Присягнувшие Тьме

— Ты ищешь земного убийцу, — продолжал он. — В своем расследовании ты всегда отвергал очевидное. Твой единственный враг — это наш Господин. Он здесь, внутри нас. Не важно, кто убил или кто убит. Значение имеет лишь его воля к поступку, которая дает представление о тайных пружинах вселенной. «Лишенные света» — это маяки, Матье. Я только им помогал. Я встречал их у горловины жерла. Сами по себе они мне неинтересны. Меня интересует черный свет, который мерцает в глубинах их душ. Сатана, который стоит за их делами!

Я перестал вникать в его бред. Если Белтрейн был в Швейцарии, кто же убил Лору и ее дочерей? История еще не завершилась. Расследование не закрыто…

— И заруби себе на носу, Матье: Манон Симонис — худшая из проклятых.

— Не желаю этого слышать! — крикнул я, бросаясь вперед. — Ты единственный убийца! Это ты их убил, всех!

Он вскинул руку и нажал на спуск. Я прыгнул на него и отбил плечом ствол его «кольта». У меня за спиной взорвалась колба. Ноги мне обдало вонючей слизью как раз в тот момент, когда я выстрелил,

Белтрейн успел схватить меня за запястье и испустил дикий вопль. Пуля угодила в ряд клеток. Я приставил дуло ему к горлу, зажав под мышкой его руку с оружием. Раненное в Кракове плечо отозвалось резкой болью. Мы повалились на стол, сшибая на пол колбы и расплескивая их мерзкое содержимое. Белтрейн приподнялся. Я цеплялся за него, не позволяя ему выстрелить в меня. Продолжая бороться, мы уперлись в клетки. Потом снова в стол.

Белтрейн, поскользнувшись, шлепнулся на пол, в отвратительное месиво из формалина, человеческих останков и стекла. Я вместе с ним. Плюх! Он дважды выстрелил в меня сбоку, целясь в горло. Мимо. Нас обдало дождем холодных зловонных брызг. Когда мне окатило затылок трупной жижей, я вскрикнул, но хватки не ослабил — Белтрейн же визжал не переставая. Опять раздались выстрелы. Я уже не понимал, кто стреляет, не различал, кому принадлежат мелькающие ноги и руки — мне или Белтрейну. Сплетясь, мы барахтались в этой омерзительной луже.

Я перевалился на спину. Белтрейн в перепачканных, съехавших набок очках извивался на мне, оскалив зубы. Я с силой отпихнул его от себя. Между нами обрушилась клетка. Сквозь марлю и мельтешащих за ней мушек Белтрейн прицелился в меня.

Я согнул ноги и крайним усилием мышц оттолкнул клетку. Безумец нажал на спуск — деревянный каркас ударил его по руке, и пуля снова не достигла цели. Белтрейн стал пинать развалившуюся клетку, отмахиваясь от жужжащих насекомых. Я откатился под стол. По рукам у меня ползали личинки.

Совсем рядом послышалось хриплое дыхание Белтрейна. С булькающим смехом он приближался ко мне. Из-под стола мне были видны только его ноги. Свой пистолет я обронил в схватке. Тут мой взгляд упал на отбитое донце колбы. Я схватил его и до самой кости вонзил в щиколотку убийцы. Монстр взвыл. Оставив «звездочку» у него в ноге, я вынырнул из-под противоположной стороны стола.

Комнату наполнял вой Белтрейна. Я совершенно потерял ориентацию. Перед глазами не было ничего, кроме марли, раздавленных органов и личинок. Мой противник, волоча окровавленную ногу, огибал стол. Я развернулся и выполз с другой стороны. Приподнялся, опираясь на пол. Белтрейн находился совсем рядом. Но ему было не до меня. Он отбивался своим «кольтом» от липших к нему мушек.

Я прорвался сквозь гудящий рой, схватил врача за голову и несколько раз приложил лбом об угол столешницы. Очки слетели на пол. Мушки тут же полезли врачу в глаза, но накинулись и на меня. Я больше ничего не видел. Только сжимал голову мерзавца и почти глох от его поросячьего визга, который, казалось, проникал мне под кожу, отдаваясь в каждом нервном окончании.

Безумец продолжал отбиваться. Мы снова упали на пол. Он навалился на меня, окровавленный, облепленный мушками. Непонятно, каким чудом ему удавалось удерживать в руке «кольт». Я нашарил на полу деревянную палку от разбитой клетки. Плотно зажмурился, поднял руку и ощупал его лицо, ища точку на виске, где черепная кость сохраняет младенческую мягкость. Я всадил палку точно в это место и давил до тех пор, пока она не сломалась. Затем отодвинулся и открыл глаза. Мухи разом от меня отвязались. Они накинулись на розовый мозг Белтрейна, вылезший из его продырявленного черепа, и закопошились кучей, напоминая живую опухоль.

112

Я скатился по склону холма, то и дело падая и поднимаясь, не оборачиваясь назад. Я больше не хотел видеть бункер — могилу демона. Спрятав в кобуру «глок» — мне все же удалось его разыскать, — я добрался до своей машины. Я чувствовал ледяные порывы ветра, от которого прилипала к телу пропитанная формалином и кровью одежда. Это было похоже на стальные пластины, используемые при рентгене, настолько холодные, что они обжигали меня. Мне нравилось это прикосновение. Оно смело мух, червей, частицы органов. Отпечатки сумасшедшего у меня на коже.

Сидя за рулем и раскачиваясь вперед-назад, я бормотал молитвы, как суры, стараясь добиться невозможного: простить Белтрейна. С закрытыми глазами я читал псалмы, но сердце мое в этом не участвовало. Во мне не было ни капли сострадания. Ни к нему, ни к себе.

Я тронулся. Мысль о следах колес заставила меня подумать об отпечатках, которые я, без сомнения, оставил внутри виллы, — я посмотрел на руки. На мне все еще были резиновые перчатки. Я сорвал их и с облегчением сунул в карман.

Вдавив педаль, я стал спускаться вниз по извилистому шоссе, которое привело меня в долину.

Фары. Я забыл включить фары. Когда они загорелись, мне почудилось, что ели расступаются от страха, когда я проезжаю мимо. Несмотря ни на что, меня не покидала мысль. Последняя перед развязкой.

Убийца все еще на свободе.

Тот, кто убил Лору и детей.

Еще ничего не закончено.

В тот же миг я подумал еще об одном срочном деле: Манон. Нужно ее настичь раньше полицейских. Найти объяснение, откуда на месте преступления ее отпечатки пальцев, и снять с нее все подозрения.

Я съехал на тропинку и забрался в лес. Выйдя из машины, погрузил лицо в листья, иголки, растирая его почти до крови. Снял плащ, потряс его, выбил, сорвал с себя рубашку, вывернул наизнанку, вытряхнул последних червей из намокших складок. Наконец, с покрасневшим от холода лицом, сотрясаемый спазмами, я упал на колени и ждал, пока ветер смоет с меня смерть и мои грехи. Я молился о том, чтобы буря очистила мою душу…

Отупевший, я забыл о времени. Я замерзал и ничего при этом не испытывал. Затем в памяти медленно всплыл образ. Камилла и Амандина, еще заспанные, в ночных рубашках, насыпают в миски кукурузные хлопья. Я зарыдал, вжавшись лицом в землю.

Сколько времени я так пролежал? Не знаю. Поднялся с трудом. Стуча зубами, влез в машину. Включил зажигание и отрегулировал отопление. Прошла вечность. И после того как тепло оживило меня, я позвонил Фуко.

— Это я, — заорал я в трубку. — Вы нашли Манон?

— Нет.

— Ты заходил ко мне?

— Ее там нет. Кругом полицейские. Твою мать… В Париже все, кто носит полицейскую форму, сейчас ищут ее!

От этой мысли мне стало плохо. Манон, затерявшаяся в городе, вжимающаяся в тень у подъездов, смешивающаяся с толпой вечером в пятницу. Почему она мне не звонит? Горячий воздух наполнил кабину, но я продолжал дрожать.