише воды, ниже травы.

А потом они переехали в другой город, заселились в другой отель, и наступил вечер отдыха перед концертом. Билла всего трясло от предстоящего. Но он знал точно, что не отступит. Том пьет, и Билл будет пить. Пить до тех пор, пока организм не умрет от интоксикации или Том не перестанет пить.

И опять все сначала. При слове виски волосы без лака вставали дыбом, поэтому в этот раз он выбрал текилу. Билл нашел Тома. Сел рядом и начал пить. Молча.

На текилу организм отреагировал хуже, чем на виски. Его всю ночь рвало, а наутро он мечтал умереть вчера.

И умер.

Почти.

Когда солиста с бодунища увидел продюсер, то едва не вцепился ему в глотку отполированными зубами. Билл вяло и очень виновато улыбался, пряча глаза, мечтая вернуться в постель и обязательно умереть. Вечера он ждал с суеверным ужасом. А еще же выступать…

После концерта хотелось только одного — спать. И он мысленно умолял брата отправиться в кроватку, а не куда-нибудь в тихое интимное место с бутылкой очередной дряни.

Брат мысленным мольбам не внял, и вскоре Билл заметил, как Том тихонечко вышел из номера и скрылся в лабиринтах коридоров. В этот раз предстояло решить две проблемы — найти бутылку спиртного (потому что его мини-бар, кто бы сомневался, неожиданно оказался забит соками и минералкой) и близнеца — начинающего алкоголика. Желудок тут же протестующе заныл, живот закрутило, а в висках застучала боль. Билл захныкал и пошел к Георгу за алкоголем.

— Не дам, — строго сказал друг. — Меня Йост завтра на ремни порежет.

— Пожалуйста, — упавшим голосом повторил он.

— Нет, Билл, извини, — подталкивал его Георг к двери. — Ради твоего же блага.

— Том сопьется, — прошептал Билл. — Он все гастроли пьет. И это я только в Америке заметил. Не факт, что он тайком не бухал в Европе.

— Пока я вижу, что бухаешь ты.

— Нет, я знаю… Он видит, что на меня постоянно орут, он чувствует, как мне плохо, он знает, что я делаю это специально, он перестанет…

— Билл, вернемся домой, я лично отвезу тебя к наркологу. Такой бред выдумал!

— Пожалуйста. Просто поверь мне. Честное слово. Просто поверь. Присмотрись к нему завтра. Внимательно присмотрись. Поверь мне. Если я солгу, то… ну можешь рассказать всем, как я клянчил у тебя бутылку, прикрываясь именем брата.

— Я проверю завтра. И если ты врешь… — процедил Георг нервно.

— Ты думаешь, я с этого кайф ловлю? — мученически вздохнул Билл. — Я бы сейчас спать пошел, я на спиртное смотреть не могу. Меня от самой мысли тошнит…

В этот раз Том удрал от него в холл на самом последнем этаже. Билл бы его не заметил в темноте, если бы не подозрительно повернутый диванчик к окну и зацепленные за пальму в кадке гардины. Решил проверить…

…Ну вот! Что и требовалось доказать.

Когда он сел рядом, Том едва слышно выругался, пряча от него полупустую поллитровку виски. Билл отпил водки и обнял ногу — так живот болел не очень сильно.

В окне ничего интересного не видно — ржаво-серые крыши и облупленно-желтые фасады. В окнах напротив горел свет, но расстояние такое, что без бинокля ничего не рассмотреть.

Том пил.

Билл пил.

Желудок подговорил почки и печень устроить забастовку.

Билл чувствовал, что еще одно отравление, и сердце не выдержит. Пошлет его к черту и уйдет вслед за другими органами.

— Ты изменял ей? — неожиданно, впервые за три вечера спросил Том, не отрываясь от окна.

Билл мечтательно улыбнулся и качнул головой.

— Ни разу?

— Ни разу.

— А она?

— Я не спрашивал.

— Ты ее любишь?

Вопрос застал его врасплох. Он дернул плечами.

Том сделал глоток.

Билл поднес бутылку к губам и болезненно сморщился. Нет, не может больше. Еще глоток и всё… Физически всё.

— Не знаю… — опять пожал плечами.

Том молчал.

Билл думал.

— Это что-то другое. С ней хорошо и уютно. Она позволяет мне быть собой. Просто собой… Не знаю… Любовь… Любовь — это… Более яркое? А с ней мне спокойно.

— А если она уйдет, тебе будет больно?

— Очень.

— А если я скажу, чтобы ты оставил ее, ты оставишь?

Билл промолчал. Выпил. Нахмурился.

Они долго сидели молча. Спокойное дыхание в унисон. Взгляд в никуда. Иногда тишину нарушали глотки и всплеск жидкости в бутылках.

— Оставил бы, — сказал с болью. — Но сначала я попытался бы поговорить с тобой и объяснить, как много она для меня значит, и что ты причиняешь мне сильную боль своим требованием, рвешь мою душу пополам. И если бы ты все равно сказал мне после этого: «Откажись от нее» — я бы отказался.

— А как бы ты относился после этого ко мне?

— Надеюсь, я никогда этого не узнаю.

И опять тишина и темнота. Очень хочется спать. Тошнит. Настроения никакого.

— А что ты делал на форуме под самым пошлым ником на свете Сладкая вишенка Тома?

Билл не просто покраснел. Билл вспыхнул красной лампочкой на весь холл. Вопросительно уставился на совершенно невозмутимого брата. Тот смотрел на него мягким и открытым взглядом, насмешливо слегка.

— Я… — промычал Билл растерянно. А потом распрямил плечи и чуть заплетающимся языком выдал: — А это не я!

— Ну, конечно, не ты. Вишенка Тома была девушкой, — закивал Том с умным видом. — Которая иногда прокалывалась и говорила о себе в мужском роде. А вообще, нет, не ты.

— Ты за мной следил?! — возмущенно воскликнул он.

— Не могу сказать, что следил. Просто ты был таким активным, что привлек мое внимание. Мне показалось, что я тебя знаю… И эти речи… И это бесконечное я, я, я… А потом ты немного сдал информации про нас. Кроме тебя, ее никто больше не знал. И я понял, что на форум пожаловал Билл Каулитц собственной персоной. Так что ты там делал?