Проходимец (сборник)
Шрифт:
Глава XXXIII. Темнота
Длинные летние дни – одно из крайне немногочисленных преимуществ севера перед югом. Конечно, этот микроскопический плюсик никак не может компенсировать противостоящие ему мощнейшие отрицательные заряды: почти полное отсутствие солнца зимой, холодину, комаров, черт бы их побрал, унылость пейзажа и авитаминоз. Но длинные дни – или белые ночи, как хотите – я люблю и скучаю по ним. У меня с ними связаны первые романтические воспоминания. В Гонконге же ночи темные и наступают они рано. Когда мы с Тони Мак-Фарреллом покидаем офис «Логан Майкротек», на улице уже стемнело.
– Ну, вот и все, Тони, – говорю я. – Как твои впечатления от последней встречи с нашими гостеприимными хозяевами?
– Я думаю, нам удалось достаточно убедительно объяснить, почему мы не можем пока огласить результаты, даже предварительные. Хотя Вонг давил как мог, сидел весь красный и злой.
– Да уж, было видно, что этот хорек бесится. Зубы так и клацали.
Действительно, торчащие вперед резцы Вонга то и дело издавали характерные звуки. В разгар дискуссии я вспомнил русское выражение «щелкать хлебалом» и подумал, что Питер Вонг является для него превосходной иллюстрацией. Настроение мое сразу же улучшилось.
– Неужели он действительно связан с триадами, китайской мафией? Никогда бы не подумал, – размышляет вслух Тони.
Я бы тоже не подумал. Вонг похож больше на сексуального извращенца, чем на бандита. Впрочем, одно другому не мешает.
– Не знаю. Все может быть. Да и черт с ним. Забудь о нем. У нас с тобой последний вечер в Гонконге. Будем веселиться и пировать. Мне тут посоветовали одно дивное место в центре. Поедем ужинать туда. Но будь осторожнее, можно случайно проглотить язык. А ты мне скажи, кому ты будешь нужен без языка? Никому.
– О-кей, – улыбается Тони, – я постараюсь ничего не проглотить.
Мы заходим в гостиницу, Тони нажимает кнопку лифта.
– Ну что, встречаемся через полчасика в лобби и едем в твой хваленый ресторан?
Я хлопаю себя рукой по лбу.
– Слушай, Тони, чуть не забыл. У меня к тебе просьба. Ты можешь зайти ненадолго ко мне? Хочу тебе показать черновик предварительного отчета, даже не отчета, а скорее аннотации к нему, саммари. Там всего страницы три.
– Может, я сначала пойду к себе – вечерний укол сделаю – перед ужином?
– Да тут дел-то на пять минут. И потом, мой номер двумя этажами ниже твоего. Чего тебе туда-сюда мотаться?
– Ну, хорошо. Пять минут и в правду разницы не сделают, – соглашается покладистый Тони Мак-Фаррелл.
Мы заходим в номер. Я подаю Тони распечатанные страницы. Он садится в кресло и погружается в чтение. В ожидании, пока он закончит, я подхожу к окну и раздвигаю занавески. Внизу под окном в свете фонарей – небольшая площадь с фонтаном. Люди снуют туда-сюда, сидят на скамейках и просто на бордюрах. На коленях у некоторых – коробочки с едой, купленной у уличных торговцев в ближайшем переулке, дешевой и вкусной. Мне особенно понравились кусочки осьминога на палочке. По краям площади припарковано несколько машин. Одна из них замигала фарами, как будто сломалась, но потом тронулась с места, завернула за угол гостиницы и пропала из виду. Обычный вечер. Завтра все будет точно так же. Только нас с Тони здесь уже не будет.
– В общем, неплохо, – подает голос Мак-Фаррелл из кресла. – Я бы, пожалуй, дал немного больше деталей и в паре мест показал бы схемы, так нагляднее.
– Хм, а где именно?
Стук в дверь. Наверно горничная пришла пополнить минибар.
– Ничего не надо, спасибо! – кричу я.
Снова стук. Не слышит. Или не понимает. Я выхожу в коридор, нажимаю на ручку и чуть приоткрываю дверь.
– Я сейчас занят, зайдите по…
Ручка двери вдруг выскальзывает из ладони и влетает мне в низ живота. Видимо, фурнитура в гостинице навешена в расчете на более низкорослых людей. Тут же дверь бьет меня в лицо, разбивая нос и губы в кровь, и отбрасывает к стене.
Налетчики вяжут меня и Тони быстро и умело. Вся нижняя часть лица у нас обоих от ноздрей до подбородка и от уха до уха заклеена широкой лентой. Телефоны, бумажники, ключи изъяты. Нас поднимают. Тони, кажется, без сознания. Его поддерживают двое. Волосы Тони на затылке слиплись от крови. Один из бандитов выглядывает в коридор и делает остальным знак. Тони и меня перебежками проносят до двери, ведущей на пожарную лестницу. Мой номер на седьмом этаже. Но внизу мы оказываемся на удивление быстро. Ребята далеко не гиганты, но в отличной форме. Впрочем, с нами не церемонятся. Особенно с тяжелым Тони. На разворотах в узкой лестничной шахте его голова болтается из стороны в сторону и ударяется о стены. Во дворе гостиницы, прямо возле аварийного выхода – машина. С начала в направлении машины уносят Тони. Потом меня. Машина небольшая, седан. Шесть человек в ней не поместятся. Но это если в салоне. А если двоих разместить в багажнике – то все нормально. Тони занял почти все багажное место. Меня впихивают в то, что осталось. Крышка захлопывается. Полная темнота.
Мы с Тони упакованы в багажнике плотно, и я почти не чувствую тряски. Жарко и душно. К тому же приходится дышать одним носом. Если бы у меня был насморк, я бы, наверное, уже задохнулся. Жуткая смерть. Я пытаюсь просунуть язык между губами. Не получается – клейкая лента держит намертво. Я могу шевелить пальцами рук – это все мои двигательные возможности. Я мычу сквозь кляп. Тони не откликается. Жив ли он вообще? Мне кажется, что я слышу дыхание. Или, может быть, это мое собственное. Я все еще не могу поверить, что все это происходит наяву. Как в том анекдоте: плохая примета – ехать связанным, с кляпом во рту, в багажнике автомобиля, вечером, неизвестно куда. Кто бы мог подумать, что мне придется так путешествовать? И не в России начала девяностых, а в спокойном Гонконге несколько лет спустя после начала третьего тысячелетия.
Умные люди говорят, что пространство и время связаны между собой, что они – четыре измерения единого целого. Представить такое мне сложно. Но что-то в этом есть. В темноте, лишенный всех пространственных ориентиров, я постепенно утрачиваю всякую способность оценивать течение времени. Сколько мы уже едем? Десять минут? Час? Три? Мне начинает казаться, что тесный багажник и тьма – единственная реальность, которую я когда-либо знал, а вся предыдущая жизнь – бледное воспоминание, сон, от которого я только что пробудился и который вот-вот забуду.
Вдруг что-то меняется, я точно не могу сказать, что именно. Ах, вот в чем дело – мы остановились. Снаружи доносятся какие-то звуки. Воздух теплый и влажный, и все же такой свежий! Месяц и звезды на небе кажутся невыносимо яркими, приходится прикрыть глаза. Китайцы, перекидываясь отрывистыми мяуканьями, извлекают меня из багажника и куда-то тащат. Месяц и звезды снова пропадают. Я лежу на дощатом настиле. Вскоре волоком, как мешок с картошкой, затаскивают и Тони. Снова яркий свет, на этот раз от одной-единственной звезды – прямо в лицо. Человек с фонарем что-то говорит, и трое других исчезают в темный проем, разверстый за его спиной. Рысьи глаза, скользнув по Тони, останавливаются на секунду на мне. Фонарь гаснет. Ржавый скрип.
Однажды в Калифорнии, мы с приятелем и проводником спустились на веревке по отвесной стене в пещеру глубиной метров в девяносто. Чтобы показать, какая участь ждала золотоискателей сто пятьдесят с лишним лет назад в случае, если их лампы гасли, гид выключил освещение. Так я впервые ощутил абсолютную темноту. Я подносил руки к самому лицу, держал пальцы в миллиметре от глаз – и не видел ничего. Сегодня у меня такое ощущение уже второй раз за вечер. Кстати, в той пещере не было золота. Совсем.
Я пытаюсь издавать через кляп какие-то звуки. Тони не отвечает. Я перекатываюсь по полу как тюлень, надеясь, что веревки от этого ослабнут. Главное – не останавливаться, перевернувшись со спины на живот, а продолжать катиться, пока снова не окажешься на спине. Начинать движения из положения лицом вниз, без инерции, гораздо тяжелее. Кстати, неплохое упражнение, рекомендую. Оборота через три-четыре я упираюсь в стену. Качусь обратно. Снова стена. Веревки не подались. Я продолжаю кататься, пока не выбиваюсь из сил. Закрыты или открыты мои глаза, я не знаю. Разницы все равно нет никакой. Когда, наконец, приходит сон, в нем тоже совсем нет света. В этом сне – маленький, одинокий человек с потухшей лампой в чреве огромной пещеры, в которой вместо золота – стометровый слой сплошного, как тьма вокруг, ужаса.
Глава XXXIV. Свобода
Когда я просыпаюсь, тьмы больше нет. Где-то метрах в пяти впереди меня – узкая полоса света разрезает сумрак. Постепенно я начинаю различать голые кирпичные стены, пол из грубых неструганных и некрашеных досок и такой же потолок. Повернув голову назад и вбок, я вижу Тони. Он лежит на животе. Я замечаю какое-то движение. Мне кажется, он пытается перевернуться, что из такого положения, как я уже убедился, сделать непросто. Особенно для Тони, и не только по причине его комплекции: в то время как мои руки связаны впереди, его – заломлены назад. Надо помочь товарищу. Я качусь в его сторону. Столкновение придает Тони желаемое ускорение, и он оказывается на спине. Он мычит что-то сквозь свой кляп. Я отзываюсь. Вот и поговорили. Игры морских львов на пляже Пьедрас Бланкас, в общем. Очень хочется в туалет. Я терплю, сколько могу. Потом терпеть уже нет сил. Оказывается, ничего страшного. Вспомнил детство золотое, как говорил Райкин-старший. Мы сТони вместе и поочередно издаем звуки, стараясь, чтобы они были как можно громче. Кто-то же должен нас услышать. Нет, так мы с тобой будем мычать до морковкина заговения. Надо что-то делать.
В правом углу возле дверей – кусок фанеры, прислоненный к стене. Я подкатываюсь и головой откидываю фанеру в сторону. На полу, едва различимая в слое сухой грязи, лежит какая-то железка. Похоже на обломок полотна ножовки по металлу. С третьей попытки мне удается подцепить его пальцем. Резать веревку, связывающую запястья, очень неудобно. Амплитуда движения – меньше сантиметра. Лезвие почти совсем тупое. Веревка режется медленно. Кожа на кисти, куда полотно то и дело соскальзывает, гораздо податливее. Кровь делу не помогает: пальцы становятся скользкими и липкими. Пару раз я роняю лезвие. Сейчас вроде приноровился. Если так пойдет, часа через пол распилуем. Ну, вот и все. Ура! Собравшись с духом, я отдираю от лица ленту вместе с суточной щетиной. Экстремальная эпиляция, блин. Теперь режем веревки на ногах. Потерпи, Тони, дорогой, я уже иду.
– Ну, как ты? Как себя чувствуешь? – спрашиваю я, когда освобожденный от пут Тони уже сидит, привалившись спиной к стене.
– Честно говоря, мне бывало и получше, – отзывается Тони Мак-Фаррелл. – Но и хуже тоже бывало. Где мы? Как мы сюда попали?
– Не знаю, Тони, – я рассказываю ему в двух словах о событиях прошлой ночи, которые не успели зафиксироваться в его памяти.
– Так… Пока ясно одно – на самолет сегодня мы вряд ли успеем. Как ты думаешь, считается ли по правилам «Юнайтед Эрлайнз» похищение и насильственное удержание уважительной причиной для обмена билета опоздавшему пассажиру? – Тони все-таки практичный человек.
– Ой, не знаю, Тони. С нынешними-то ценами на горючее, я бы не поручился, – отвечаю я.
– Кто эти люди? Как долго нас здесь будут держать? Что им нужно? – на лице Тони скорее выражение озадаченности, чем страх.
– Это все хорошие вопросы, Тони. Но у меня есть еще лучше: как нам отсюда выбраться?
Мы исследуем нашу тюрьму. Кирпичи в стенах лежат плотно. Доски на полу прибиты гвоздями, судя по размеру шляпок – длинными. Голыми руками не оторвешь. Возле потолка – небольшое вентиляционное отверстие. Двери железные, двустворчатые. Скорее даже ворота, чем двери. Через узкую, не более двух сантиметров щель между створками можно различить по петле, наваренной с каждой стороны. Между петлями – перемычка, наверно дужка навесного замка. Судя по толщине дужки, замок – то, что называется амбарный. Такие замки у нас в городе молодожены вдень свадьбы вешают на чугунную решетку моста, а ключ выбрасывают в речку. На одном из замков, может быть, еще можно разобрать гравировку «Алена и Павел». Там, где была дата – давно ржавое пятно.
Тони и я налегаем на дверь всем весом. Пинаем ее ногами. Замок держит крепко. Ворота даже почти не гремят. Мы смотрим в щель между створками: какие-то кусты и серое небо сверху. Мы кричим туда, в наружный мир: «На помощь! Помогите!» Мир нам не отвечает.
Тони вдруг отпускает дверь.
– Пить-то как хочется. И ссать. Не знаю, чего больше. Ты уж, Павел, прости, – он отходит в дальний угол и мочится на пол.
– Я пропустил уже два укола, – говорит он, вернувшись. – И с часу дня вчера ничего не ел. Потом стресс. Хреново для обмена веществ. А у нас тут нет даже воды.
– Ничего, Тони. Мы же с тобой умные, что-нибудь придумаем.
– Ты знаешь, – говорит Тони, – даже в этом кошмаре должна быть какая-то логика. Но я ее не вижу. Не вижу, Паша. Чену и Вонгу, с какой бы мафией они ни были связаны, наше похищение и заключение в этот сарай ничего не дает.
– Как сказать. Их люди сейчас, наверное, узнают много интересного, лазя по файлам в наших компьютерах и по бумагам.
– Да нет же! – вдруг раздражается Тони. Он почти кричит на меня, чего никогда раньше не было. Я замечаю, что его лицо приобрело синевато-белый оттенок. – Компьютеры и бумаги – это дело десятое. Главная информация – вот здесь! – Он бьет себя пальцем по лбу. – И стереть ее с этого диска можно только одним способом. Если они решились на такое, то живыми мы им никак не нужны. Нас еще вчера должны были утопить, как котят. Ты понимаешь или нет?!
Тони Мак-Фаррелл рассуждает как всегда здраво, хотя и эмоционально. Я не спорю, в действиях наших похитителей есть некоторая непоследовательность. Но если бы ее не было, где бы мы с тобой сейчас были, Тони?
– А может, они с нами договориться попытаются? Взятку предложат? Ну, попугали, показали, что ребята они серьезные, а сейчас и поговорить можно, как деловым людям. После дубинки – можно и морковку показать, как говорится.
Тони тяжело опускается на пол и опирается спиной о стену. Видно, что так ему гораздо легче разговаривать.
– Может быть, – отзывается он. – Но только откуда они вообще знают, что у нас есть опасные для них сведения? А что, если мы ничего особенного не нашли? Приехали, понюхали воздух для вида, переложили бумажки с места на место и уехали восвояси, как делают девяносто девять процентов ревизоров? Зачем им так светиться? Нет, тут что-то не так. Как же пить-то хочется, черт возьми!
– Так, не так, – я тоже начинаю терять терпение. – Какая разница, Тони? Чего гадать-то! Если сейчас сюда явятся веселые ребята и пристрелят нас к черту, тебе что, легче станет? Зато все будет логично, как ты любишь.
Тони молчит, тяжело дыша.
Итак, еще раз, что мы имеем? Мы имеем прочный сарай или гараж, с железными воротами на тяжелом замке и деревянным полом. Технические характеристики строения не позволяют выбить дверь, разломать стены или сделать подкоп. Из инструментов мы имеем тупой обломок пилы по металлу. Как там говорят ваши блядские американские гуру, Тони? Делай как можно больше, используя то, что имеешь? Ну что ж, попробуем.
Если просунуть обломок ножовочного полотна в щель между дверьми, то последние сантиметра полтора достают до дужки замка. Пойдем по стопам Шуры Балаганова. Я скребу и скребу тупым лезвием по толстенной железяке. К тому времени, когда я больше не могу, на дужке замка появляется несколько царапин, одна из которых только самую малость поглубже других. На больших и указательных пальцах обеих рук пузыри мозолей успели вздуться и лопнуть. Потом лезвием водит Тони. То и дело он отходит в угол мочиться. Откуда в нем столько воды? Мы же ничего не пили уже почти сутки. Пилить можно только стоя. Тони шатает из стороны в сторону. Он бормочет что-то невнятное. Когда я подхожу посмотреть, как идут дела, я вижу, что последние минут двадцать он пилит не замок, а петлю на воротах.
– Хватит, Тони, ты молодец. Пойдем, я тебе помогу. Вот так. Ты посиди тут пока, дорогой, отдохни. А я поработаю. Ты не беспокойся, Тони. Все будет хорошо. Вот увидишь. Потерпи. Потерпи, Тони. Уже скоро.
Через какое-то время ко мне приходит второе дыхание, как к марафонцу. Монотонность работы перестает утомлять, боль в пальцах проходит. Я не чувствую голода или жажды. Появляется сноровка. Водя лезвием, я почти не промахиваюсь. Насколько можно различить в начавших сгущаться сумерках, запил заметно углубился. Сколько еще осталось – я не вижу.
Тони сидит у стены и смотрит на меня потухшими глазами, время от времени облизывая растрескавшиеся губы и повторяя: «Этого не может быть… Павел… Это невозможно… Это невозможно…» Я чувствую его оловянный взгляд у себя на затылке.
– О чем это ты, Тони? Что невозможно?
Тони не отвечает. Его желудок сводят спазмы, он кашляет, издает такие звуки, как будто его тошнит. Я бросаю лезвие, бегу к нему, стараюсь помочь, не дать ему захлебнуться. Вместо рвоты изо рта длинными вязкими нитями выпадают слюни. Я вытираю его лицо рукой. Какой странный запах… Как ты, Тони? Прошло? Ну, вот и хорошо. Давай, ложись, отдохни. Тебе так легче будет. Я иду обратно к воротам, долго ищу впотьмах лезвие, нахожу, продолжаю пилить. Дыхание Тони становится очень частым. Больше его не тошнит. И он уже не бредит. Просто дышит быстро и мелко.
Когда наступает ночь, я все скребу тонкой пластинкой, уже не видя, попадаю ли я в запил или нет, и повторяя: «Потерпи, Тони. Потерпи. Уже скоро… Скоро…» Капли пота скатываются мне прямо в рот. Они необыкновенно соленые и противные, как океанская вода. Я присяду. Чуть-чуть отдохну и снова за работу. Боже мой, как приятно посидеть, привалившись спиной к прохладной стене. Я только на минуточку…Когда я открываю глаза, я снова вижу узкую полоску света, разрезающую полумрак надвое, как серое желе. Неужели утро?
– Эй, Тони, ты как там?
Ответа нет. «Он еще спит, он спит, он спит», – шепчу я сам себе. Обе стороны пилки стали одинаково гладкими. Которой из них пилить? Вот этой, кажется, она посветлее. Снова этот звук, что-то среднее между скрежетом и шуршанием. Кажется, он будет меня преследовать всю жизнь. Если, конечно, я отсюда выберусь. Вдруг щелчок. Пилка проваливается в пустоту, выскальзывает из онемевших пальцев и падает в щель по ту сторону ворот. Я даже не вижу, куда она упала. Меня охватывает неимоверная злоба. Я что-то ору и изо всех сил бью ногой в ворота. Одна из створок распахивается, почти бесшумно. На земле, как гигантский жук с раскрытыми челюстями, лежит замок. Я свободен. Надо радоваться, тормошить Тони, говорить ему, что мы спасены. Но я не могу обернуться и посмотреть туда, где у стены лежит мой товарищ.
Я выхожу на улицу и бегу по какой-то, заросшей травой, еле различимой дороге. Потом я не могу больше бежать и иду. У первой же лужи – мелкой, с ржавой водой, я падаю на землю и пью, пью, цепляя языком илистую грязь со дна. Потом я снова бегу и иду, иду и бегу. Навстречу мне что-то движется. Это человек на велосипеде. Я бросаюсь на него, хватаю за руль. Человек начинает отчаянно мяукать. Он очень испуган.
– Мне нужен доктор, немедленно! – кричу я.
Человек дикими глазами смотрит на меня и мелко трясет головой.
– Доктор тебе говорят! – ору я на него. – Доктор, медсэн, арцт, медико, иша, тубиб, мать твою! Не понимаешь?
Я сажусь на корточки и пытаюсь на дороге нарисовать иероглиф, который видел на здании больницы. Китаец с озадаченным видом переводит взгляд с моих каракулей на меня. Чертов языковой барьер! Учите китайский, животные! Я хватаюсь за сердце, закатываю глаза и падаю на дорогу. Потом поднимаюсь и показываю пальцем назад, в том направлении, откуда я пришел. В глазах человека мелькает искра понимания. Он тоже хватается за сердце, стонет, а потом начинает что-то тараторить.
– Да, да! Именно так! Умница ты моя!
Человек достает из кармана телефон, набирает номер и долго говорит. Потом делает мне знак рукой. Уж не прощается ли он? Если он попытается уехать, я его удавлю. Нет, человек кладет велосипед на обочину и садится ждать.
«Скорая помощь» появляется минут через тридцать. Я сажусь в кабину и показываю дорогу шоферу. Окошко в салон открыто, и я туда кричу:
– Мой друг очень болен. Вы его повезете в лучшую больницу! В самую что ни на есть лучшую больницу во всем вашем потном Гонконге. Слышите меня?! В самую первоклассную во всем Гонконге!
Через окно просовывается голова в каком-то чепце и говорит:
– Гонконг ноу, Гуанчжоу йес. Гуанчжоу – ноу Гонконг.
Выходит, нас перевезли через границу особого района. Вот ты и в Китае побывал, Павлуша.
Сарай, две ночи бывший нашей тюрьмой, едва различим за высокими кустами. Два человека с носилками и чемоданчиком выскакивают из машины. Они долго возятся в глубине строения, в которое я так и не решаюсь войти. Я сижу на земле и реву, как не ревел уже не знаю, сколько лет. Мимо меня проносят носилки, накрытые простыней. Один из людей подходит ко мне и кладет руку на плечо.
– Ай вери сорри. Вери сори…Часть Третья
Глава XXXV. Старик и море
Я еду на юг. Только-только начинает рассветать. Справа – бесконечная равнина океана, скрытая туманом. Слева сквозь распадающиеся сумерки начинают проступать круглые холмы. Я соскучился по ним. Именно по холмам. При том что Северная Калифорния – место удивительного природного разнообразия. Вверх от Сан-Франциско, в районе залива Бодега и Мендосино, – темно-синие волны бьются гулко и тяжело об обрывистый берег и разбросанные возле него скалы, накрывая их пеленой студеных брызг. Чуть южнее – залитые солнцем тосканские пейзажи виноградных долин – Андерсон, Сонома, Напа. Еще южнее – бесконечные песчаные пляжи Хафмунбей и Санта-крус. На востоке, в какой-нибудь
паре-тройке часов езды – гранитные пики Сьерра-Невада, а в провалах между ними – чистейшие, пронзительно-бирюзовые озера. И все же Калифорния для меня – это, прежде всего, круглые холмы, желтые от сухой травы, с пятнами вечнозеленых кустарников и деревьев тут и там. Странным образом они мне уже роднее, чем тайга и раскисшие от нескончаемых дождей поля моей родины. Эти выгоревшие на солнце холмы – как иллюстрации к книгам Стейнбека. Кажется, если присмотреться, то можно увидеть, как на склоне между кустов мелькают фигурки убегающих от погони Джорджа Мильтона и его друга Пенни Смолла, великана, любящего гладить все красивое, которого Джордж пока еще надеется спасти.Привычные, приятные взгляду и сердцу пейзажи имеют могучий целебный эффект. Помогают вспомнить и помогают забыть. События последних четырех недель словно отодвигаются во времени, уходят куда-то на задворки памяти. Будто и не со мной было. Будто посмотрел иностранный фильм, в котором ближе к концу слишком много сцен и действующих лиц – врачей, сотрудников посольства, вежливых и очень любопытных полицейских. И еще в этом кино была черноволосая женщина, которая все плакала и причитала на певучем языке. В общем, такой фильм второй раз посмотреть вряд ли захочется. Гораздо веселее скользить взглядом по желтым холмам и думать, как хорошо было бы, подобно героям Стейнбека, наняться работником на ранчо, носить широкую шляпу, просоленную насквозь клетчатую рубаху и холщовые штаны с лямками, вставать с восходом, под палящим солнцем делать тяжелую работу, а вечером – валиться с ног от усталости, чувствуя ломоту во всем теле, и так каждый день.
Ну, вот и приехали. На всей парковке – две машины, если считать и мою. Вторая – обычный «Форд Эксплорер». У президента «Логан Майкротек» демократичные вкусы. Я выхожу. Свежо, доложу я вам. Ветер сильный и холодный. Пора доставать из багажника куртку. Чтобы в такой ранний час на диком, пронизывающем до костей ветру, лезть в ледяную воду, даже в гидрокостюме, нужно быть фанатом. Зато все волны в твоем распоряжении. Я выхожу на пляж. Сегодня с утра хорошие волны: на глаз высотой футов шесть, ровные и ломаются не сразу по всей длине, а постепенно – белый гребень появляется слева и бежит направо, как будто на поверхности океана расстегивается застежка-молния, обнажая подкладку из белого пуха.
По волне, перед самой пенной кромкой, чуть обгоняя крошащуюся стену воды, летит человек. Его тонкая, обтянутая черным фигура замерла, слегка отклонившись назад. Голова его цвета морской пены. Лоренс Логан – прекрасный серфер, не чета мне. Наверняка он катается с детства. Когда волна начинает сходить на нет, Логан поворотом тела переваливает через нее, ложится на доску и быстро, без видимых усилий выгребает обратно на глубину, перекатываясь через идущие навстречу ряды волн или подныривая под самые большие из них, готовые вот-вот сломаться, закрутить и отбросить серфера к берегу. Оказавшись на исходной, Логан садится на доску верхом и ждет. Вот идет хорошая волна. Когда между волной и человеком остается всего несколько метров, он резко разворачивает доску, ложится, и, оглядываясь через плечо, начинает грести – сначала легко, но чем ближе подходит волна, тем сильнее и чаще. Вот черная фигурка на доске уже на самой вершине водяной горы. В этот момент, если успеваешь набрать достаточную скорость, чувствуешь, как могучая ладонь океана подхватывает тебя, и в тот момент, когда она только начинает закрываться, бросая тебя вперед и вниз, надо вскочить и падая в волну вывернуть чуть в сторону. А потом летишь легко и стремительно, несомый могучей и вечной силой.
Так повторяется снова и снова. Логану удается поймать почти каждую волну. Как у него легко все получается! В принципе, ничего особо сложного и нет. Надо правильно занять позицию, выбрать хорошую волну, рассчитать время и силу гребков, чтобы не устать раньше времени, встать в нужную секунду – не слишком рано и не слишком поздно – и попасть точно в то место на доске, которое позволит удержать равновесие. А дальше – радостный, захватывающий дух, полет без усилий и страха.
Я так долго смотрю на воду, что перед глазами появляется серебристая рябь. Прикрыв глаза, чтобы дать им отдых, я вдруг вижу себя лежащим на доске, а на меня надвигается большая серая складка. Я начинаю грести и вдруг понимаю, что волна эта гораздо выше, чем я думал, и она уже начала ломаться справа от меня. Пропустить ее не получится. Надо или попытаться поймать ее и катиться на ней долго и беззаботно, или она закружит меня вместе с доской в кипящий водоворот, ударит о каменистое дно и потащит как щепку на скалы. Выбора у меня уже нет – надо сделать еще пару гребков и вставать, и будь что будет.
Я открываю глаза и вижу, что одинокая фигурка летит на этот раз не вдоль волны, а перпендикулярно – к берегу. Лоренс Логан закончил катание. Я встаю с холодного мокрого песка, иду на стоянку и начинаю для виду копаться в багажнике, наблюдая за ведущей с пляжа тропинкой. Вот на тропинке появляется худой седоволосый человек с доской. Он подходит к машине, стаскивает костюм, долго и тщательно вытирается полотенцем. Переодевшись, он начинает увязывать борд на крыше машины. Пора.
– Доброе утро, господин Логан. Вы, оказывается, тоже катаетесь на этом пляже?
Логан оборачивается:
– Павел, это вы? Не знал, что вы здесь бываете. Я езжу сюда уже лет десять и ни разу вас не видел. Впрочем, я обычно приезжаю рано.
– Как волны, Лэрри? Вы бы рекомендовали это место новичку, вроде меня? – спрашиваю я.
Логан улыбается:
– Ну, раз уж вы его нашли, придется признаваться. Место хорошее. Только приезжайте пораньше. К полвосьмого начинают подтягиваться местные, потом приезжие любители. В выходные в девять утра – тут уже десятки людей, сидящих чуть ли не на голове друг у друга.
Улыбка вдруг пропадает с лица Логана.
– Павел, я хотел вам сказать, насколько я сожалею о том, что произошло в Гонконге. Это ужасно. Простите меня, если можете. Как руководитель компании, я несу ответственность за безопасность наших сотрудников. Я выразил глубокие соболезнования семье Энтони Мак-Фаррелла. Наш юридический отдел в настоящее время ведет переговоры с вдовой о компенсации. Само собой, никакие деньги не могут вернуть мужа и отца, и все же…
– Спасибо, господин Логан. В том, что произошло, нет вашей вины, абсолютно никакой – я хочу это подчеркнуть. Но раз уж вы затронули эту тему, мне бы хотелось обсудить с вами кое-что, касающееся лично вас.
Левая бровь Логана слегка приподнимается:
– Может, мы обсудим это на следующей неделе в офисе? Сегодня все-таки выходной…
– Мне совестно отнимать у вас время, и все же, если вы не возражаете, мне хотелось бы поговорить здесь и сейчас, – отвечаю я. – Пожалуйста, выслушайте меня. Давайте сядем, – я показываю на скамейку и стол на площадке для пикников.
Логан опускается на скамейку. Я сажусь напротив и заставляю себя смотреть ему в глаза.
– Я постараюсь говорить коротко и по делу, Лэрри. В результате проведенной Тони Мак-Фарреллом и мной проверки, у меня есть все основания предполагать, что в Азии имеет место широкомасштабная коррупция. А именно, что старший вице-президент и генеральный менеджер по азиатским операциям Рэймонд Чен в сговоре с вице-президентом и начальником юридического департамента Джеральдом Клейфилдом в течение длительного времени по сути дела обворовывали корпорацию. Ущерб, нанесенный компании и ее акционерам двумя вашими заместителями, скорее всего, измеряется десятками миллионов долларов. Кроме того, по некоторым сведениям, лица, близкие к Чену, могут быть причастны к гибели бывшего менеджера по Корее Кима и к нападению на аудиторов в Гонконге.
Лицо Логана становится жестким.
– Прежде чем делать подобные заявления, Павел, все факты должны быть тщательно проверены. Пришлите мне ваш отчет, я с ним ознакомлюсь.
Логан собирается встать и уйти.
– Лэрри, – говорю я, – наш отдел подчинен председателю комитета по аудиту при правлении Жану Ранберу, и наш отчет в первую очередь будет представлен ему.
– Тогда зачем вы мне все это говорите?
– Господин Логан, я очень вас уважаю и считаю, что вы имеете право знать о том, что может произойти в ближайшие недели. Я не сомневаюсь, что, прочитав наш отчет, Ранбер поставит вопрос о проведении детального независимого расследования. Но я, в общем-то, даже не об этом хотел с вами поговорить.
– А о чем же тогда? – усмехается Логан.
– Видите ли, ваш покорный слуга решил взглянуть на практику оформления и утверждения опционов сотрудникам компании. То, что я увидел, рисует тревожную картину. Более трех десятков грантов в общей сложности на несколько миллионов акций были оформлены с явными и намеренными нарушениями. Это означает, что придется отозвать и пересмотреть всю бухгалтерскую отчетность за последние несколько лет. Общая сумма дополнительных затрат, которые придется показать в пересмотренной отчетности, достигнет десятков, если не сотен миллионов долларов. Курс акций компании упадет. Торговля ими на бирже может быть приостановлена. Держатели акций понесут колоссальные убытки. В результате, судя по сводкам новостей последних месяцев, весьма вероятным кажется не только поток судебных исков акционеров против администрации компании, но и перспектива уголовного преследования лиц, непосредственно вовлеченных в эту практику.
Логан молчит. Я набираю побольше холодного, соленого воздуха и продолжаю:
– На документах, утверждающих оформление опционов прошлой датой, стоит ваша подпись, Лэрри, и вы это знаете. Эти документы – прямые улики, которые могут быть – и будут – использованы против вас в гражданских и уголовных процессах.
Логан смотрит мимо меня – на серую гладь океана.
– Господин Логан, если эти документы попадут к Ранберу, вас ожидает длинное, унизительное расследование. Ваша репутация как руководителя будет разрушена. Ваши заслуги, карьера, двадцать лет, что вы стояли у руля «Логан Майкротек» будут перечеркнуты одним махом. Газеты будут сравнивать вас с самыми некомпетентными или с наиболее коррумпированными корпоративными чиновниками последних лет. В лучшем случае вы потратите миллионы долларов на услуги адвокатов и еще многие миллионы на выплату штрафов. В худшем – вы потратите еще больше денег и все равно окажетесь в тюрьме. Хотя который из двух этих сценариев лучший, а какой худший зависит от того, чего вы боитесь больше – войти в историю как наивный и бестолковый руководитель, которым пара жуликов помыкала как хотела, или как преступник. Стоит ли говорить, что оба эти сценария будут огорчительны и для вашей семьи.
Продолжая смотреть на океан, бесстрастным голосом Логан говорит:
– Оставьте мою семью в покое. И поступайте, как считаете нужным.
– Я именно так и поступаю. Оба этих сценария мне не нравятся. Они несправедливы. Вы честный и достойный человек. И ваше имя не должно быть втоптано в грязь. Поэтому у меня есть третий сценарий. Вот, смотрите, – я кладу на стол папку. – Это фотокопии документов с компрометирующими вас резолюциями и подписями. Оригиналы в настоящее время изъяты и находятся у меня. Вы можете их получить, или они просто могут быть уничтожены – по вашему усмотрению – в случае, если вы согласитесь перевести два с небольшим миллиона долларов по реквизитам, указанным вот на этих счетах – за предоставленные вам консалтинговые услуги частного характера.
– Павел, – говорит Логан задумчиво, – я вынужден признать, что плохо разбираюсь в людях. Двое из моих непосредственных подчиненных, которым я доверял как себе, двадцать с лишним лет, оказались мошенниками. С вами я общался мало, но я не мог представить себе, что вы шантажист и вымогатель. Кроме того, то, что вы предлагаете, если я не ошибаюсь, может быть квалифицировано судом как сокрытие улик и противодействие правосудию.
– Пожалуй. Но это при условии, что удастся доказать, что документы были изъяты намеренно, по вашему распоряжению. А поскольку о том, что документы находятся не в ящике у Роситы Моралес, а у меня, знаем только мы двое, то доказать что-либо будет чрезвычайно сложно. Невозможно. Если кто-то когда-то по какой-либо причине захочет найти документацию по этим грантам, все будет выглядеть так, будто она была утрачена из-за рассеянности Роситы, забывшей ее вовремя подшить. Впрочем, документы могут вернуться на свое место. Выбор за вами. Подумайте.
Длинные тонкие пальцы Логана постукивают по грубым доскам стола, словно наигрывают быструю мелодию. Ветер треплет седые волосы. Лоренс Логан по-прежнему смотрит не на меня, а на бесконечную водную равнину. Я вдруг думаю, что этот умный и пока еще могущественный человек чувствует себя по-настоящему легко только в холодном и буйном океане с обманчивым именем Тихий, среди вздымающихся волн, наедине со стихией – безжалостной и честной.
– Хорошо. Я согласен, – наконец говорит он.
Глава XXXVI. Человеческое лицо
Весь вид Жана Ранбера, когда он пожимает мне руку и показывает на кресло, выражает заботу и обеспокоенность. Эффективный менеджер с человеческим лицом. Способный войти в положение, искренне посочувствовать и даже предложить помощь сотруднику, хотя и бывшему, в трудный момент жизни, разумеется, в пределах возможного.
– Я понимаю, почему вы решили уйти из «Логан Майкротек», Павел, – говорит он. – Понимаю и поддерживаю ваше решение. После пережитой травмы и гибели вашего коллеги и товарища, вам, прежде всего, нужно прийти в себя, восстановиться физически и психологически. Кстати, если вам интересно, я могу порекомендовать пару очень хороших специалистов.
– Спасибо, Жан. Я вам очень признателен и буду иметь в виду.
Забота начальства всегда трогает. Я заметил, что эта забота бывает тем нежнее, чем больше у тебя оснований для гражданского иска.
– Хочу вас заверить, что если вы захотите вернуться, то двери для вас открыты. Я помню наш разговор и, со своей стороны, хочу подтвердить, что от своих обещаний я не отказываюсь, – баритон Ранбера окрашивается бархатным доверительным оттенком.
Человеческое лицо продемонстрировано, теперь можно и к делу. Ну что ж, я за тем и пришел.
– Спасибо, мсье. Как вы знаете, наша с Тони Мак-Фарреллом работа была прервана неожиданным нападением, результатом которого стала трагическая гибель Тони и исчезновение наших компьютеров и документов.
– Да, конечно, я знаю. То, что произошло – чудовищная трагедия, – на лице Ранбера снова появляется сочувствие, даже скорбь. – И все же, мне было бы очень интересно узнать, к каким предварительным выводам вы пришли за несколько недель.
– Жан, поскольку наша проверка осталась незавершенной, а также в связи с исчезновением всей собранной документации, я не могу вам представить отчет о результатах, даже предварительный. Это противоречило бы профессиональным стандартам.
На бритых бледных щеках Ранбера проступает румянец раздражения. Похоже, что аргумент на счет несоответствия профессиональным стандартам ему кажется не вполне убедительным. Я начинаю подозревать, что Жан Ранбер плевать хотел на аудиторские стандарты, равно как и на общепринятые принципы учета, а может быть, даже и на кодекс профессиональной этики. Но, поскольку он все-таки председатель комитета по аудиту в правлении, признаться в этом ему будет немного неловко.
– Но, – я поднимаю указательный палец и слегка покачиваю им из стороны в сторону. Глаза Ранбера точь-в-точь повторяют движения моего пальца. Его окулист остался бы доволен реакцией глазных яблок. – Но после ухода из компании, уже как частное лицо, я попытался воссоздать утраченную картину. Также оказалось, что у меня – совершенно случайно – сохранились некоторые документы. В общем, господин Ранбер, я подготовил материалы, которые, как мне кажется, вас могут заинтересовать.
Ранбер улыбается:
– Вот и прекрасно! Я всегда знал, что вы, Павел, добросовестный и талантливый человек. Я с большим интересом прочитаю ваши материалы. Они при вас?
– К сожалению, в данный момент их со мной нет. Но могу вас уверить, что информация эта будет вполне достаточна для достижения тех целей, которые вы перед собой поставили. Или, вернее, которые перед вами поставил Николас Уайтекер.
Простая и открытая улыбка хорошего квебекского парня Жана Ранбера превращается в гримасу высокомерия.
– Я вас не понимаю. Потрудитесь объяснить, что именно вы хотите сказать.
– Я хочу сказать, Жан, что у меня есть информация, согласно которой под носом у Лоренса Логана его приближенными совершались очень крупные хищения. Это информация позволит вам поставить вопрос об отстранении Логана от руководства компанией на основании его некомпетентности и неспособности создать здоровую систему контроля. Ведь именно этого вы хотите, не так ли? Разумеется, исключительно в интересах акционеров!
Когда Ранбер открывает рот, по его краям видны глубокие складки. Но мой монолог еще не окончен.
– Минуточку, мсье, еще пару слов. Да, вы сможете уволить Логана, и я не думаю, что он будет слишком сильно сопротивляться. Мне почему-то кажется, что он уйдет сам – по семейным обстоятельствам или по состоянию здоровья. Вы уж не откажите старику в такой возможности. Проявите великодушие. Конечно, поскольку бумаги компании торгуются на открытом рынке, придется начать полномасштабное расследование и нанять для этого десятки юристов, аудиторов, консультантов и прочих прихлебателей. Но это вам вовсе не помешает сдать компанию Уайтекеру, как вы это уже проделали с «Энхэнсд Модъюлар Текнолоджиз». Уайтекер заработает несколько сотен миллионов на расчленении и продаже «Логан Майкротек», ну и вас не забудет. И вся эта элегантная комбинация станет возможна за каких-то четыре миллиона долларов США, которые – заметьте – сильно подешевели в последнее время. При этом платить придется не вам, и даже не Уайтекеру. Счета выписаны на «Логан Майкротек». Видите, согласно этим счетам, фирма «Бабука Консалтинг» уже несколько месяцев работает над важным проектом для «Логан Майкротек». Над каким именно? А не все ли вам равно? Ну, скажем, что-нибудь из области стратегии, или сокращения затрат, или исследования рынка, или еще что-нибудь столь же звучное и бесполезное – на ваш выбор. А что фирма зарегистрирована на каких-то островах, то кому до этого дело? Глобализация, сами понимаете. Первые счета уже сильно просрочены. Так что вы будьте добры, передайте в бухгалтерию и распорядитесь, чтобы поторопились с оплатой.
Лицо Ранбера сохраняет благородное и презрительное выражение, как у герцога, которого непредвиденная и крайняя необходимость вынудила вступить в разговор с дурно пахнущим мусорщиком.
– Я не могу понять, господин Воронин, вы страдающий галлюцинациями сумасшедший или просто мелкий клерк, уяснивший, наконец, что его собственные таланты не позволят ему никогда добиться успеха и от отчаяния прибегший к самому нелепому шантажу?
Я смеюсь – правда освежает.
– Второе гораздо ближе, я бы сказал, горячо. Но хотелось бы уточнить один момент. Это не шантаж, а деловое предложение.
Вам нужен товар, у меня он есть и, заметьте, совсем недорого. Вам даже не придется подыскивать должность вице-президента для такой бездарности, как я. Конечно, вы можете отказаться. Но тогда придется начинать все снова, а вы даже не знаете, в каком квадрате копать, и, что немаловажно, кому дать лопату. Как вы думаете, насколько легко будет найти желающих повторить наш с Тони вояж после того, что произошло? И с чем вернутся отважные добровольцы? И хватит ли терпения у Уайтекера? А что, если Логан вдруг что-то заподозрит и попрет вас самого из правления? Видите, сколько хороших, но совершенно ненужных нам с вами вопросов. Так что я на вашем месте горячо поблагодарил бы «Бабуку Консалтинг» в лице ее генерального директора за отлично сделанную работу, и засим мы бы пожелали друг другу всяческих успехов.
– Все, что вы говорите, полный вздор и инсинуации. К тому же, как я могу быть уверен в достоверности информации, о которой идет речь?
Вот это другой разговор. А то жмется как институтка.
– Сделаем так – вы оплачиваете половину суммы. Я тут же присылаю вам половину материала. Когда будет оплачена вторая половина, получите остальное. Двумя миллионами придется рискнуть. Но вы же, мсье Ранбер, деловой человек, понимаете, что риск – всего лишь обратная сторона возможности. При этом проиграть вы рискуете неизмеримо меньше, чем можете выиграть. Как ни посмотри, то, что я вам предлагаю, – единственно правильное решение для вас в данной ситуации. Ну, так я оставляю счета, вы не возражаете?
Ранбер молчит.
– Вот и превосходно. О ревуар, мсье Ранбер. Впрочем, пусть лучше будет адьё.