Привет, заяц

Хоть и был у нас телефон, и голосовые сообщения, и даже видеозвонки, старые добрые письма в конвертах на хрустящей бумаге я ему всё равно писал, хотя бы раз в месяц, просто чтобы прочувствовать всю эту романтику разлуки, её атмосферу, как у русских классиков, где жёны и возлюбленные писали своим мужчинам, когда те были на войне или в ссылке. Однажды меня совсем понесло с моими приколами, я взял и начал письмо со слов, «Здравствуй, мой дорогой и светлый человек! Пишу я Вам со скорбной радостью на душе, спешу сообщить, что давеча подумалось мне написать Вам ещё одно письмо, да токмо нахлынули на меня противоречивые чувства, и письмо то сгорело в одиноком пламени моего камина.» Дурачился как мог, понаставил в письме твёрдых знаков по делу и без, так и отправил ему. Он вроде как мой прикол оценил, позвонил мне, долго смеялся, сказал, что поначалу подумал, что по ошибке вскрыл чужую почту.

Ещё до его службы я предполагал, что нам с ним придётся шифроваться, использовать женские местоимения в мой адрес, что я в итоге и делал. И не было в этом никакого фетишизма и озабоченного подтекста, просто всю корреспонденцию, бывало, читали старшие офицеры, поэтому приходилось осторожничать. Я тогда снова решил приколоться над ним, да и над любопытными офицерами, и нашёл в соцсети страницу одной девицы с фотографиями довольно откровенного содержания. Она их там выкладывала зачем-то по нескольку раз в неделю, то ли пыталась с кем-то знакомиться, то ли продавала, чёрт её знает. Целую папку этих её снимков скачал и стал по две-три штуки вкладывать их в письма, а на обороте подписывать, «Не забывай про меня, мой сладкий» и всё в таком духе.

После первого такого письма с сюрпризом он позвонил мне, тревожным голосом спросил, мол, что это ещё такое, кто это и зачем я ему присылал её фотографии? Мы с ним долго ржали, а он потом ходил по части и хвастался парням, что вот, мол, посмотрите, какая симпатичная цаца меня на гражданке ждёт. И всё это только укрепляло нашу с ним легенду, никто и подумать не мог, что кто-то окажется настолько больным на всю голову, чтобы слать фотографии чужой какой-то девушки и выдавать за свои. После третьего такого откровенного письма офицеры подошли к нему и с лёгким наездом спросили его, «А чего она тебе всё время свои фотки шлёт, у неё все нормально? Или тебе на одну уже спокойно не дрочится?» Смешно, конечно, было, но, чтобы лишний раз никого не напрягать, решили с этим армейским плейбоем пока завязать и обойтись старыми добрыми словами.

В первую же неделю, как только он прибыл в часть, через знакомых я нашёл в Саратове человека, который бы оперативно мог собирать ему посылки за небольшую символическую плату, которую я кидал ему на карту. То носки ему отправлял с сигаретами, сладости всякие, то карты игральные, аж три колоды, ребята ещё попросили, колбасу там разную, чай, кофе, дезодоранты, всё, что только могло на службе пригодиться. И было так забавно слышать, как остальные солдаты стали к нему ещё более уважительно относиться, когда узнали, что он мог за два-три дня достать «с воли» всё что угодно. А мне и не жалко было, лишь бы только у него там не было проблем, лишь бы служба у него протекала тихо и гладко и чтобы он там только голодный не ходил.

Каждый день я забивался в своей комнате на старом диване в тусклом свете телевизора, иногда пересматривал «Все псы попадают в рай» и всё думал, каким же этот Новый год будет мрачным и пустым, наполненным тоской и одиночеством. Съезжу тридцать первого декабря поздравить его семью, отдам его отцу подарки, Тане, Ромке конструктор вручу, они меня, может быть, попросят немножко посидеть за столом, хотя бы полчасика, а я навру что-нибудь про друзей, хотя на самом деле просто не смогу находиться в его доме, в окружении его родни, но без него самого, и трусливо унесу ноги в холодный Моторострой.

Приеду домой, как обычно, сяду у окна и стану смотреть на улицу, как по бурлящей реке талого снега и глины будут проноситься машины, как будут спешить по своим делам редкие прохожие, как будут останавливаться на минутку и поздравлять друг друга с праздником. А у меня от праздника будет разве что искусственная малюсенькая ёлка в углу комнаты, мигающая дешёвыми китайскими гирляндами, и свитер с Дартом Вейдером в шапке Деда Мороза, который я обязательно нацеплю ради новогоднего настроения, хоть от этого его совсем не прибавится.

Нет. Не смогу насладиться ни Новым годом, ни своим днём рождения, ни его днём рождения. Каждый праздник для меня умер. До тех пор, пока он не вернётся домой, пока ко мне опять не вернётся, пока не сверкнёт своим камуфляжным силуэтом в дверном проёме и не обрадует солнечной улыбкой.

Ближе к полуночи я заперся в своей комнате, погасил свет и сел на диван, прижав к телу колени, и всё на каком-то странном уровне я тогда продолжал на него обижаться, не понимая, как же так можно было оставить меня на целый год и уйти в свою армию, поставить на паузу всё, что между нами было, заставить меня, да и себя самого тоже, страдать в колючем одиночестве? Я бы, наверно, ни за что не смог уехать в Стэнфорд, если бы выдалась вдруг такая возможность, его чаша значительно перевешивала чашу с моими глупыми амбициями, я даже и не помышлял сравнивать эти вещи, мне это казалось каким-то богохульством. Но потом вдруг снова приходила ясность, что так он убегал от своих проблем, от смерти мамы, пытался забыться, чем-то себя занять, и делал это так, как считал нужным. И за это я винить его не мог.

Я тоже пытался по-своему забыться в учёбе, участвовал во всяких идиотских конкурсах, школьных конференциях, писал какие-то исследовательские работы, набрал себе кучу кураторов среди преподавателей, лишь бы не оставалось по вечерам свободной минутки на погрустить и подумать о нём, зубрил по ночам всякую чушь, которая никогда мне в жизни не пригодится. Иногда оставался по ночам на киностудии, брал как можно больше монтажей, денег лишних заработать, но самое главное, опять же, хотел загрузить себя до беспамятства и утонуть с головой в работе, чтобы не было даже лишней минуты доставать телефон и смотреть, когда он там последний раз выходил на связь.

Позвонил он мне как-то в один из грустных одиноких вечеров, я вздрогнул от телефонного жужжания, с такой радостью поднял трубку и тихо так сказал ему, чтобы бабушка с дедушкой лишнего не услышали:

— Привет.

— Привет. Ты как там? Учишься? Оценки какие у тебя?

Я заулыбался, и он тоже, хоть я этого и не видел.

— Нормальные оценки, — ответил я.

— Нормальные? — он хитро переспросил. — Точно? Не врёшь мне? А то смотри, выкинут тебя из школы и ко мне сюда приедешь.

— Ты мне идеи не подавай.

Мы с ним оба замолчали, и в трубке вдруг раздался его грустный вздох.

— Сигареты есть у тебя? — спросил я.

— Есть. А что? Не хочешь, чтобы мне приходилось ради них… Как Светке Букиной, да?

Рассмеялся, меня этим смехом заразил.

— Да. Не хочу.

— А ты нам билеты с гостиницей на лето уже забронировал? — он вдруг спросил меня, и я почувствовал, как он тихо улыбнулся.

А я не понял его и переспросил:

— Какие билеты?

— Ты чего это? В Москву или в Питер. Я же тебе в письме написал. Не помнишь?