Привет, заяц

— В каком письме?

— Тём, — он прошептал тихо, видимо, чтобы ребята вокруг не услышали. — В письме написал, которое тебе оставил. В альбоме. Забыл уже?

И я так растерялся, совсем не знал, что ответить, ведь письма-то никакого там и не находил. И что ему сказать? Подумает ещё, что мне всё равно.

— Ну ты чего уж? — он сказал мне раздосадованно и цокнул. — Я тебе там перед армией письмо оставил. Знал же, что полезешь, будешь фотографии смотреть.

— Так я лазил и смотрел, — признался я и тут же поник от накатившего стыда. — Не было там никакого письма.

— В кармашках посмотри. В корешке от обложки.

— Хорошо. Посмотрю. Извини. Я правда ничего не находил.

Он засмеялся:

— На лоб тебе надо было приклеить. Ладно, слушай… Ты можешь Ромке от меня на Новый год подарок передать? Ну… Купить его и передать?

— Могу, конечно. Чего купить-то?

А сам всё думал, как бы поскорее наступило завтра, чтобы завалиться к нему домой, раскрыть этот его потешный альбом со слащавыми, но такими милыми надписями и прочитать то письмо, что он мне оставил. Надо же, полгода почти его не находил, с ума сойти, а ведь лежало у меня прямо под носом, столько раз я открывал этот альбом и листал его плёночные страницы, видимо, слёзная пелена слишком туго застилала глаза и накрывала своей печалью мой разум.

Я снова оказался в его холодной и пустой комнате, зашагал по ледяному линолеуму, распахнул толстенную картонную книжку, набитую полароидными снимками, и громко хрустнул толстой корочкой. А в наспех приклеенном бумажном кармашке с аккуратно вырезанными уголками лежала свёрнутая вдвое бумажка, торчала так тихо и невзрачно, неудивительно, что я её не заметил. Дрожащими от волнения руками я легонько схватил её за краешек, вытащил на белый свет и прочитал его идеальный почерк с любовью в каждой закорючке, в тщательно выведенных линиях и самых прекрасных буквах, которые я когда-либо видел в своей жизни.

«Заяц!

Знаю, что ты всё понимаешь, почему я решил в армию пойти. По глазам ведь твоим глупым вижу, что понимаешь. В книжке своей напишешь про такого героя, который от проблем в армию сбежал, будет тебе интересный персонаж. Если это, конечно, хоть сколечко интересно и оригинально. Навряд ли. И можно было бы тебя взять с собой, я бы взял. Ты только учись, глупостями не занимайся, ладно? Вернусь, сам поступлю куда-нибудь, вместе с тобой, будешь мне с английским помогать. И если хочешь, можешь уже на следующее лето нам гостиницу бронировать в Москве и в Питере, я точно буду с тобой, слово даю. И, может, я много тебе не говорил, что у меня там на душе творится, и вряд ли смогу красиво написать, но я попробую…

Вот как я без тебя все эти годы жил, заяц? Совсем не понимаю. Ты ведь всё время где-то там рядышком ходил, по сугробам лапками своими скакал, около нашей секции, мимо моей школы, а встретились мы совсем недавно. А если бы не Вадим со своей халтурой, так вообще бы и не познакомились. Думал когда-нибудь об этом? Грустно так от этого становится, охренеть можно. И я совсем не жалею, что про тебя маме рассказал. Она хоть спокойно ушла, зная, что я не один. Только жалко иногда, что вы так и не увиделись. Она бы сначала поругалась, а потом ты бы ей понравился. Я же её знаю. Была бы только рада, что у меня такой хороший друг и младший братишка появился.

Ты только там не хулигань, ладно? Маму свою слушайся, не расстраивай её. И Джимми ерундой всякой не корми. А не то она позвонит мне, нажалуется. У неё, если что, номер мой есть. Про оценки писать даже ничего не буду, попробуй только на тройки скатиться, как в восьмом классе, смотри у меня! Да, да, она мне всё рассказала. Всё про тебя знаю, бандит мой ушастый.

И такой ты всё-таки, Тёмка, глупый, хоть и умный, и понимай сам как хочешь. С ума не сходи, в себе не копайся, ты по-своему нормальный, понял? И ничего тебе менять в себе не надо, голову ерундой всякой не забивай. Вот как судьба у тебя сложилась, так, значит, и надо, и нечего ни о какой другой жизни мечтать, иначе своя пройдёт впустую и не заметишь. Кстати, я вот как раз на днях видел серию «Счастливы Вместе», где Лена заплакала и такая, «На что ушла моя молодость?» Вот не надо, как она, понял? Такой вот тебе урок. Господи. Я вот сейчас это написал и сам от себя в шоке. Стал прямо как ты. Надеюсь, за год из меня это всё как-то выветрится. Хотя, я же знаю, вернусь – все серии с тобой пересмотрю. Сам ещё на каждом шагу их буду цитировать.

Ты не скучай только, ладно? Год быстро пролетит, и оглянуться не успеешь. Потом уже приеду, и никто тебя у меня больше не отнимет.

Пока, заяц. До следующего лета. До следующей, как ты в своей книжке писал, «прохладной июньской ночи под шелест пакета с шаурмой». Из песенки нашей стащил, да? Хитрющий какой.

Витёк.

Твой, твой и больше ничей.»

Я с таким трепетом и заботой сложил это письмо аккуратно во внутренний кармашек на своей куртке и поехал к себе обратно в Моторострой. Вечером в холодной тишине промзоны прогулялся до птичьего рынка, всё хотел поесть нашу самую первую с ним шаурму, которую он так полюбил. Жалко, что нельзя ему в Саратов отправить, он бы точно оценил. Сразу бы родной вкус узнал.

Закрыто. Одинокий ларёк с заколоченными окнами, и никаких тебе вывесок и объявлений, закрыто и всё. Чёрт его знает, может, с ментами чего эти таджики не поделили, хорошая ведь была шаурма, вкусная, все мои знакомые там ели, ни разу никаких претензий не слышал. Уставился в это грязное снежное месиво под ногами и тихо побрёл по коричневой речке в сторону студии, замер недалеко от холодного одинокого крыльца, никого нет, выходной же, только фонарь под козырьком так глупо и бессмысленно светит непонятно кому, разбивает своим сиянием мокрую метель.

Так не хватало его осмысленного присутствия, его дыхания рядом, этого родного света и тепла. Я вернулся на наш с ним балкон на седьмом этаже, расстегнул куртку и погладил под ней свой, провонявший насквозь его сигаретами, свитер, прислонился к холодным каменным перилам и тихонечко задышал этим сладким дымом в каждой петельке.

Нет, не пойдёт. Не хватает чего-то. Я зашуршал курткой и вытащил из кармана золотистую пачку его любимых сигарет с верблюдом, дрожащими руками достал одну и зажал между губами, а сам из-за трясучки чуть не выронил зажигалку. Кончик папироски зажегся в вечерней холодной тьме, сверкнул у меня перед глазами крохотным огоньком на фоне засыпающего Моторостроя, и я всей грудью, совсем уверенно и решительно проглотил этот жгучий дым. Ошпарил голубым туманом свои чистые лёгкие, негромко прокашлялся и достал из кармана леденющий телефон, включил его дурацкую песню про шаурму во дворе, про летнюю ночь и такой полюбившийся мне сигаретный дым, деловито развалился на этих перилах, так показушно и вальяжно, пустил ртом невесомое серое облако и впервые в жизни почувствовал себя совсем уже взрослым, отчего по-идиотски заулыбался.

Сигарета, словно единственная ниточка, связывающая меня с ним, тихонько согревала кончики пальцев. Я закрыл глаза и изо всех сил представил, как снова выйду на этот холодный одинокий балкон, как увижу его статный образ, как он посмотрит опять на меня зелёными глазёнками, растопит своей улыбкой этот ноябрьский лёд, накрывший весь мой мир, и негромко так скажет мне…

— Привет, заяц.

<