Пристанище

– И содержимое хранилища посторонним не показывают?

– Туристам туда вход запрещен.

– Это понятно. Я имею в виду не туристов, а историков, научных сотрудников, не работающих в музее.

– А, тогда никаких бумаг не требуется. Если кто-нибудь из коллег хочет посмотреть что-то из наших экспонатов, мы просто ему показываем. Другое дело, если кому-то нужно забрать что-то с собой, чтобы, например, детально изучить. Тогда да, необходимо сделать запрос, на который будет дано задокументированное разрешение.

Ривейро удивленно посмотрел на Валентину. Очевидно же, что если кто-нибудь из коллег со стороны попросит показать монеты, ему покажут и не станут составлять никаких отчетов. Однако лейтенант продолжала задавать вопросы, приводя во все большее замешательство Себастьяно Лоурейро, который никак не мог понять, что им понадобилось в хранилище, когда в библиотеке лежит труп Альберто Пардо.

– Сеньор Лоурейро, предположим, что я историк, интересуюсь монетами из Пуэнте-Вьесго. Допустим, я звоню в музей и прошу мне их показать. Кто ответит на мой запрос? Альберто Пардо?

– Необязательно. Ответить может любой другой сотрудник научного отдела. Да вообще любой человек, взявший трубку. Ответственного за хранилище у нас нет.

Валентина кивнула. Альберто Пардо мог стать случайной жертвой – просто потому, что ответил на просьбу убийцы.

Вместе с Ривейро она вошла в темное помещение. Директор щелкнул выключателем, и яркий свет залил хранилище, походившее на лабораторию – бело-серые стены, безукоризненный порядок. На столе в центре комнаты лежала толстая зеленая папка. Себастьян Лоурейро открыл ее, полистал и подошел к одному из шкафов.

– Эти объекты хранятся отдельно, потому что тут поддерживается специальная температура, нужна низкая влажность во избежание коррозии.

Валентина и Ривейро ждали, уверенные, что нужный ящик окажется пуст. Иначе откуда при трупах монеты?

Но, к их общему изумлению, маленький ящик был полон.

* * *

Бесконечный день остался позади. Когда Валентина добралась до дома Оливера, был уже второй час ночи. Увидев спускающего с крыльца Майкла, она перепугалась. Что тут стряслось?

– Майкл, все в порядке? Что…

– Ты не поверишь, детка.

– Что такое? С Оливером все в порядке?

– Успокойся, успокойся, Оливер в норме. Ну, более-менее.

– В каком смысле – более-менее? – Она подошла к нему ближе. – Ты что, пьяный?

– Из солидарности. Между прочим, отменный шотландский виски.

– Майкл, у меня нет сил разгадывать твои загадки. Что случилось?

Он кивнул и коротко рассказал. О том, что Анна Николс год встречалась с Гильермо Гордоном, что они на пару спасали мир где-то между Индией и Непалом. Что жизнь – замкнутый круг, порочный и убогий, в котором любой из нас однажды может задохнуться. Что, несмотря на эту сенсацию, о местонахождении блудного брата все еще ничего не известно. Что Оливер замучил Анну допросами, так что Майклу пришлось вмешаться и попросить его прекратить.

Валентина ничего не понимала. Что вообще происходит? Мир словно сошел с ума. Она отпустила Майкла и вошла в дом. Оливер лежал на диване, глядя на почти угасший в камине огонь. На столе стояла пустая бутылка из-под шотландского виски “Балблэйр”. Едва слышно звучала музыка. Мэтт Симмонс в своей “Поймай и отпусти” пел о том, что некоторые из нас пытаются найти скрытую бухту, где можно спастись от жестокого мира, о том, что всегда есть шанс объяснить, почему мы такие, какие есть.

Когда она вошла, Оливер лишь слабо кивнул в знак приветствия. Не сказав ничего, Валентина возвратилась на крыльцо, взяла несколько поленьев и вернулась в дом. Оливер безучастно следил за ней. Подкинув в камин пару поленьев, Валентина достала плед из корзины, стоявшей у дивана, и села рядом с Оливером. Молча сняла с него обувь, скинула свои туфли и укрыла их обоих пледом.

– Майкл мне все рассказал, – сказала она почти шепотом.

– Я вас слышал.

– Ты как?

Он горько рассмеялся.

– Пьяный, злой и без сил. А ты?

– Трезвая, – она слегка улыбнулась, – но очень устала. Оливер, мне так жаль… Тут кто угодно с ума сойдет.

– Как видишь, мне повезло, я не чокнутый, просто идиот.

Валентина сочувственно смотрела на него. Когда Оливер и Майкл начали пить? Явно несколько часов назад, виски в бутылке на самом донышке. Оливер явно пьяный, но это тяжелое, горькое опьянение, виски не принес облегчения.

– Скажи мне, лейтенант, что со мной не так? Почему другие уверены, что об меня можно вытирать ноги?

– Оливер, я…

– Нет, Валентина, ты тоже играешь на обе стороны, – хрипло сказал он. – Ты любишь меня, но никогда мне об этом не говоришь, остаешься на ночь, но жить вместе не хочешь, уважаешь меня, но не настолько, чтобы рассказать о нас своим родным. Ты, случаем, не планируешь сбежать в Индию? А то смотри, где-то там есть другой Гордон. Как думаешь, если я начну вести себя как последний козел, меня станут ценить больше? Отец, брат, ты… Что скажешь, лейтенант? Козлов ведь всегда любят больше. А вы, женщины, вообще тащитесь от плохих парней.

Валентина с изумлением слушала эти едкие слова, этот злой, язвительный тон. Она молчала, глядя на языки разгоревшегося пламени. Валентина никогда не плакала, но сейчас у нее не получалось сдержать то, что разрывало ее изнутри. И она вдруг беззвучно заплакала. Может, то была просто усталость. Но слезы стали подтверждением правоты Оливера, он просто назвал вещи своими именами. Она не умеет отдавать себя без остатка, всегда оставляет что-то только для себя.

Завтра рано утром ей нужно быть в отделении в Сантандере, она могла переночевать в своей квартире, но вместо этого приехала к Оливеру, потому что хотела уснуть рядом с ним, проспать в обнимку всю ночь. Но она не сказала ему этого. Она надеялась, что ее позднего появления будет достаточно, чтобы он все понял. Ведь поступки значат больше слов.

Оливер закрыл глаза.

– Прости. Несправедливо, что я срываюсь на тебе. Прости меня.

Он прижался лбом ко лбу Валентины и вытер дорожки слез на ее щеках.

Но она снова почувствовала влагу на своих щеках, однако теперь это были его слезы. Оливер плакал, и вместе со слезами из него вытекали и злость, и ярость, и прежняя наивная вера. Жизнь – канат, по которому нужно пройти, ненадежный, опасный, и опереться не на что. Вот это чувствовал сейчас Оливер. Ему казалось, что в мире не осталось ничего устойчивого, логичного, нормального. Но он должен хотя бы не потерять самого себя, не позволить этому потоку неопределенности унести его. Он начал медленно покрывать поцелуями лицо Валентины, мокрое от слез. Медленно и нежно она отвечала на его ласки.

И вскоре они уже целовались так яростно, словно это был единственный способ почувствовать себя живыми. Откуда им знать, сколько продлится их любовь. Страсть все равно исчезнет, а что случится с верностью? Исчезнет ли эта потребность довериться, слиться?..

Они раздевали друг друга, глядя в глаза, не пряча чувств. Валентина никогда еще так не отдавалась – полностью, безоглядно. Она открывала свои страхи, свои тайны, себя целиком, и от этой предельной обнаженности вдруг ощутила себя неуязвимой.