Привет, заяц

Нет.

Чего это я? Домой идти надо, а не морду греть под уличными фонарями.

Я потихоньку зашагал вниз по ступенькам и ради приличия помахал Витьку. Даже оглядываться не стал, больно надо ещё. А он стоял у перил, провожал меня взглядом и как-то загадочно улыбался.

— Пока, Артём, — он бросил в мою сторону и замолк.

Взял и небрежно швырнул бычок в журчащий мокрый асфальт в переливах уличных фонарей. По имени меня зачем-то назвал. Так это прозвучало неестественно и спонтанно. Кто ж по имени-то людей просто так называет? Лишний раз мне хотел напомнить, как меня зовут? А то я сам как будто не помню.

Дурной он какой-то, совсем им там, видимо, мозги отшибают в их кадетской школе на переулке Натановском.

Не пойду туда больше.

***

Иногда по Моторострою страшно гулять, а иногда нет. Когда как. Не подгадаешь. По наитию как-то.

Забрелось мне за гаражи. Среди них петлял остаток моей дороги домой. Летом как-то шёл мимо этой помойки всё на ту же студию, а рядом с мусорным баком на земле валялась отрубленная коровья голова. Чуть в обморок тогда не упал. А передо мной женщина шла с ребёнком, по телефону разговаривала. Увидела свесившийся язык, открытые, застывшие в предсмертном ужасе глаза, выдавила своё небрежное «хоспаде», и спокойно обошла сие зрелище.

— Да, Люб, прикинь, иду сейчас мимо мусорки, там коровья башка лежит! Вообще уже, с ума сойти.

Так прямо и сказала, и дальше потопала.

За обшарпанным углом старой хрущёвки начинался мой двор. Тихий, родной, тёмный, страшный. Спокойно здесь. Кто только не живёт у нас тут на Молодёжной: и алкаши всякие, и маргиналы, рабочие с завода, учителя, бизнесмены местного рыночного разлива, всяких хватает. А двор всё равно у нас тихий и дружелюбный, сколько я себя помню. Поскорей бы домой, в нашу родную тёплую пятиэтажку, к бабушке и дедушке, забиться в свою комнату и забыть об этом дне.

Хотел к маме зайти в соседний дом, проведать её, да поленился, подумал, чего буду лишний раз ей надоедать? Мог ведь и у неё остаться, тоже в своей комнате, хоть и старой. Переехать к бабушке с дедом было самым разумным моим решением. После года по обмену в Соединённых Штатах я стал ценить личную свободу, возможность не отчитываться, куда и как надолго я ухожу и с кем. Мама любила такое поспрашивать, как и любая другая. А бабушка с дедушкой — не сказать, что им было прям совсем наплевать, они тоже переживали и приглядывали за мной, но так сильно не контролировали, что я очень ценил. Я однажды взял в охапку свою коллекцию игр, фильмов, коробку с фигурками всякими разными, сорвал со стены любимые постеры и переехал к бабушке с дедом. Никто особо и не сопротивлялся.

— Артёмчик, покушай, я там котлетки с пюре сделала, сынок? — бабушка крикнула мне с кухни.

— Я поел, бабуль, — я ответил ей и поставил мокрые ботинки в уголок на старый половичок. — Завтра, может быть.

— Опять шаурму свою трескали там? — она всё не успокаивалась.

Ничего ей не хотел отвечать, в голове и так места не было. Влетел в свою комнату три на четыре метра и заперся изнутри. Швырнул все вещи на диван, который по ночам у меня ещё был и кроватью, и подошёл к окошку. А по телевизору всё шла до боли знакомая дурь.

Счастливы вместе.

— Гена, я тебя очень понимаю, я ведь тоже однажды изобрёл кое-что гениальное!

— Милый, пожалуйста, только не рассказывай про купюру в девяноста девять рублей.

— Гена, я изобрёл… купюру в девяноста девять рублей!

Смотришь на зимний вид с четвёртого этажа, и душа успокаивается, голова отвлекается от колючих мыслей. Умиротворённый уже почти зимний двор дремал в дурмане городского мороза. Бетонная палка уличного фонаря тягомотно жужжала, на огонёк этот глупыми мотыльками слетелись со всей округи старые таратайки в белых снежных шубах. Мать троих детей пробиралась через бескрайнее белое море, словно плыла по нему в своей невесомости и оставляла за собой призрачную тропинку для других, заблудших в этом каменном лабиринте, душ. Каждый день эту тётеньку вижу. Не тяжело ей такие сумки таскать? Выйти бы на балкон, крикнуть, спросить. Испугается ещё.

Снег пышный такой, пушистый, блестящий. Каждую веточку обнял, каждый сучок. Наполнил деревья сказочным смыслом и лишил их мрачной морозной сухости.

А в голове всё этот несчастный Витёк, его дурная загадочная улыбка.

Глаза зелёные.

Дым этот сигаретный.

А ведь я с ним уже раньше виделся. Пару неделю назад. И совсем не на улице, когда в очередной раз проходил мимо его кадетской компании, а на верхнекамском кинофестивале. Тогда у нас в центре в старом совковом кинотеатре «Мир» показывали один любопытный фильм про двух мужиков и про то, что у них там вытворялось. Я, когда узнал, что там такое показывают, даже опешил, глазам не поверил. Подумал, как такое допустили наши чиновники со всей этой кодлой репрессивных законов? Должно быть, какая-то бюрократическая ошибка, не прочитали описание к фильму, а по постеру понять ничего не смогли. Чудо, не иначе.

И зрители пришли на это кино — все девушки и взрослые женщины. Парней и мужчин раз-два и обчёлся, я и ещё парочка где-то сбоку. А потом в сердце зала возник статный силуэт в военной форме. Я ещё тогда удивился, подумал, неужто какой-то солдафон забрёл на показ по ошибке? Сейчас, думаю, включат фильм, он всё поймёт, поплюётся в экран и убежит.

Нет. Сидел до самого конца.

Один сидел, ни девушки, ни друга с ним не было. После фильма я разглядел его лицо в свете зажёгшихся огней кинозала, поймал в нём что-то знакомое. Ещё долго думал, кто же это такой, и понял, что это ведь тот парень, что вечно шатался у нас во дворе со своей компашкой. То на фестивале его встречу. То на улице. Теперь вот на студию к нам стал захаживать.

Неужто меня преследует? Таких ведь совпадений не бывает.

Не бывает же?

Да вот ещё, буду я лежать думать о нём, нервы себе мотать. Расстелил постель, лёг, свернулся калачиком, уткнулся в спинку дивана и заснул. Завтра воскресенье, а у меня совсем никакого отдыха, надо было и на студию заглянуть, ещё немного помонтировать, а потом сходить к тёте Наташе, лекарств от диабета занести, мама в своей аптеке достала ей по дешёвке.

***

С утра забежал к маме, забрал пакет с таблетками всякими разными, погладил нашу собачку Джимми, его персиковое тёплое пузо, и двинулся в сторону студии. И на улице так было хорошо, так солнечно и спокойно, вроде холодно, а всё кругом таяло, будто апрель на дворе.

Я аккуратно приоткрыл тяжёлую металлическую дверь павильона с табличкой «Киносдвиг», прошмыгнул до монтажной комнаты, попутно словил взглядом Вадима. Он прислонил указательный палец к губам и тихонечко прошипел. Опять у нас там что-то снимали, по голосу будто вчерашний мужик. Неужто в воскресенье больше никаких дел у него нет.

— Мы вот недавно, между прочим, — продолжил мужик с важным видом и глянул в глаза тётеньке-интервьюеру. — Выделили бюджетные средства на помощь малоимущим воспитанникам Верхнекамской Кадетской Школы-Интерната…

Я распахнул ширму у входа в монтажную и остолбенел. На моём месте у компьютера сидел Витёк. Развалился так вальяжно, сполз аж на середину кресла, ноги растопырил и залип в телефоне.

— Здарова, Артём, — сказал он и пожал мне руку.