Привет, заяц

Мокрая железная гусеница вагонного состава сверкнула своими красными глазами в моросящем дождливом тумане. В луже, словно в старом мутном зеркале, отражалось ночное вокзальное сияние, поезда замерли, как неприступные железные крепости, и запутались в этих шелковых рельсовых нитях. Где-то вдалеке засвистел поезд, я на секунду обернулся и понял, что зря, ни на одном из бесконечных путей аж до самого горизонта состава не было видно, а вдалеке, на фоне раннего утреннего неба, лениво поворачивали свои головы башенные краны, плавно летали над дальней частью вокзала и рассекали воздух своим уродливым металлическим скелетом.

А его всё нет и нет. Я уже думал позвонить Витьке, узнать, не уехал ли его поезд, а потом вспомнил, что телефоны у них отняли и выдадут только по прибытии в часть. И опять я загрустил, снова стал искать утешения в окружающем мире, смотрел, как небо над этой частью города пылало красным пожаром заводского огня, как переливалось тёмно-синими оттенками ночного тумана, будто две разные кисточки макнули в стакан с чистой водой и дали природе самой размешать эти краски. Белые мокрые звёздочки июньского дождя мерцали в ярких лучах прожекторного света, хаотично танцевали вокруг него, словно искорки бенгальских огней, и воздух от лёгкого дождичка наполнялся пряной летней сыростью, ночной прохладой и едким ароматом вокзальной химии.

Эхом на весь вокзал зазвучал жуткий голос мрачной барышни:

— Пассажирский поезд с сообщением «Верхнекамск – Саратов» прибывает на первый путь. Нумерация вагонов с головы поезда.

Значит, скоро его увижу. А пока всё стоял и бегал взглядом по территории станции, слушал, как мокрый асфальт аппетитно похрустывал под колёсами людских чемоданов, смотрел, как кривая полоска рыжих вокзальных огней уплывала вдаль, петляя вдоль железной дороги, и исчезала совсем недалеко в такой же рыжей туманной дымке. И где-то вдали, будто и не в этом мире, распевались тяжёлые головы локомотивов, зазывая своим свистом путешественников в дальнюю дорогу тоски и печали.

Мои заспанные глаза разглядели вдали зелёную толпу, единородную камуфляжную массу, что медленно шагала по перрону в мою сторону навстречу ползущему поезду. Солдаты хаотично столпились у первого пути, к ним подбегали их родные, девушки, друзья, обнимали, целовали их, делились своими слезами. А я высматривал в толпе Витьку, всё не мог разглядеть его лицо среди этих одинаковых бритых голов. Я подошёл поближе в надежде, что он сам заметит меня, подбежит и ещё разок подарит волшебство своей близости. И я увидел, как в толпе мне кто-то замахал и вдруг зашагал в мою сторону.

Он. Такой высокий, статный, подтянутый, хоть я и видел его часто в камуфляжной кадетской форме, похожей на солдатскую, всё-таки было в нём сейчас что-то особенно прекрасное и мужественное, даже ещё больше, чем раньше. Под его головным убором я разглядел остатки коротеньких волос, и следа не осталось от его аккуратной спортивной стрижки. Он подошёл ко мне с тяжёлой сумкой на плече, заулыбался, крепко пожал мне руку, и я понял, что с этого самого момента мы могли быть только друзьями, максимум родными братьями.

— Не лень тебе так рано вставать? — он спросил меня.

Я помотал головой. Где-то глубоко внутри я даже раздосадовался, что мог сегодня ещё раз перед отъездом увидеть его, ведь прощание дома у мамы было вполне логичным и всеобъемлющим, а сегодня я словно находился в музее, мог смотреть, но ни в коем случае не трогать.

Я робко сказал ему:

— Ты только там никакой контракт не подписывай, ладно?

— Не буду, — он пообещал он мне. — Ты потерпи до следующего лета. Займи себя чем-нибудь. Ты же умный у меня.

— Ты тоже, — сказал я и опустил голову, сожалея, что при таком довольно нескудном уме он всё равно не придумал ничего лучше, как пойти в армию.

— Ну, давай, скажи.

— Чего сказать?

Он тихо засмеялся:

— Скажи, «это как в той серии «Счастливы вместе», где они…» Ну? Давай, Тёмка.

Я грустно вздохнул и с мокрыми глазами тихо ответил ему:

— Не было там такого.

Тут командир гавкнул его фамилию, Витька ещё раз пожал мне руку, по-братски крепко обнял и побежал к остальным солдатам. К перрону лениво подполз старый зелёный состав с табличкой «Верхнекамск – Саратов», оглушительно свистнул, выпустил вонючий пар и распахнул свои двери для пассажиров. Я равнодушно смотрел на зелёную массу солдат, которая лениво затекала в поезд, всё высматривал Витьку, его лицо на миг промелькнуло в дверях вагона, после чего он исчез в нём насовсем. Исчез его образ, его лысая голова, его задорный смех, испарились его «Тёмка» и «заяц», улетучились наши с ним прекрасные волшебные мгновения. И единственно правильным для меня решением было, чтобы не мучить и не терзать своё больное сердце, молча развернуться и пойти прочь, даже не провожая взглядом уползавший в горизонт поезд, который вслед за собой будто вытягивал из меня всю душу, нещадно разрывал её на части и разбрасывал её куски по нескончаемому вокзалу.

И ведь я приходил на этот вокзал ещё мальчишкой, радовался, солнечно улыбался в томительном ожидании поездки с мамой в Анапу, а теперь всё это ушло навсегда, унеслось вслед за рельсами за горизонт, и глаза слепило от нахлынувшей тоски и печали. Я аккуратно вытер нос рукой, глянул, не брызнул ли снова бордовыми каплями.

Нет. Лишь грязная вода спускалась на меня с серого неба.

Дорога, рельсы, путешествие. Что-то доселе такое прекрасное и волшебное, прямо из детства, сталось холодным жестоким чудовищем и сокрушало моё сердце страшной когтистой лапой. Не смогу больше ездить на поезде, слышать этот мрачный звук колёс, стук моего сердца в предчувствии нашей несправедливой разлуки. Это теперь навсегда со мной. Никуда не денется. Только если однажды он вернётся и сядет в этот поезд рядышком, озарит это путешествие своим лучезарным присутствием, сладко обнимет и ещё разок так по-доброму и по-родному на ушко назовёт меня зайцем своим, робко схватит меня за руку и исцелит от этой неуёмной дрожи.

Обманщик. Бросил зайца родного, оставил посреди грустной бетонной пустыни дрожать без ласки и заботы, без сладостного мёда его бархатного голоса. Без жгучего дыхания в долгую морозную ночь, когда так и хочется к нему прижаться, лишь бы не быть одному в этих сумерках городской окраины. А так сладко мне пел, что не хотел, чтобы я уезжал далеко-далеко, «где города и кругом суета». Как в его глупой песне. И я ведь не уехал, сдержал слово. А он…

Обманщик.

Я обернулся всего один раз, когда поезд еле слышно пискнул вдали, на прощание махнув мне своим зелёным металлическим хвостом и скрылся за линией горизонта среди пышных стен лесопосадок. И чем дальше от меня был состав, тем сильнее в самое сердце впивалась ледяная рука грусти и одиночества, которая ещё долго не отпустит меня, до тех самых пор, пока я вновь не услышу такое ласковое и доброе, родное и милое сердцу слово.

Тёмка.