Привычка выживать

– Вроде бы неплохой мужик, - резюмирует Джоанна в шумной толпе. – И будь спокоен, - обращается уже к Питу, - теперь половина из нас ляжет костьми, но заставит тебя понюхать его в прямом эфире.

Бити сдержанно улыбается, но с явным одобрением. Хеймитч отчетливо фыркает. Каролина прыскает в кулак, даже Китнисс не удерживается от того, чтобы представить нелепость и одновременную вероятность потраченных усилий нескольких людей для достижения такой дурацкой цели. И только Энорабия продолжает молчать и улыбаться, и этот ее финт нервирует всех.

…

Китнисс приводит в порядок привычная команда стилистов. Октавия, Вения и Флавий, чуть потерявшие свою карикатурность, и ставшие больше походить на людей, наперебой сообщают Китнисс все последние новости, упоминая имена и события, которой той совершенно неинтересны. Сперва, они, конечно, долго изумляются тому факту, что Китнисс жива; но на самом деле о том, что она не умерла окончательно им было известно и прежде – именно они заботились о теле Китнисс, когда та находилась в коме. От них слишком много шума, слишком много суеты, и как только им доверили такую тайну почти государственного значения – возвращение из мертвых Китнисс Эвердин?

Кто-то из них (теперь, когда они не пищат одинаково противно, Китнисс не различает их нормальных голосов), говорит о том, что это очень волнительно, и очень ответственно, а теперешняя жизнь учит их быть ответственными. А еще над ними всегда висит угроза перевода с легкой работы стилистов на более сложную работу по восстановлению города или окрестностей. В качестве наказания за слишком длинные языки их могут даже сослать в другие дистрикты, что проделывают со многими капитолийцами, только в качестве поощрения. Президент желает уровнять дистрикты по красоте и выдержанности стиля с Капитолием, а для этого ей нужны яркие гротескные изменения от людей, чья жизнь была прежде посвящена вечной попытке безумно выделяться из толпы. Плутарх называет подобный обмен кадровой перестановкой, и пока даже капитолийцы относятся к переселению вполне доброжелательно – у многих из них есть шанс уехать туда, где нет таких перебоев с едой, и забрать вместе с собой свою семью.

Новости о перестановках в жизни Капитолия Китнисс немного развлекают, но удивляется она тому, что стилисты теперь не просто приводят ее в порядок – они сотрудничают с ней на правах компромисса, предлагая ей варианты макияжа на каждый день, а не просто рисуя ее новое лицо.

– Мода так сильно изменилась, - жалуется Октавия, - никто больше не имеет возможности полной трансформации. Теперь считается красивым быть человеком, - и мечтательно вздыхает.

С прежних экранов телевизоров с ними разговаривают приведенные в порядок бывшие повстанцы, для которых явный грим и макияж сродни темной магии. Много бывших повстанцев осело и в самой столице (разумеется, в разрешенном количестве), и их внешний вид, отсутствие привычного набора косметики, внушение с экранов – все это уравняло капитолийцев с новыми соседями; мода смешалась, оставив яркие краски, но не переделывая основ простоты, и это не может не радовать тех, кому прежде все капитолийцы казались разряженными клоунами. Когда разговор заходит об Эффи, все трое дружно восхищаются ее приверженностью той, прежней жизни, но все-таки теперь Эффи в своих кислотных нарядах, с воланами, пышными рукавами, причудливой формой подолов выглядит старомодной, отставшей, и воспринимается как призрак тех, прежних, времен. Никто из них не говорит вслух, что она вульгарна, но это определение ее нынешнего образа жизни так и остается висеть в воздухе, как тяжелый запах ее туалетной воды. Никто не говорит о том, как Эффи вернулась в их жизни, будто никто не может вспомнить; просто однажды она вернулась, такая же пунктуальная и придирчивая, и никто не заметил того огромного промежутка времени, в течение которого она отсутствовала.

Китнисс отстраненно думает, что нет лучше маскировки, чем просто быть у всех на виду.

У нее тоже начинаются тренировки, но вовсе не те, к каким она морально была готова. Новое кредо всех победителей – не научиться ста и одному новому способу убить человека, а просто восстановить лучшую форму своего тела за максимально короткий период времени. После первой тренировки личный тренер – несомненно, бывший элитный миротворец, возможно, из Второго Дистрикта, перешедший на сторону повстанцев одним из первых, и поэтому гармонично воспитанный в балансе между силой и внешней красотой, - знакомит Сойку-Пересмешницу с понятием «диета».

Джоанна Мейсон после второго дня знакомства с этим же понятием готова лезть на стену, начинать новую революцию и убивать всех, находящихся в радиусе одного километра. Поэтому Питу никто не завидует, Питу все сочувствуют и все поддерживают, хотя издевки, относящиеся к нему, увеличиваются в геометрической прогрессии. Порой Хеймитч подходит к своему бывшему подопечному, чтобы убедиться, что у него не откушены пальцы на руках или ухо; хотя его чувство юмора проигрывает цинизму Энорабии, которая если и комментирует чью-то шутку, то так, что шутка превращается в реальную угрозу. А так жизнь идет своим чередом. Все участники нового шоу нагружены работой и развлечениями под завязку, и свободного времени остается не так много, как хотелось бы. Зато не остается сил и на бесконечную ругань, и редкие совместные ужины проходят на редкость спокойно и по-семейному.

Бити большую часть времени пропадает в своих лабораториях, тренировки для него – роскошь, никому не нужная. По вечерам он изучает материалы, к которым не имеет доступа, и даже почти не прячется от проверок. Энорабия, если не тренируется, не третирует внучку мертвого Президента, не доканывает Джоанну, не наблюдает за Питом, не следит за Питом и Каролиной во время их уроков рисования, присоединяется к нему, и изрекает скупые циничные замечания, по поводу того, что все они здесь обречены, как звери в клетке. Просто вольер сделали побольше в сравнении со старой оборудованной капсулами Ареной. Однажды во время таких посиделок их двоих обнаруживает Хеймитч, которого уже выпитая бутылка коньяка делает щедрым и очень общительным.

– Сидите, значит, - говорит Хеймитч, впрочем, нисколько не удивляясь, и не спрашивает разрешения, чтобы устроиться за одним столом. – Общаетесь, значит.

Бити пытается понять, каким образом сводка новостей, только что поступившая на стол министра связи, может являться «общением», но не сопротивляется. Отчего-то он думает, что чем меньше он будет думать над сокрытием какой-либо тайны в обществе всех этих сумасшедших, тем целее тайна будет. Хеймитч подтверждает его догадки, подслеповато, как старик, пялясь в монитор, считывая секретную информацию едва ли не вслух, проговаривая отдельные слова себе под нос. Постепенно он, конечно, трезвеет, и глаза у него из прищуренных становятся очень даже большими – как чайные блюдца. Хеймитч сглатывает, ловит на себе спокойный взгляд сосредоточенной Энорабии, рядом с которой по странной случайности всегда оказываются всякие колюще-режущие, ну, или, на крайний случай, тупые тяжелые предметы, и неловко улыбается.

– Общаетесь, значит, - глупо повторяет он.

И предлагает прикончить бутылку конька втроем. Идею поддерживают все.

После приятного времяпровождения Хеймитч поднимается на четвертый этаж, стоически отбивает голодные атаки Мейсон, и выволакивает Пита на балкон. Во время пьяной беседы Бити по-свойски перечисляет ему все темные места, предназначенные для проведения тайных переговоров, и Хеймитч использует новое знание по максимуму.

– Что тут вообще творится?! – рычит на ухо Пита, которого выволок на балкон прямо из студии, вместе с баночкой краски в одной руке и кистью – в другой. – Что ты творишь?! – сбавляет тон, натыкаясь на невинный взгляд творческого человека.

Он и прежде был против уроков рисования, бесед с Каролиной Сноу, проведения нового шоу, общения с министром связи, у которого от встречи к встрече глаза делаются все более хитрыми. Он был заранее против всего, чтобы тут, в конечном счете, не происходило. Пит не может ответить ни на один его вопрос, а только хлопает глазами и рассматривает свою кисть. Эбернети покидает его с громогласной фразой о том, что всех их здесь казнят, расстреляют, расчленят и заклеймят позором в произвольной последовательности, как сумасшедших и политических преступников, которые даже не прячутся.

В таком настроении он сталкивается с Китнисс, изрядно похорошевшей после сеанса массажа и некоторых косметических процедур.

– Ты, - тыкает пальцем в девушку, будто не злится на нее за их последний разговор, в котором был справедливо обвинен во всех смертных грехах, - ты, - повторяет еще более грозно и выдыхает. – Уверен, что ты обо всем этом знаешь даже меньше меня, - добавляет с абсурдным удовлетворением и выглядит как человек, с плеч которого только что упал Эверест.

Китнисс тоже невинно хлопает глазами и хочет сказать какую-нибудь жестокую гадость, но не успевает. Разогретый успехом и парами не выветрившегося коньяка, Хеймитч вприпрыжку бежит к лифту, чтобы начать план по осаде Бити, который знает гораздо больше всех остальных и может что-либо прояснить в происходящем. План ему не то, чтобы удается, но с Бити они и раньше находили общий язык. Особенно, с помощью коньяка. Китнисс морщится и продолжает свой прерванный путь, думая о том, что их всех здесь расстреляют, казнят, заклеймят позором в произвольной последовательности, потому что так жить нельзя, так вести себя нельзя, и во всем этом абсурде лучше не участвовать.