Проблемы кодификации корпоративного и вещного права

Нетрудно догадаться, кто станет таким привилегированным кредитором и по чьей инициативе остальные кредиторы заключат с ним «соглашение о порядке исполнения их требований к должнику». В литературе справедливо отмечено, что «установление очередности и непропорциональности явным образом клонится к выгоде одних кредиторов и к невыгоде других», хотя этот вывод и смягчается оговоркой о возможности использования такого соглашения с учетом экономически оправданного перераспределения рисков в общей системе гражданского оборота» [85] . На очевидное необоснованное ухудшение правового положения «младших кредиторов» в такой ситуации обращает внимание и В.В. Витрянский [86] . И здесь, следовательно, можно сделать вывод о явном нарушении данными правилами баланса интересов участников обязательственных отношений в пользу экономически наиболее сильных из них (чаще всего – крупных коммерческих банков).

85

Сарбаш С.В. Элементарная догматика обязательств: Учеб. пособие. М., 2016. С. 40.

86

Витрянский В.В.

Реформа российского гражданского законодательства: промежуточные итоги. М., 2016. С. 242.

В сфере намеченного к реформированию вещного права в условиях сохраняющегося господства публичной собственности на земельные ресурсы неизбежным становится компромисс между классическими конструкциями вещного права, рассчитанными на взаимоотношения частных собственников, и реалиями современного российского законодательства и правоприменительной практики, стремящихся свести правовые формы использования государственных и муниципальных земельных участков для частных нужд к арендным отношениям. Так, земельное законодательство упорно игнорирует категорию ограниченных вещных прав и буквально навязывает для застройки аренду земельных участков, находящихся в публичной собственности. Но аренда принципиально непригодна для этих целей, поскольку по самой своей сути предполагает возврат собственнику используемой арендатором вещи по окончании срока действия договора. В отечественных условиях такой «застройщик» получает «исключительное право» на приватизацию, т. е. на приобретение в собственность земельного участка как недвижимой вещи. Долгосрочная же (рассчитанная на многие десятилетия) аренда, как показывает опыт еще римского частного права, неизбежно трансформируется в вещно-правовой институт (суперфиция и/или эмфитевзиса, т. е., по сути, ограниченного вещного права застройки). Поэтому как Концепция развития гражданского законодательства РФ, так и подготовленный на ее базе проект новой редакции раздела II ГК РФ о вещном праве предусматривают восстановление в российском гражданском праве давно известного ему вещного права застройки, которое может стать эффективной альтернативой долгосрочной аренде государственной земли. Одновременное сосуществование правовых институтов застройки и аренды земли (разумеется, в рамках гражданского, а не земельного законодательства) способно обеспечить необходимый в сложившейся ситуации баланс интересов публичных собственников земли и ее частных пользователей («застройщиков»).

В качестве примеров нарушения принципов системности и сбалансированности гражданского законодательства можно рассматривать случаи непродуманного заимствования чужеродных иностранных законодательных решений, к сожалению, также имевшие место в ходе реформы ГК РФ. Так, в области корпоративного права традиционные для отечественных экономистов заимствования из англо-американского права привели к некоторым парадоксальным законодательным решениям: принятое в правопорядках этого типа деление business corporation на публичные и частные компании (public и private limited company) было необдуманно распространено на общества с ограниченной ответственностью. Между тем в континентально-европейских правопорядках последние являются не разновидностями акционерных обществ, а вполне самостоятельным видом юридических лиц, а предназначенные для свободного биржевого оборота акции и изначально не рассчитанные на него доли участия представляют собой два разных вида объектов гражданских прав с различным гражданско-правовым режимом (тогда как англо-американские stock являются разновидностями единой категории shares). Поэтому в российском праве общества с ограниченной ответственностью могут стать «публичными компаниями» только после их реорганизации (преобразования) в акционерные общества, тогда как в англо-американском праве частные и публичные компании, будучи разновидностями одного и того же вида юридических лиц – «компании с ограниченной ответственностью на паях» (limited company by shares), различаются не организационно-правовой формой, а наличием или отсутствием биржевой котировки их shares (stock).

К сожалению, не менее неудачными стали заимствования и из правопорядков континентально-европейского типа. Например, первоначально произведенное дополнение абз. 1 п. 1 ст. 53 ГК РФ (посвященного органам юридического лица) отсылкой к ст. 182 ГК РФ с целью придания самостоятельной правосубъектности органам юридического лица путем превращения их в «представителей» вызвало такое неприятие, что эту норму пришлось отменять специально принятым Федеральным законом [87] .

87

Федеральный закон от 29 июня 2015 г. № 210-ФЗ // СЗ РФ. 2015. № 27. Ст. 4001.

Не меньшее удивление вызывают и новые правила ст. 308.3 ГК РФ (введена Федеральным законом от 8 марта 2015 г. № 42-ФЗ), заимствованные из французского процессуального права, где они составляют институт astreinte («астрент»). Речь идет о денежной сумме, назначаемой и определяемой судом по требованию кредитора и в его пользу за неисполнение судебного акта об обязанности должника исполнить свое обязательство в натуре. В п. 1 ст. 308.3 ГК РФ этот процессуальный (судебный) штраф, хотя и взыскиваемый теперь в пользу кредитора и по его заявлению [88] , благодаря прямой отсылке к п. 1 ст. 330 ГК РФ неожиданно превратился в гражданско-правовую неустойку (всегда определявшуюся либо законом, либо договором сторон, но не судом).

88

Процессуальной была и юридическая природа денежных средств, взыскиваемых ранее арбитражными судами в пользу истцов (кредиторов) за неисполнение ответчиками (должниками) судебных актов по не денежным требованиям и в качестве «компенсации за ожидание соответствующего исполнения» (п. 3 Постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 4 апреля 2014 г. № 22 «О некоторых вопросах присуждения взыскателю денежных средств за неисполнение судебного акта» // Вестник ВАС РФ. 2014. № 6; в настоящее время не действует). Такие суммы нередко ошибочно считают «предшественниками астрента», хотя их юридическая природа всегда была сугубо процессуальной, а не материально-правовой.

Иначе говоря, институт иностранного процессуального права был просто «включен» в систему российского материального (гражданского) права. Это обстоятельство не могло не вызвать значительные сложности при попытках объяснить его правовую природу и возможности практического использования. Теперь «астрент» рассматривается в качестве «судебной неустойки», т. е. «своеобразной неустойки за неисполнение решения суда» [89] (а не за нарушение условий гражданско-правового обязательства!). Поэтому «астрент» не учитывается при определении размера убытков, понесенных кредитором, и не является особой, новой мерой гражданско-правовой ответственности (п. 2 ст. 308.3 ГК РФ). На нелогичный и противоречивый характер такого законодательного решения обратил внимание В.В. Витрянский [90] .

89

Пункты 28, 31, 32 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24 марта 2016 г. № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации от ответственности за наступление обязательств» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2016. № 5; см. также: Сарбаш С.В. Указ. соч. С. 40–41.

90

Витрянский В.В. Указ. соч. С. 239.

Столь же немудрящее «приспособление» к российскому правопорядку претерпел и английский институт indemnity («возмещения потерь»). В английском праве он в силу общеизвестных особенностей этого правопорядка вообще не имеет прямого нормативного закрепления. Поэтому редакция ст. 406.1 ГК РФ (введена Федеральным законом от 8 марта 2015 г. № 42-ФЗ) порождает ряд непростых вопросов о юридической природе такого «возмещения». Ясно лишь, что оно не связано с нарушением условий обязательства и не может быть отнесено к гражданско-правовой ответственности, а призвано компенсировать потери (убытки) кредитора при наступлении обстоятельств, влекущих объективную невозможность исполнения договорного обязательства. Однако согласованный сторонами (или навязанный одной из сторон) размер этого «возмещения потерь», строго говоря, впрямую не связан с размером убытков (ср. п. 2 ст. 406.1 ГК РФ). Поэтому крайне неудачно правило п. 4 ст. 406.1 ГК РФ, формально говорящее о некоем «регрессном» требовании к третьему лицу о «возмещении убытков», причиненных им лицу, получившему компенсацию за понесенные потери (но в размере, предусмотренном договором, а не в размере таких потерь).

Вместе с тем такая «компенсация» не может быть отнесена и к акцессорным способам обеспечения исполнения обязательств (тем более что в соответствии с п. 3 ст. 406.1 ГК РФ соглашение об indemnity по общему правилу не зависит от действительности «основного договора»). Более того, лицо, обязанное к выплате indemnity, в силу п. 4 ст. 406.1 ГК РФ выплачивает их контрагенту и в случае, когда убытки причинены последнему неправомерными действиями третьего лица, не участвующего в договорном обязательстве (например, путем совершения деликта), получая взамен «требование кредитора к третьему лицу», которое еще предстоит реализовать. «В результате происходит искажение справедливого распределения экономических невыгод, поскольку ответ за вредоносные действия несет не то лицо, которое их совершило, и, наоборот, лицо, не совершавшее вредоносных действий, несет имущественные невыгоды» [91] . Еще более странной представляется вытекающая из п. 1 ст. 406.1 ГК РФ возможность возложения обязанности по выплате indemnity на любую сторону соглашения, т. е. не только на должника, но и на кредитора [92] .

91

Сарбаш С В. Указ. соч. С. 307.

92

Подробнее об этом см.: Витрянский В.В. Указ. соч. С. 244-245.

Приведенные и другие примеры нарушения баланса имущественных интересов участников гражданских правоотношений подтверждают, что вынужденные или навязанные компромиссные законодательные решения неизбежно ведут к отступлениям и «перекосам» в содержании гражданско-правового регулирования, создавая неоправданные привилегии для тех или иных групп формально равноправных субъектов. Но дело, разумеется, не только в неудачных законодательных формулировках, а и в их общей направленности. Следует признать, что современный отечественный законодатель в ходе реформы Гражданского кодекса намеренно сосредоточил внимание на регламентации предпринимательских отношений, осуществляя ее главным образом в интересах крупного бизнеса (на этом поприще особенно «отличилось» банковское лобби) и оставляя на втором плане интересы граждан-потребителей, а также и мелкого бизнеса.

Достаточно сказать, что при активной «помощи» Минэкономразвития России реформа корпоративного права практически чуть было не свелась к изменениям статуса хозяйственных, главным образом акционерных, обществ, почти не затронув, например, производственные и потребительские кооперативы. Об их существовании напомнила лишь Концепция развития гражданского законодательства РФ, которая в этой части абсолютно не интересовала ее критиков и оппонентов. Государство же в этом вопросе было склонно либо занимать «нейтральную позицию» (т. е., по существу, не иметь никакой позиции), либо последовательно осуществлять «создание комфортных условий для бизнеса», активно поддерживая лишь этого участника имущественного оборота (что наглядно демонстрирует в своей деятельности Минэкономразвития России). В результате современное отечественное законотворчество в сфере гражданского права изобилует искусственно созданными «компромиссами» в пользу бизнеса.

Но интересы граждан и мелкого бизнеса все равно приходится защищать, поспешно принимая для этого далеко не всегда продуманные изменения и дополнения действующего законодательства, и с помощью содержащихся в них очередных «компромиссных» решений создавая новые законодательные противоречия и проблемы (как это, например, имеет место в правовом регулировании «долевого строительства» или кредитования граждан банками и «микрофинансовыми организациями»). Следовательно, необходимым становится постепенный отход от оправданного ранее увлечения правовыми аспектами предпринимательской деятельности (роль которой лишь относительно недавно стала первостепенной в развитии отечественной экономики) и устранение допущенных «перекосов» путем восстановления нарушенного баланса имущественных интересов всех участников гражданских правоотношений.