Привет, заяц

Глава 12. "Спасибо, что не один"

Верхнекамск,

Ноябрь, 2015 год

XII

Спасибо, что не один

Опять пушистый и холодный ноябрь.

Год прошёл с того момента, как он впервые переступил порог моего мира. Я пришёл к маме в квартиру, в свою комнату. Спустя почти полгода с его отъезда у меня уже не оставалось никаких сил, чтобы убиваться, страдать или хоть что-то из себя выдавить, внутри воцарилась самая настоящая Сахара, на бескрайних просторах которой не осмеливался пустить корни ни один росток чувств и эмоций, даже самых скромных.

Я притащил с кухни табуретку, вскарабкался на неё и достал со шкафа пыльную гитару, которую последний раз, наверное, трогал ещё он, тогда, год назад, когда пел маме песню про метель. Гитара оказалась такая тяжёлая, никогда не замечал, а ведь он ещё умудрялся так невесомо держать её в руках и заставлял её так сладко петь. Я сел на диван и неуклюже держал этот деревянный барабан с воздухом и натянутыми струнами, пытался выдавить из инструмента хоть один приятный ушам звук своими больными неспокойными пальцами. Я случайно задел струну, та резко дёрнулась, словно зашипела на меня, не признав во мне полноправного хозяина, не покорилась мне и отпугнула от себя. Так мне и надо, ишь чего, возомнил себя музыкантом. На что я вообще надеялся? Что вот так вот сяду и заиграю? Не уставая поражаться своей наивной глупости, я забросил гитару на шкаф в надежде, что совсем скоро на ней вновь мастерски заиграет тот, для кого она предназначалась.

Нашёл на блошином рынке старенький магнитофон Aiwa, почти как у него, взял у него из дома кассеты, притащил себе, забился вечером в своей комнате и включил «Фактор-2», негромко так, чтобы бабушку с дедушкой не беспокоить. Сидел и слушал матершинные распевы одной заводной песенки, «А мне так похуй, что ты скажешь, ведь сегодня я так пьян…» И ведь слышал эти песни давно-давно, ещё когда был совсем мелкий, а сейчас это всё как-то по-другому заиграло, заискрилось каким-то новым дурным смыслом.

И бабушка из коридора крикнула мне:

— Артём, что там за мат у тебя играет? Ты чего? Выключи!

Я трупом плюхнулся на диван, закрыл глаза и представил, как он лежал со мной рядом, как касался своим плечом моего плеча, как грузно дышал, и вот мне уже даже причудилось, что сейчас он вскочит с дивана и пойдёт на балкон выкурить очередную сигарету, а я буду стоять рядом и мёрзнуть, вдыхая родной запах табака.

Проснулся, а на часах уже одиннадцать утра, и совсем не хотелось тащиться на учёбу, хотелось проваляться здесь целый день и никуда не ходить. Я испытывал к себе самое настоящее омерзение от того, как сильно я предавался всем этим душевным терзаниям, ненавидел себя за одну лишь мысль о том, как я скучал, как самый настоящий слабак, как скорее хотел прикоснуться к его руке и прижаться к его родному теплу грядущей холодной зимой. Мне всё казалось, что зима эта без него будет такой же холодной и мёртвой, каким было это лето, какой будет и следующая весна. До того дня, пока его улыбка снова не засияет уютом в этих пустых грустных стенах.

Я заварил целый термос сладкого чая с лимоном, двинулся к выходу и, только когда дотронулся до дверной ручки, осознал, что в который раз пытался глупо сбежать в мир сладкого самообмана и бессмысленной ностальгии, хотел забраться на крышу уродливой шестнадцатиэтажки и, как тогда с ним, просидеть там на морозе часик-другой, любоваться видом и наслаждаться ноябрьской прохладой. Да чёрт с ним, стоило хотя бы попробовать. Я шустро зашагал к заветному дому, забрался на чердак и кое-как выбрался на крышу, чуть куртку не порвал об ржавую железяку рядом с дверью.

Невесомые хлопья снега, лёгкая метель, туманная дымка на горизонте, казалось, всё погибло, не было в этом никакой радости, снег уже не дарил ласковые и пушистые поцелуи, а назойливо острой бритвой лупил меня по щекам чуть ли не до крови. И радиоантенна вдалеке посреди поля казалась такой жуткой и вызывала настоящую паническую атаку, нелепое металлическое нечто посреди безжизненной пустыни, устремлённое в холодную бесконечность космоса. Сам не заметил, как потянулся в рюкзак и достал оттуда термос с чаем, дрожащими руками пролил на землю несколько капель и сделал первый глоток из пластиковой кружки, поморщился, весь скривился, будто не чай попробовал, а хлебнул ложку фурациллина, даже сплюнул и вытер морду рукавом. Как можно было приготовить такую мерзость? То ли он какой-то особый рецепт знал, то ли я мало сахара добавил, а может, и не был никогда этот чай таким уж и лакомым, и всё то, что накатывало на меня в тот момент, когда он был на этой крыше рядом со мной, глушило мои вкусовые рецепторы, накачивало их дурманящим наркозом, заставляя чувствовать приятный лимонный привкус? Вылил я этот чай прямо на той крыше, нечего такие помои домой тащить, закинул термос в рюкзак и побрёл домой.

Решил, пока он не вернётся, квартиру отдельную не снимать, продолжал жить у деда с бабушкой, думал, если стану жить один, то совсем сойду с ума и только и буду, что целыми днями сидеть дома и убиваться по нему, а так хоть бабушка с дедом меня более-менее контролировали, стыдно было при них не ходить в школу на занятия со своим свободным графиком посещения.

Вечерняя тьма зимнего Моторостроя поглотила меня целиком, я запутался в пушистом сверкающем снегу и расслабленно плыл по холодным белым улицам, петлял между дворами, по памяти искал тот дом. Вроде этот, светло-коричневая девятиэтажка, такая аккуратная и тихая, совсем уже уснула вместе с жителями, смолк писк домофона, лишь в парочке окон горели огни, светили мне прямо в душу и манили теплом своего очага. Сразу вспомнилась та жуткая бабка, что налетела на нас с ним тогда, как чуть не треснула нас по хребту своей несчастной палочкой, как мы с ним смеялись над дурацкой коляской и над моей одноклассницей.

Двери лифта заскрипели и распахнулись на седьмом этаже, я тихонько зашагал в сторону общего балкона и заметил ту самую коляску, всё ещё стоит у мусоропровода, будто и не прошло этого года и будто здесь со мной он заразительно хохотал каких-то пару дней назад. Дверная пружина громко завыла, хлопнула у меня за спиной, а в лицо мне ударил освежающий зимний ветер, такой прохладный и ласковый, я втянул носом этот промёрзший воздух, и всё в этом воздухе было, кроме разве что родного табачного аромата. И его пушистой шапки со звездой не было на этом балконе, и уже не переливалась она в этом мигающем свете бракованной лампы на фоне уродливой цифры семь на стене. Надо было сюда лапшу принести, залить кипятком, как с ним той ночью, поесть её, чтобы весь подъезд провонял этим ядрёным смрадом.

Я повис на этих холодных бетонных перилах, смотрел на такой родной и тёплый Моторострой, по-дурацки лыбился, вспоминая, как петлял за ним, как хвостик, по заснеженным улицам и даже не думал, куда я там иду и зачем, главное же с ним. А слева так пусто и глухо, один лишь холодный песок и завывание ветра, какая-то грустная и незаконченная картина, что-то абсолютно неестественное и бессмысленное.

Я так боялся и стыдился, даже перед самим собой, сделать эту самую настоящую глупость, долго вертел морду от этой мысли, стеснялся непонятно чего, но в итоге решился, купил тем вечером знакомую моему глазу пачку сигарет, пришёл на этот балкон, зажёг сразу аж три штуки и отложил их в сторонку. А сам стянул куртку, вздрогнул от колючего холода, схватил сигареты и стал их натрясывать перед собой против ветра, махал, как колдун благовониями, а в глаза впивался этот едкий дым, выжимал из меня слёзы и заставлял кашлять. Я отвернул голову, стоял и чувствовал, как мой пушистый бежевый свитер пропитывался дымом, как каждую его ниточку, каждую его петельку поглощал этот вредный синий туман. Стоял так, как дурак, сжёг целую пачку, весь насквозь провонял, довольно улыбался, добился всё-таки своего, нацепил поскорее куртку, чтоб запах не выветрился, носом зарылся в воротник и занюхал этот пьянящий дурман, закрыл глаза и на мгновение отравил свой разум мыслью, будто стоит он здесь рядом со мной, дымит своей сигаретой, тихо улыбается и глядит на мой родной район свысока, сверкая юными мечтами в своих глубоких зелёных глазах.

Следующим вечером я сидел дома в своей комнате, слушал на фоне повторы своих любимых мультиков, как вдруг телефон зазвенел. Танька звонила. Предложила мне погулять с Ромкой. Сказала, что не с кем его было оставить в выходной, надо было ехать по делам, вспомнила вдруг про меня, а я уже и подумал, вместо того, чтобы дома сидеть, сходить с ним в кино или поесть какой-нибудь фастфудной гадости.

Танька спорить не стала и велела к обеду завтра приехать к ним домой и забрать ребёнка. Я растерялся и совсем не понимал, как на такое реагировать, всё вспоминал его письмо в «Дети-404», его истории, которые он мне рассказывал, как его сестра думала, что он не дай бог чего вытворит с её сыном. Но время-то шло, люди менялись, их мнения тоже, бешеный пожар эмоций стихал, и вот я уже оглянуться не успел, как шёл с Ромкой по торговому центру, держа его за ручку.