Проходимец (сборник)

– Хочу также попросить у вас прощения, – продолжаю я свою эмоциональную речь, – если я явился невольным пособником устроителей этого фарса. Я не мог предполагать, что так получится.

Я просто делал свою работу, стремился соответствовать своему уровню, как вы мне советовали.

Клейфилд усмехается. Мне бы хотелось видеть его жалким, испуганным, раздавленным, но этого удовольствия он мне, похоже, не доставит.

– Я видел вас в зале суда, Пабло. Вы явно наслаждались зрелищем. Скажите, за что вы меня так не любите?

– Х-м-м-м, как бы вам это объяснить, Джерри. Ну, может быть, начнем с того, что вы очень собой довольны.

Клейфилд кивает.

– Я так и думал. Для определенной категории людей вид уверенного в себе и собственном успехе человека непереносим, не правда ли?

– Абсолютная правда, – говорю я. – Потому что оснований для такой уверенности нет никаких. Ни у вас. Ни у меня. Ни у кого.

Я смотрю на Джеральда Клейфилда и понимаю, что ничего не знаю о нем. Я всегда видел только раздражавший меня фасад. Мне вдруг становится стыдно за мое злорадство, а шутовской тон кажется неуместным и фальшивым. Я ищу другие, человеческие слова, и не нахожу. Усталость окутывает меня со всех сторон, как теплое одеяло. И еще жажда эта… Я отдал бы все, что осталось от жизни, за двойной Джек Дэниелс, стрейт ап.

– Я, кажется, вас задержал. Простите меня. Будьте здоровы, Джерри.

Глава XLII. Игра

Я живу теперь вблизи одного из маленьких прибрежных городков-бальнеариос в департаменте Роча. Скорее это даже не городок, а средних размеров село, то есть я живу как бы на хуторе. До главного уругвайского курорта Пунта-дель-Эсте, кишащего с ноября по март туристами из Бразилии, Аргентины и Северной Америки, больше двухсот километров – безопасное расстояние. Я, наконец, реализовал мечту детства и купил себе мопед, на котором езжу по грунтовой дороге в обитаемые места купить продуктов, перекинуться парой фраз с простыми приветливыми людьми и съесть чивито – универсальный уругвайский сэндвич, в котором кроме хлеба и говядины – яйцо, майонез, бэкон, сыр, листья салата, помидоры, оливки и что-то там еще. В остальное время хожу пешком. У меня свой собственный пляж, если не юридически, то фактически. Полоса белого песка, сбившегося в дюны, петляет до горизонта, делает выпады в океан, пропадает за зарослями кустарников и возникает снова немного поодаль. Кое-где на белом – бурые пятна камней, будто по пляжу когда-то шел великан и просыпал их как орехи из кулька.

Живу я один. Уезжая из Сан-Франциско, звал Галину с собой. Она не поехала. Зачем молодой и красивой женщине хоронить себя в забытой богом деревне? Она работает теперь в косметическом салоне, и ей нравится. Я могу гордиться: в сообщество, занятое полезным трудом, влился при моем содействии еще один человек. Я подготовил себе смену.

Дом у меня небольшой. Я его купил вместе с мебелью и почти ничего внутри менять не стал. Пришлось, правда, настелить новую кровлю. В доме три комнаты, но я живу почти все время только в одной, окна которой выходят на океан. Перед окном стоит стол, на нем компьютер и несколько книг. Ни компьютер, ни книги я не открывал уже много недель. На стене – рисунки волшебной летающей собаки и лежащего в луже доброго бегемота, которые мне подарила Лили Мак-Фаррелл. Настоящую собаку я заводить не стал. Во втором сверху ящике стола лежит «Берса Сандер 380», калибра 9 миллиметров, аргентинского производства. Уругвай вообще-то безопасная страна, особенно в этих краях. Но когда живешь один, не мешает принять меры – так, мало ли что. Сплю я тут же, на диване, которому, по меньшей мере, лет сто. С бельем возиться лень, и я сплю в одежде под пледом. Утром, когда погода хорошая, долго плаваю в океане, уплываю далеко, до тех пор, пока берег становится почти не виден. Ложусь на спину и долго смотрю на облака. Иногда вижу дельфинов.

Чем я еще здесь занимаюсь – сказать трудно. Наверно, больше ничем. Вожусь на кухне, ем, гуляю по пляжу. Сплю. Очень много сплю. Мне здесь все время хочется спать. Свежий воздух и здоровый образ жизни, наверное. Но снов я не вижу: просто закрываю глаза, а когда их открываю, ночь уже прошла. Когда я снова закрываю глаза, прошел день. С тех пор как я здесь поселился, дней и ночей прошло уже довольно много; сколько именно – я точно не помню. Они ничем один от другого не отличаются, будто это один длинный-предлинный полярный день, только теплый.

Сегодня утром в привычный набор действий как-то само собой добавляются несколько новых движений, совершенно механических. Я как будто раздвоился и наблюдаю за собой, как в былые алкогольные времена. Я открываю ящик стола, достаю красивый матово-серый предмет, смотрю на него, а затем кладу в карман шортов. Сегодня замечательная погода. Тепло. Почти нет ветра. Океан спокойный и ласковый. Но вместо того, чтобы раздеться и войти в воду, я подхожу к валуну, торчащему возле самой воды. Высотой он мне примерно по грудь, с плоской, будто обрезанной верхушкой. Внизу на земле лежат более мелкие камни. Я подбираю несколько камней и кладу их на валун в ряд. Слева самый большой, справа от него камень поменьше, потом еще поменьше. Как матрешки. Всего шесть штук. Последний – совсем маленький белый камешек, размером с кусок сахара.

Я отхожу на двадцать шагов, оглядываюсь на валун и делаю еще пять шагов – к самому краю пляжа, где начинается сочная, мокрая трава. Я достаю из кармана пистолет и прицеливаюсь в первый камень. Я всегда хорошо стрелял, при этом я не помню, чтобы меня кто-то специально этому учил. У меня это получалось как-то само собой. Рука не дрожала, оружие становилось ее продолжением. Я умел выключать окружающий мир как надоевший телевизор и видел только мишень. Я знал, что попаду, и обычно попадал. Но последний раз я стрелял очень много лет назад. А из этого пистолета – вообще не стрелял ни разу. Я понимаю, что прицел у него может быть сбит, но это меня не беспокоит. Это часть плана, одно из правил игры, в которую мне предстоит сыграть. В обойме «Берсы Сандер 380» – семь патронов. А в моей игре – два варианта развития событий. В первом варианте после шести выстрелов на валуне не остается ни одного камня, и седьмая пуля летит в океан. Во втором – я промахиваюсь и узнаю ответ на самый главный вопрос, не дающий покоя человечеству. Если ответ этот положительный, то я увижу много интересного, встречу старых знакомых. Может быть, я даже Тони Мак-Фаррелла мельком увижу. Ну, что, чуваки, соскучились там без меня? Тогда давайте, воздействуйте на атмосферные и прочие факторы. Ну а если ответ на вопрос все же отрицательный, то тоже в принципе ничего страшного нет.

Бумм-динь – с камня исчезла первая, самая большая матрешка, и в воздухе появился смутно знакомый сладковатый запах. Бумм-динь… Бумм-динь… Осталось три камня. Целиться становится сложнее, хотя теперь я поддерживаю пистолет снизу левой рукой. Бумм-динь-два… Бумм-динь… Остался последний камешек. С двадцати пяти шагов он кажется не больше булавочной головки. Я почти не чувствую рук. Цель подпрыгивает на мушке, ныряет под нее или вдруг уходит в сторону. Я опускаю оружие и жду минуту, глубоко дыша, стараясь успокоить сердцебиение и дрожь. Когда секундная стрелка на часах делает полный круг, я снова поднимаю пистолет. Ну, вот так получше. Бумм… Будто фишка, передвинутая невидимой рукой по массивному серому столу, белая точка исчезает с того места, где была секунду назад, и тут же возникает в другом, чуть правее. Наверно, камешек откатило волной воздуха от пролетевшей совсем близко пули.

Вот и все. Я закрываю глаза. Я ожидаю, что передо мной промелькнет вся моя жизнь или хотя бы самые яркие, счастливые ее картинки. Но ничего не мелькает. Все ощущения исключительно физиологические. Я слышу свое сердце, бьющееся очень сильно, быстро и неровно, как будто между ребер прыгает, отскакивая во все стороны, твердый каучуковый мячик. Меня тошнит. Очень кружится голова. Ноги подкашиваются. Я чувствую, что не могу больше стоять. Не открывая глаз, я сажусь, потом ложусь на спину, чувствуя песок, холодный и влажный после ночи. Полежав так минуту, я понимаю, что впереди у меня только эта тьма, холод и сырость – навсегда. В ужасе и отвращении я вскакиваю. Нет, пусть последними станут какие-нибудь другие ощущения, желательно зрительные. Я поднимаю правую руку, стараясь избежать прикосновения холодного металла к коже, и открываю глаза.

Синяя скатерть океана, с белой бахромой по краю. Вздутые щеки дюн, поросшие тут и там клочками редкой зеленой щетины. Большой камень с плоской верхушкой. На этом камне справа должна быть маленькая белая точка. Но я ее не вижу. Несколько секунд назад она еще там была, я в этом абсолютно уверен. Каучуковый мячик начинает прыгать стремительно и беспорядочно, так, что все пространство между ребер гудит и ноет. Я бегу, увязая в песке, к кромке воды. С каждым шагом валун увеличивается в размерах, пока, наконец, не занимает все пространство перед глазами. Я смотрю в упор на ровную как стол поверхность. Белой точки больше нет. Нет точки. Предложение не закончено. Сзади валуна, в воде лежат несколько маленьких белых камешков.

Я захожу в воду по колено, потом по пояс. Седьмой выстрел звучит долгожданным последний аккордом симфонии – слишком длинной, сложной и утомительной. Я размахиваюсь и бросаю пистолет как можно дальше в океан. Он входит в воду почти без всплеска, и оставленные им на воде круги разглаживаются, не дойдя до меня. Я делаю вдох, ныряю в теплую воду и плыву вдоль дна, сколько могу, наверно целую минуту, пока в легких не становится невыносимо горячо. Я заставляю себя плыть еще, и еще, и еще. Когда я выныриваю, мое тело, каждая его клетка жаждет только одного – воздуха. Я ловлю его частыми, судорожными глотками. Надо мной – ничего, кроме воздуха, но мне его все равно мало. Руки и ноги бьют и пинают воду, пытаясь вырваться из нее дальше вверх – к жизни. Когда мое дыхание, наконец, выравнивается, я ложусь на спину и смотрю в прозрачное небо. «Спасибо!» – говорю я.