Привычка выживать

Мы знаем о тебе все, и мы будем использовать все, что знаем о тебе, против тебя.

Это всего лишь обрывок веревки, забытый и неубранный прислугой, которая так тщательно убирает здесь все время. Тот самый обрывок веревки, на котором все, знавшие Финника, рано или поздно вязали узлы. Когда она прикасается к веревке, ее пальцы становятся совсем ледяными и дрожат. Ей хочется кричать во весь голос, кричать и рвать на части всех, кто участвует в этом жестоком шоу, но вместо этого она сползает по стене на кафельный пол и беззвучно проглатывает соленые слезы. Ее лихорадит. Что-то внутри, до этого ровно бьющееся, теперь мечется и пытается разорвать грудную клетку. Она тоже умеет вязать узлы; вязать и развязать, а затем снова вязать, но это не приносит ей никакого облегчения, становится только хуже.

Ближе к рассвету Пит находит ее в одном из самых худших ее состояний. Подушечки пальцев ее стерты до крови, а взгляд совсем остекленел. Она даже не сразу обращает внимание на то, что кто-то зовет ее по имени, и Пит осторожно забирает из ее рук веревку. Он знает, кому она принадлежала. Он вытирает слезы Джоанны, и относит ее в спальню, на постель, и укутывает в одеяло, и просто лежит рядом, рассматривая потолок и не находя слов, что бы что-то говорить. Он не хочет спрашивать; в конце концов, у всех у них должно оставаться место для личных демонов.

Джоанна начинает говорить сама. Слабый шепот, судорожное дыхание, сердце, которое слишком часто бьется в ее груди, Пит сосредотачивается не на том, что она говорит, а на том, как она говорит. Конечно, он подозревал все это и прежде, но подобные признания всегда повергают в шок – даже если ты предполагал, что все не так просто, как казалось. Джоанна переводит дыхание, прежде чем продолжить.

– После смерти всех моих близких людей, я поняла одну простую вещь: лучшее, что я могу сделать для того, кого люблю – убедить всех вокруг, что он мне безразличен. И все думали, что Финник мне безразличен, хотя сам Финник, наверное, порой догадывался о том, что я чувствую к нему на самом деле.

Джоанна вяжет узлы. Это немного отвлекает от боли, это приводит в порядок мысли, это успокаивает.

– Ты опять писал ее портреты? – спрашивает она тихо, и Пит делает глубокий вдох. – Конечно, писал, я знаю. Но чтобы ты не делал с ее лицом, какими бы жуткими способами не убивал ее каждую ночь в своих кошмарах, во всем этом больше нет ненависти к ней. Ты одержим, Пит, но одержим вовсе не желанием убить ее или искалечить. Ты хочешь ее, и ненавидишь ее за то, что она по-прежнему значит для тебя слишком много.

– Ты бредишь, - выдавливает Пит как-то уверенно.

– Конечно, - легкомысленно соглашается Джоанна. – Но я вижу, как ты на нее смотришь. Я не могу не видеть этого, и я жалею иногда, что она не умерла, - короткий смешок. – Так расскажи мне, Пит, что на самом деле сводит тебя с ума?

Пит молчит. Джоанна не привыкла задавать вопросы и не получать на них ответы. Джоанна упряма и неразборчива в средствах давления, поэтому рано или поздно, она получает то, что хочет получить. И лучше давать ей желаемое раньше – так больше возможностей остаться целым и невредимым.

– Я изучаю материалы по охмору. Все указывает на то, что излечиться от охмора невозможно, охмор меняет сознание человека раз и навсегда.

– Я слышала это уже не раз, - фыркает Джоанна. – Но ты не носишься за Эвердин с ножом по этажам этого жуткого места, и не становишься психопатом, услышав только ее имя, как желал того наш милый мертвый Президент Сноу, - Джоанна выбирается из одеяла и пристально всматривается в лицо Пита, будто видит в первый раз. – Значит, ты хочешь узнать, на что тебя охморили на самом деле, - делает неутешительный вывод. – Значит, у нас небольшие проблемы. Можно подумать, в первый раз.

Но в голосе ее убавляется оптимизма. И неловкими пальцами она продолжает вязать узы.

========== ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой Каролина Сноу расставляет приоритеты ==========

Бити официально занимает предназначенный ему с рождения Третий этаж, но найти его, и чаще всего в чьей-либо компании, можно на первом этаже, официально считающимся общим, большинство комнат которого приспособлены под кабинеты стилистов, массажистов и прочих нехристей, приходящих рано утром и отбывающих восвояси в соответствие со своим рабочим графиком. Таким образом, большую часть суток первый этаж пустует, а остальную часть суток переполнен как победителями, вкушающими плоды своего нынешнего положения, так и людьми, благодаря которым эти плоды вполне съедобны, а сами вкушающие – выглядят вполне сносно для экранов всей страны.

Когда Пит спускается на кухню без очевидной цели и застает там Бити с куском залежавшегося омлета на тарелке и чашкой остывшего чая, у него мгновенно появляется огромное количество удобных причин остаться здесь для светской беседы, но он почему-то не использует ни одну из этих надуманных причин. Он просто остается, и тоже лезет в холодильник, недоумевая, отчего Джоанна сходит с ума от голода, когда еда всегда в свободном доступе, круглосуточно. Ее, правда, не так много в приготовленном виде, но если ты голоден, пойдет и размороженный полуфабрикат. Или нет? Бити выглядит очень одиноким и очень несчастным с набором найденной им еды, и очень оживляется, когда Пит интересуется, пристрелит ли его кто-нибудь, если он приготовит мясо.

– Предполагается, что все мы строго соблюдаем предписанную нам диету, - говорит Бити, передвинув свои очки на кончик носа. – Но так же предполагается, что мы ложимся спать после отбоя, точного времени которого нам никто не сообщил, и не проводим так много времени на кухне, в которой нас никто не видит и не слышит, - резюмирует и потирает руки. – Поэтому, в случае чего, скажем, что мясо готовила Энорабия. У одной нее из нас нездоровая тяга к колюще-режущим предметам.

Пит, в принципе, не против. Он занимается привычным делом, с привычным набором продуктов, и пусть расположение всех необходимых для готовки предметов ему незнакомо, он разбирается во всем по ходу дела, не забывая посматривать в экран ноутбука Бити. Когда Бити перехватывает один из таких вот острых взглядов, и трогательно ждет объяснений, вопросов, истерик или признаний, Пит закатывает глаза.

– Я не хочу знать, чем ты занимаешься, - говорит вполне уверенным тоном. – Не хочу знать, почему ты делаешь все это с таким наплевательским отношением к собственной безопасности. Не хочу, - добавляет, помолчав. – Но все же…

Бити снимает очки и щурится.

– Долгая история, - говорит с усмешкой, протирая стекла. – Когда-то давно я обнаружил забавный парадокс во всех заговорах, да и во всех жизненных ситуациях, а если и не во всех, то в большинстве их. Чем сильнее ты хочешь что-либо скрыть, тем выше вероятность того, что все откроется. Поэтому я почти никогда ничего не скрываю. И, как видишь, я жив. Всего лишь несколько простых правил для того, чтобы не нарываться слишком явно. К тому же, - опять усмешка, - я знаю, с кем в настоящий момент живу. С психами, большая часть которых знает чуть меньше меня самого, - Бити делает глоток остывшего чая и морщится. – А самая главная причина моего разгильдяйства в том, что именно я создал почти все системы безопасности, и мне, и еще небольшому количеству людей необходимо удерживать их оборону. В моей команде нет слабых звеньев, - качает головой. – А капитолийские системы безопасности так устарели, что мимо них просто нельзя пройти мимо и не взломать.

Пит слушает невнимательно, просит не называть никаких имен, и вновь переключается на готовку. Бити не настаивает. Бити голоден, омлет не кажется ему аппетитным, чай и вовсе отвратителен, а здесь, буквально на его глазах, творится кулинарное чудо, чудо, кажущееся невероятным для того, кто привык к другому виду чудес. Впрочем, Бити привык и к молчанию, к крайней степени сосредоточенности на собственных мыслях, к неспособности воспринимать мысли других людей, и потому неспособным поддерживать нормальный разговор. Впрочем, от неспособности поддержания социального взаимодействия его исцелило проживание в Тринадцатом Дистрикте, общение с Гейлом, который сперва будто вообще на чужом языке разговаривал, а теперь еще и постоянные перепалки с Джоанной, комментарии Энорабии, игнорирование которых обходится слишком большой ценой, - все это сделало из гения простого человека.