Природа плакала в тот день...

Билл не помнил, как оказался с ней в одной постели. Они и раньше вместе спали. Бывало, что и втроем, вчетвером, когда зависали где-то в компании, и надо было как-то улечься на маленьком диване максимальным количеством тел. Помнил, что тогда и он, и она были пьяны. Помнил, что упоительно целовался с ней и плотно прижимался возбужденным членом к бедру. Помнил, как жадно стаскивал с нее трусики и грубо входил. Она запрокидывала голову назад, а по шее стекали соленые капельки. Когда девушка кончила, из глаз потекли слезы. Ровно две слезинки. Он собрал их губами, чувствуя себя самым счастливым на свете.

Утром ему было стыдно смотреть на засосы, которые она старательно прятала, прикрывая шею руками, мило отшучивалась на язвительные вопросы Тома, и… Она сказала, что это был просто секс. Не более. Просто дружеский секс. Потом «просто дружеским сексом» они занимались довольно регулярно, не зависимо ни от чего, ни от наличия подружки или друга у кого-то, ни от плохого настроения, ни от причуд погоды. Адель могла позвонить и сказать всего два слова: «Я хочу». И Билл бросал все дела и ехал к своей самой лучшей любовнице. Так же часто делал он сам. «Я хочу» — и один из них срывается и летит к другому. Это был их пароль. Потом Адель поступила в Университет и перебралась в Берлин к великому неудовольствию Билла. А сейчас он сам переехал сюда пять дней назад. Немного разгреб вещи, передвинул мебель, как хотел, кое-чего докупил по хозяйству. А потом нашел ее телефон. Позвонил. Выдохнул тихо: «Я хочу» — и продиктовал адрес. Адель приехала через час. Восхитительно красивая. Необыкновенно сексуальная. Божественно волнительная. Когда она кончила впервые, из ее глаз сорвалось две слезинки. Он нежно улыбнулся и подхватил их языком. Иногда ему казалось, что если бы не эти две слезинки, он бы никогда не стал с ней встречаться и заниматься любовью…

— Слушай, — протянула она, упершись ему в грудь острым подбородком. — А Том когда приедет?

— Соскучилась? — поморщился он недовольно.

— Нет, напряжена немного.

— Почему?

— Просто ты с такой любовью его комнату обставлял, как будто он вот-вот появится, а ты хочешь сделать ему сюрприз.

— Здесь нет его комнаты. Это только моя квартира, — резко и зло ответил он.

Она скептически приподняла брови. Потом ласково улыбнулась и поцеловала его в губы.

— Я сделаю тебе что-нибудь поесть, не возражаешь? Не люблю, когда ты злишься.

— Прости… — виновато опустил он глаза. — Мы поссорились. Очень сильно. Я не хочу говорить об этом.

— Не вопрос, — провела пальцами по скуле, потерлась кончиком носа о кончик носа. Встала и надела его футболку. — Каулитц, я слишком давно тебя знаю, и вижу, что с тобой происходит. Вы за четыре дня друг другу ни разу не позвонили, а обычно звоните десять раз в час. Ты передвинул тут всю мебель, переставил ее так, как стоит у вас в Гамбургской квартире. А если я тебе скажу, что ты спишь в комнате, как у Тома, и там на полках стоят крема, как у Тома, в стакане щетка, как у Тома, да и станок тоже, как у Тома, молчу про воск и специальный шампунь, то кого ты тут пытаешься обмануть — меня или себя? А бейсболка Тома в прихожей лежит просто потому, что ты вдруг «случайно» прихватил ее с собой? Да и меня ты тут удерживаешь всеми правдами и неправдами не потому, что ты сто лет не трахался, а потому, что боишься остаться один.

— Ты всё сказала? — вскочил он. Ноздри раздуваются. В глазах ярость. — Всё?! Вали отсюда! Мне никто не нужен!

— Давай куда-нибудь сходим? В какое-нибудь тихое местечко. Поужинаем. Мне очень больно видеть, как ты то и дело смотришь на телефон и ждешь его звонка.

— Я вовсе не жду его звонка. Мы через пять дней улетаем в Америку, а Дэвид мне до сих пор ни разу не позвонил.

Адель закатила глаза, всем своим видом показывая, что отговорка явно дебильная.

— Я бы хотела, чтобы ты сегодня улыбался. Только не так, как ты пытаешься скалиться все эти дни, а по-настоящему, как ты всегда улыбался. Сможешь?

Он покачал головой. Лицо рассеянное, обиженное, как у ребенка.

— Давай, Би, попробуй. А с Томом вы помиритесь. Ну, куда он без тебя? Он же там в Гамбурге тоже, небось, места себе не находит. Давай поспорим, что у него на полках в ванной… Твоя какая щетка красная или зеленая?

— Красная, — Билл попытался скрыть улыбку, потупившись.

— Давай поспорим, что у него на полках в ванной теперь стоит красная зубная щетка, твоя косметика, еще один станок. Позвони ему. Он ждет твоего звонка. Я уверена.

— Ты ничего не знаешь… — вдруг всхлипнул он. — Я не могу ему звонить.

— Хорошо, я позвоню ему, а потом мы пойдем ужинать, — обняла его. — Договорились? Би, я… У тебя такое лицо все эти дни… Я не могу тебя таким видеть.

Она набрала номер их квартиры и принялась терпеливо ждать.

— Том температурил, когда я уезжал… — промямлил Билл. — Простыл в туре…

— Судя по всему, он уже выздоровел, — положила Адель трубку. — И где-то развлекается. Собирайтесь, герр Каулитц, мы едем тусить и веселиться! И чтобы свою грустную рожу забыл дома в ванной. Рядом с зеленой щеткой твоего брата. Пусть зеленеют вместе. А мы с тобой очень хорошо проведем время.

Адель сначала отвезла его в маленький ресторанчик и накормила до отвала. После ужина Билл действительно повеселел и подобрел, перестал фыркать и капризничать. Потом они приехали в небольшой закрытый ночной клуб, где собиралась творческая интеллигенция Берлина. Горилообразный мужчина попросил их снять обувь и носки у входа, забрал мобильные телефоны и сумки, проводил по мягкому ковру с высоким и длинным ворсом в виде косичек в зал. Там их «принял» еще один такой же секьюрити и отвел по темному коридору, подсвеченному едва мерцающими под потолком ряду свечей, в помещение типа ангара.

Билл осмотрелся. Первая мысль, пришедшая ему в голову, — он в логове орков… Грубые стулья, сделанные как будто страшными уродами: топорно обтесанные нетолстые бревна соединены между собой сыромятными кожаными ремнями широкими на месте сидения и узкими на месте спинки. Такие же тяжелые, дубовые столы. Грубая деревянная посуда. Пол под ногами то становился неприятно холодным и каменным, то каким-то мягким и «волнительным», то опять теплым ковром. Везде опасно свисают балки, цепи, какие-то кольца, колеса, горят свечи и керосиновые лампы.

— Здесь самое вкусное пиво во всем Берлине. Хозяин — мой хороший приятель. Тебе понравится, — тащила она его по деревянным ступеням вверх на балкончик. — Вон тот стол как раз для нас. Нам будет видно все, а нас почти не видно.

— А что здесь будет?

— Увидишь, — смеялась Адель.

Наверное, в пиво что-то подмешали, потому что через час Билл хохотал, как ненормальный, а когда Адель потащила его танцевать, он понесся на танцпол едва ли не быстрее нее. На небольшой сцене во всю отрывалась группа панков. Билл высоко подпрыгивал, дрыгал ножками, махал руками. Адель сгибалась от смеха, вытанцовывала перед ним, виляя бедрами. Через несколько минут, его окружила стайка девушек, и начались грязные танцы…

А потом они опять занимались любовью на огромной дубовой кровати под воздушным балдахином, на натуральной шкуре какого-то страшного зверя, жесткая шерсть которого кошмарно щекотала его голую задницу, а в распахнутую пасть то и дело попадала правая нога и пошло застревала. Билл хихикал, извивался, пытаясь хоть как-то одновременно вытащить шерсть из своих полупопий и ногу из пасти, не уронить беснующуюся на себе девушку, наблюдая за всем этим безобразием то в зеркало под потолком, то в трюмо у стены и представляя себя средневековым королем. Ему было хорошо. Офигительно хо-ро-шо.