Привет, заяц

— Всё, ладно. Хватит.

Засмущал меня. А я тоже хорош, чушь сморозил какую-то. Жрать надо, а не чушь морозить сидеть.

Он выбросил пакет и кучу смятых салфеток в урну, вышел на улицу и закурил. А я сидел и доедал свою шаурму, смотрел, как он стоял снаружи и… меня ждал, что ли? Пришлось поторопиться, не хотелось помирать от этой неловкости. Не доел немножко и вышел к нему. А он меня увидел, весь вдруг заулыбался, сто лет меня будто не видел.

Хотелось его уже поблагодарить за угощение, за компанию, как он взял и сам вдруг первый заговорил:

— Куда пойдём-то?

Пойдём? А куда мы могли с ним пойти? И зачем? Воскресенье же, неужто дел никаких у него не было? Сначала на студию припёрся, бестолково протирал штаны в моём кресле, теперь вот спрашивал, куда мы с ним пойдём.

— Ты погулять, что ли, хотел? — я робко спросил его.

— Да, а чего ещё делать? Дома скучно, все в разъездах на выходные. Или ты не хочешь?

— Да нет, мне всё равно. Мне только надо к рубежу сгонять, там одной родственнице передать лекарства. Хочешь, пошли со мной.

— Пошли. А как ты сказал? К рубежу? Это где?

— Там на Беломорской, — я ответил ему и показал в сторону трамвайной линии. — Где город заканчивается, и начинается деревня. Последние три дома. У нас так во дворе все называли это место. Рубеж.

Он усмехнулся и сверкнул своими зубами:

— Над названием долго не парились, да?

— Ну не хочешь не ходи, господи боже ж ты мой.

— Да всё, всё, не ной. Пошли к рубежу твоему.

Всем видом мне дал понять, что был готов за мной тащиться куда угодно, лишь бы только не скучать одному в солнечный ноябрьский денёк. Мы с ним прошли через шумный птичий рынок, по пути я заглянул в ларёк с рептилиями. Стоял там возле витрины и смотрел на аквариумы, на ящериц, любовался декорациями в виде черепов всяких и высохших коряг.

— В чём вот прикол таких держать, да? — Витёк спросил меня у террариума с гекконом. — Холодные, скользкие, липкие.

— Холодные, скользкие – да, — сказал я. — Липкие - нет. Это земноводные липкие. У рептилий никакой слизи не выделяется. Они сухие.

Витёк подозрительно нахмурился:

— Ты откуда знаешь? Держишь дома, что ли?

— Держал. В деревне наловил как-то, посадил в контейнер с кокосовым субстратом, они стали размножаться. Май на дворе был, брачный период. Отложили яйца, я их прыскал из пульверизатора где-то месяц, поддерживал влагу. Потом вылупились десять штук.

Я показал ему большим и указательным пальцем примерный размер ящерёнка, не больше спичечного коробка.

— Вот такие вот.

— Вроде прикольно, а так мерзко. И что, куда ты их потом?

— Все передохли. Я тогда глупый был, не знал, что им ультрафиолетовую лампу надо, а не обычную. Рахит, недостаток витамина Д.

— Ну ты живодёр.

И он надо мной посмеялся.

Стоим с ним в зоомагазине, разговариваем о ящерицах. Рассказываю ему о своём старом больном увлечении, что тянется ещё с самого детства. И кому рассказываю? Витьку? Да больно интересно ему слушать.

Птичий рынок остался далеко позади. Мы с Витьком прогуливались возле авиационного завода, где работала моя бабушка. Шатались с ним по крохотной парковой зоне, любовались кричащей своей простотой советской архитектурой главного здания, на котором ещё висели огромные звёзды с профилем дедушки Ленина.

Витёк прочитал вслух вывеску на входе:

— ВАПО имени Горбунова. Горбунов знаешь, кто такой?

Я помотал головой.

— Конструктор и лётчик, вроде, — он объяснил мне. — У нас его то ли внук, то ли правнук учится в параллельном классе.

— И как? — я спросил его безразлично.

— Да никак, откуда я знаю. Учится и всё.

— А зачем ты мне это рассказываешь?

— Как зачем? Просто, чтоб разговор поддержать. Не получается у меня, да?

— Не-а, — я хитро помотал головой. — Пока очень неловко всё как-то.

Рядом с заводом, прямо на въезде в наш район, стоял памятник самолёту ТУ-22М3. Серый, блестящий, вытянутый, с острым носом, прям как ракета, замер в своём бестолковом военном величии посреди пустынной промзоны. Витёк его как разглядел вдалеке, так обрадовался, ускорил шаг, будто самолётов ни разу в жизни не видел.

Мы подошли к его холодной железной туше и стали разглядывать ржавые подтёки вокруг обсыпавших его серый корпус болтов. Глазели на уже почти стёртую кислотными дождями красную звезду на хвосте.

Витёк с прищуром глянул на его размашистое крыло и тихо пробубнил себе под нос:

— Ну-ка… Получится, нет?

Он подпрыгнул и схватился руками за краешек крыла. Самолёт едва заметно качнулся и жалобно заскрипел, но всё равно крепко стоял на своих ногах, приваренных к бетону. Витёк весь раскряхтелся и стал подтягиваться на крыле. Раз подтянулся, два, пять, десять. И ведь знает наверняка, что я стою тут и смотрю на него. То ли покрасоваться решил, мол, смотри как умею, глиста ты эдакая, то ли просто в одном месте свербело от неизрасходованной энергии.

Я опасливо оглянулся и негромко сказал ему:

— Витёк, слезай! Щас моя бабушка с завода выскочит, по ушам тебе надаёт!

А он всё подтягивался и подтягивался, раз пятнадцать точно подтянулся.

— Слезай, говорю!

Спрыгнул. Громко так выдохнул и шмыгнул носом, лицо у него чуть раскраснелось, но такое довольное было и радостное, как у мальчишки.