Присягнувшие Тьме

Манон застонала. Ее глаза обратились в сторону фургона.

— Они думают, что это сделала я?

Не отвечая, я схватил ее за руку и шагнул к машине. Она сопротивлялась. Я повернулся и закричал:

— Идем, черт подери!

Слишком поздно. Фургон показался на повороте аллеи. Я привлек к себе Манон, открыл дверь и затолкнул Манон в машину со стороны водителя. Сунул ей в руку свои ключи. Не могло быть и речи, чтобы она провела еще одну ночь среди людей в мундирах. Она должна прятаться до завтра, пока я не найду шофера такси и не сумею снять с нее подозрения.

— А ты?

— Я останусь здесь и задержу их.

— Нет, я…

Я сжал ее пальцы, в которых были ключи:

— Езжай в сторону Швейцарии. Позвонишь мне, как только пересечешь границу.

Нехотя она тронулась. Я крикнул:

— Шпарь! И позвони мне.

Она посмотрела на меня через стекло, как будто хотела запечатлеть в памяти мои малейшие черты. Свет от мигалки уже отбрасывал тени на ее лицо. Секунду спустя она включила задний ход, и мотор заурчал.

Я повернулся и пошел по дороге. Фургон остановился. Жандармы выскочили на шоссе и побежали навстречу мне с оружием в руках. Один из них заорал:

— Что вы здесь делаете?

Я полез за документами.

— Не двигаться!

Я уже достал удостоверение. Показал им его при свете их фар:

— Я из полиции.

Мужчины замедлили шаг, а офицер, закутанный в черную стеганую куртку, вышел вперед:

— Ты кто?

— Матье Дюрей, Парижская уголовная полиция.

Он схватил мое удостоверение:

— Что это ты тут делаешь?

— Веду расследование. Я…

— В восьмиста километрах от Парижа?

— Я сейчас все объясню.

— Да, неплохо бы. — Он засунул удостоверение к себе в карман, затем бросил взгляд на открытую дверь гаража. — Уж очень похоже на незаконное вторжение в жилище.

Он обернулся к своим подчиненным:

— Эй вы, обыщите-ка дом! — И снова обратился ко мне: — А где твоя тачка?

— Она сломалась по дороге. Я пришел пешком.

Офицер молча меня рассматривал. Плащ весь в формалине, лицо в крови, воротник расстегнут.

Жандарм размеренно дышал. Против света фар я не различал его черты. Воротник из искусственного меха отбрасывал искры в темноте.

— Что-то ты темнишь, старина, — пробормотал он наконец. — Придется все выложить нам, и поподробнее.

— Без проблем.

Сзади к нему подбежал жандарм:

— Ее там нет, капитан.

Офицер отступил на шаг, словно чтобы лучше меня видеть. Не сводя с меня глаз, спросил у жандарма:

— А в гараже?

— Пусто, капитан.

Он бодро хлопнул в ладоши:

— Ладно. Возвращаемся в жандармерию. И берем с собой господина. Он много чего хочет нам рассказать по поводу Манон Симонис.

Повернувшись, он направился к темно-синему «универсалу», который я прежде не заметил. Открыл дверцу рядом с местом пассажира и, наклонившись внутрь, передал по рации:

— Говорит Брюжан. Мы возвращаемся… Ее здесь нет, — он покосился на меня. — Но мне почему-то кажется, что она где-то неподалеку…

Брюжан. Я вспомнил это имя. Капитан жандармов, который принял дела Сарразена и теперь расследовал его убийство. Я не знал, радоваться мне этому или огорчаться.

Двое жандармов отвели меня в фургон. Автомобиль был не для меня. Они открыли заднюю двустворчатую дверь. В нос ударил застарелый запах табака и смазки. Я слышал голос офицера, говорившего по рации:

— Надо поставить заграждения на всех главных направлениях. Безансон, Понтарлье, граница… Останавливайте каждый автомобиль. Вот именно… И не забывайте: возможно, она вооружена!

Много ли у Манон шансов ускользнуть от них? Я молился Богу, чтобы она была уже около границы. Тогда она мне позвонит, поспит несколько часов в автомобиле, а когда проснется, я буду уже рядом, решив все ее проблемы.

114

— Что тебе понадобилось в доме Сильви Симонис?

Обращение на «ты» — первый знак презрения.

— Я веду расследование.

— Что за расследование?

— Убийство Сильви Симонис связано с другими делами, над которыми я работаю в Париже.

— Ты меня за дурака держишь? Думаешь, я не знаю дело Симонис?

— Тогда вы знаете, о чем я говорю.

Я продолжал называть его на «вы». Я знал неписаное правило: чем презрительнее он держится, тем почтительнее должен вести себя я. Кабинет Брюжана был тесным и холодным. Стены покрыты фанерой, мебель металлическая, воняет старыми окурками. Оказаться с другой стороны стола было почти смешно. Я спросил, не питая особых иллюзий:

— Курить можно?

— Нет.

Для себя он вынул «житан» без фильтра. Не торопясь закурил, затянулся, потом выдохнул дым прямо мне в лицо. Впервые оказавшись в шкуре подозреваемого, я сразу же столкнулся с настоящей карикатурой на полицейского.

— Во всяком случае, — продолжил он, — это дело тебя не касается. Но я знаю, кто ты такой. Мне только что позвонила следователь Маньян. Она рассказала о тебе и твоих отношениях с Манон Симонис…

У капитана Брюжана летела слюна изо рта. Сигарета прилипла к губе, как ракушка к скале. Он так и не снял свою парку с меховым воротником.

— Раньше Сарразен покрывал твои делишки. Интересно бы знать почему.

— Он мне доверял.

— И это не довело его до добра.

Я думал о Манон. Мобильник молчал. Она должна была уже добраться до Ле-Локля в кантоне Невшатель. Я склонился над столом и, изменив тон, прибегнул к своему извечному аргументу:

— Это сложное дело. Еще один полицейский не повредит. Я знаю дело лучше, чем…

Жандарм рассмеялся:

— С тех пор как ты появился в наших краях, от тебя одни неприятности. Трупов все больше, а результатов ты никаких не добился.

Я подумал о Морице Белтрейне. Швейцарские полицейские, должно быть, уже на вилле «Паркоссола». Но им ни к чему сообщать об этом французским жандармам.

Брюжан продолжал:

— Больше тебя некому защитить, старина. Мы не позволим, чтобы парижский полицейский вмешивался в наши дела.

— Но расследование продолжается в Париже.

— Где Манон Симонис?

— Понятия не имею.

— Что тебе понадобилось в доме ее матери?

— Я уже сказал: я занимаюсь своим расследованием.