Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Манон застонала. Ее глаза обратились в сторону фургона.
— Они думают, что это сделала я?
Не отвечая, я схватил ее за руку и шагнул к машине. Она сопротивлялась. Я повернулся и закричал:
— Идем, черт подери!
Слишком поздно. Фургон показался на повороте аллеи. Я привлек к себе Манон, открыл дверь и затолкнул Манон в машину со стороны водителя. Сунул ей в руку свои ключи. Не могло быть и речи, чтобы она провела еще одну ночь среди людей в мундирах. Она должна прятаться до завтра, пока я не найду шофера такси и не сумею снять с нее подозрения.
— А
— Я останусь здесь и задержу их.
— Нет, я…
Я сжал ее пальцы, в которых были ключи:
— Езжай в сторону Швейцарии. Позвонишь мне, как только пересечешь границу.
Нехотя она тронулась. Я крикнул:
— Шпарь! И позвони мне.
Она посмотрела на меня через стекло, как будто хотела запечатлеть в памяти мои малейшие черты. Свет от мигалки уже отбрасывал тени на ее лицо. Секунду спустя она включила задний ход, и мотор заурчал.
Я повернулся и пошел по дороге. Фургон остановился. Жандармы выскочили на шоссе и побежали навстречу мне с оружием в руках. Один из них заорал:
— Что вы здесь делаете?
Я полез за документами.
— Не двигаться!
Я уже достал удостоверение. Показал им его при свете их фар:
— Я из полиции.
Мужчины замедлили шаг, а офицер, закутанный в черную стеганую куртку, вышел вперед:
— Ты кто?
— Матье Дюрей, Парижская уголовная полиция.
Он схватил мое удостоверение:
— Что это ты тут делаешь?
— Веду расследование. Я…
— В восьмиста километрах от Парижа?
— Я сейчас все объясню.
— Да, неплохо бы. — Он засунул удостоверение к себе в карман, затем бросил взгляд на открытую дверь гаража. — Уж очень похоже на незаконное вторжение в жилище.
Он обернулся к своим подчиненным:
— Эй вы, обыщите-ка дом! — И снова обратился ко мне: — А где твоя тачка?
— Она сломалась по дороге. Я пришел пешком.
Офицер молча меня рассматривал. Плащ весь в формалине, лицо в крови, воротник расстегнут.
Жандарм размеренно дышал. Против света фар я не различал его черты. Воротник из искусственного меха отбрасывал искры в темноте.
— Что-то ты темнишь, старина, — пробормотал он наконец. — Придется все выложить нам, и поподробнее.
— Без проблем.
Сзади к нему подбежал жандарм:
— Ее там нет, капитан.
Офицер отступил на шаг, словно чтобы лучше меня видеть. Не сводя с меня глаз, спросил у жандарма:
— А в гараже?
— Пусто, капитан.
Он бодро хлопнул в ладоши:
— Ладно. Возвращаемся в жандармерию. И берем с собой господина. Он много чего хочет нам рассказать по поводу Манон Симонис.
Повернувшись, он направился к темно-синему «универсалу», который я прежде не заметил. Открыл дверцу рядом с местом пассажира и, наклонившись внутрь, передал по рации:
— Говорит Брюжан. Мы возвращаемся… Ее здесь нет, — он покосился на меня. — Но мне почему-то кажется, что она где-то неподалеку…
Брюжан. Я вспомнил это имя. Капитан жандармов, который принял дела Сарразена и теперь расследовал его убийство. Я не знал, радоваться мне этому или огорчаться.
Двое жандармов отвели меня
в фургон. Автомобиль был не для меня. Они открыли заднюю двустворчатую дверь. В нос ударил застарелый запах табака и смазки. Я слышал голос офицера, говорившего по рации:— Надо поставить заграждения на всех главных направлениях. Безансон, Понтарлье, граница… Останавливайте каждый автомобиль. Вот именно… И не забывайте: возможно, она вооружена!
Много ли у Манон шансов ускользнуть от них? Я молился Богу, чтобы она была уже около границы. Тогда она мне позвонит, поспит несколько часов в автомобиле, а когда проснется, я буду уже рядом, решив все ее проблемы.
114
— Что тебе понадобилось в доме Сильви Симонис?
Обращение на «ты» — первый знак презрения.
— Я веду расследование.
— Что за расследование?
— Убийство Сильви Симонис связано с другими делами, над которыми я работаю в Париже.
— Ты меня за дурака держишь? Думаешь, я не знаю дело Симонис?
— Тогда вы знаете, о чем я говорю.
Я продолжал называть его на «вы». Я знал неписаное правило: чем презрительнее он держится, тем почтительнее должен вести себя я. Кабинет Брюжана был тесным и холодным. Стены покрыты фанерой, мебель металлическая, воняет старыми окурками. Оказаться с другой стороны стола было почти смешно. Я спросил, не питая особых иллюзий:
— Курить можно?
— Нет.
Для себя он вынул «житан» без фильтра. Не торопясь закурил, затянулся, потом выдохнул дым прямо мне в лицо. Впервые оказавшись в шкуре подозреваемого, я сразу же столкнулся с настоящей карикатурой на полицейского.
— Во всяком случае, — продолжил он, — это дело тебя не касается. Но я знаю, кто ты такой. Мне только что позвонила следователь Маньян. Она рассказала о тебе и твоих отношениях с Манон Симонис…
У капитана Брюжана летела слюна изо рта. Сигарета прилипла к губе, как ракушка к скале. Он так и не снял свою парку с меховым воротником.
— Раньше Сарразен покрывал твои делишки. Интересно бы знать почему.
— Он мне доверял.
— И это не довело его до добра.
Я думал о Манон. Мобильник молчал. Она должна была уже добраться до Ле-Локля в кантоне Невшатель. Я склонился над столом и, изменив тон, прибегнул к своему извечному аргументу:
— Это сложное дело. Еще один полицейский не повредит. Я знаю дело лучше, чем…
Жандарм рассмеялся:
— С тех пор как ты появился в наших краях, от тебя одни неприятности. Трупов все больше, а результатов ты никаких не добился.
Я подумал о Морице Белтрейне. Швейцарские полицейские, должно быть, уже на вилле «Паркоссола». Но им ни к чему сообщать об этом французским жандармам.
Брюжан продолжал:
— Больше тебя некому защитить, старина. Мы не позволим, чтобы парижский полицейский вмешивался в наши дела.
— Но расследование продолжается в Париже.
— Где Манон Симонис?
— Понятия не имею.
— Что тебе понадобилось в доме ее матери?
— Я уже сказал: я занимаюсь своим расследованием.