Проходимец (сборник)

– Действительно. Но что тут поделаешь? У нас такая профессия. Надеюсь, что Ранбер оценит наши усилия и продвинет нас на хорошие позиции в новой компании.

Я спрыгиваю с парапета и стаскиваю Тони. Я прижимаю Тони к перилам и смотрю в его круглые добрые глаза.

– Тони, слушай меня внимательно. У нас с тобой есть шанс, который дается раз в жизни. Нам дали лотерейный билет и назвали комбинацию цифр, которая выиграет джек-пот. Нужно просто зачеркнуть кружочки и бросить билет в ящик. Любой, слышишь, любой из этих людей будет счастлив отдать несколько миллионов за то, что у нас есть, если правильно попросить.

Я пытаюсь придать своему взгляду выражение гипнотической воли, которое так смущало меня во время разговора с Ченом несколько дней назад: Тони, слушай же меня, я знаю, что говорю. Пожалуйста, соглашайся. Пожалуйста, Тони!

– Купишь большой дом с семью спальнями. Обеспечишь будущее сына и дочери. Съездишь с женой в кругосветное путешествие. Я предамся безделью. Это, похоже, мое настоящее призвание. Но самое главное – мы перестанем целовать вонючие задницы эффективных людей, раз и навсегда. Это бесценно, Тони!

Мак-Фаррелл склоняет голову набок, как он это часто делает.

– Павел, – говорит он куда-то в сторону, не глядя мне в лицо. – Мне в целом нравится твое чувство юмора, но эта шутка была не очень смешная. Вся работа аудитора строится на его личной честности. Порядочность в нашем деле куда важнее технических знаний. Без честности у нас нет профессии. Поэтому не надо с этим шутить. Ведь это же была шутка, правда?

«Плюшевый мишка» поднимает на меня карие пуговицы глаз. Мы смотрим друг другу в глаза долго, почти минуту. Вид у Тони настолько серьезный, что я чувствую, как мои губы помимо воли расползаются в стороны.

– Ну, конечно, Тони, конечно же, это была шутка. Признайся, ты почти поверил? Ну, извини, извини подлеца, я больше не буду…

Я смеюсь долго, с облегчением. Я сделал все, что в моих силах.

Глава XXXII. Бал золушек

Гонконгский район Ван Чай знал лучшие времена. Когда-то тысячи английских и австралийских моряков, американских солдат и прочих международных проходимцев каждый вечер до отказа заполняли бесчисленные бары Ван Чая, вознаграждая себя за месяцы, проведенные в море или в гиблых вьетнамских джунглях, маленькими человеческими радостями – пьянкой, душевным мордобоем, ну и, конечно, нескончаемым меню восточных женщин по часовому тарифу, весьма умеренному. Теперь не то. Вместо солдат и моряков бизнесмены в костюмах или осторожные туристы. Новые поколения гонконгских женщин отвернулись от профессии, столь же древней, сколь и благородной, и устремились в инвестиционные банки и юридические конторы. Заступившие им на смену вьетнамки, тайки, филиппинки и менее многочисленные представительницы континентального Китая и Монголии работают как-то без души – не хватает им, знаете ли, огонька, любви к своему делу. Класса тоже не хватает. И правдоподобия. Ну, не получает посетитель тех иллюзий, за которыми отправляются в такие районы. Вместо иллюзий – недовольные лица. Грубость. В заведениях, в которые навязчиво и неубедительно зазывают неопрятного вида девицы – надувательство и атмосфера общей убогости. Поэтому меня в них нет. Но где-то быть надо, и я заворачиваю в дверь с невнятной вывеской, выбрав ее только по той причине, что в эту дверь меня никто не пытается затащить. Когда я поднимаюсь на один марш лестницы, с меня собирают небольшую мзду за вход, а на мой вопрос о цели пожертвований следует ответ, что наверху имеет место дискотека. Поскольку давно некрашеные стены и потолок образуют приятный контраст с безнадежно передовым, до тошноты эффективным дизайном клубов в квартале Лан Квай Фонг, я без колебаний захожу.

Оказавшись внутри, я с удовольствием отмечаю, что стиль отделки вполне соответствует клиентуре. Вместо спесивой клубной молодежи, посреди темной комнаты радостно пляшет несколько десятков женщин лет эдак от восемнадцати до тридцати с небольшим. Насколько я могу рассмотреть, все они поголовно филиппинки или индонезийки. Ах, вот оно что. Вероятно, сегодня – единственный за неделю выходной многочисленного класса домашней прислуги, которая в Гонконге состоит в основном из представительниц этих национальностей. Я вспоминаю, что когда я на днях решил пешком взойти на так называемый Пик, презрев удобство и скорость фуникулера, я удивился количеству индонезийских женщин, гуляющих с собаками по дорожкам и аллеям. На склонах Пика располагается самое дорогое в Гонконге жилье. Я, было, порадовался за индонезийскую диаспору, добившуюся такого успеха в чужой стране и компактно поселившуюся в столь престижном районе, но тут до меня дошло, что эти женщины на работе. Выгул собак и подбор дерьма домашних любимцев – одна из их многих и наверняка наиболее приятных служебных обязанностей.

А сегодня горничные и няньки получили от милостивых хозяев увольнительную аж на всю вторую половину дня. Они счастливы. Они танцуют. И еще они надеются – надеются найти себе бой-френда. Конечно, лучше богатого и с серьезными намерениями. Но, в принципе, какого угодно. Эти девушки – реалистки.

Какой-нибудь – лучше, чем никакого. И потом, иного билета из ада монотонной, почти круглосуточной работы на годы и годы вперед у них все равно нет. Чтобы, наконец, вытянуть счастливый билет, надо пытаться снова и снова – каждый раз, когда выдается возможность, невзирая на неудачи и не отчаиваясь. Так что этим девушкам кроме своих цепей терять нечего. Я же, со своей стороны, готов проявить с ними классовую солидарность. Стоящие вокруг танцующих белые мужчины среднего и старшего возраста, похоже, тоже готовы, хотя они Манифест и не читали. Впрочем, их число по сравнению с танцующими пренебрежимо мало. Так что торопиться некуда. Спускаться с горы мы будем медленно-медленно. А сначала надо посетить бар. К тому же, полинезийский тип не вполне в моем вкусе, но это можно поправить парой-тройкой стаканов «Лонг Айлэнда».

И действительно – по мере понижения уровня жидкости в стакане акции кухарок и уборщиц на моей бирже начинают стремительно расти. Со сменой стакана происходят качественные скачки. Закон философии – ничего не поделаешь. После первого стакана некоторые из посетительниц начинают казаться хорошенькими. После второго – хорошенькими кажутся практически все, а кое-кто просто красавицами. После третьего – я председательствую в жюри конкурса «Мисс Азия». Глаза просто раз-бе-га-ют-ся. Конкурсантки – одна милее и приветливее другой. Которой же из них вручить главный приз? Высокой, в червоных штанцах, или вон той маленькой, в кожаной мини-юбке?

Кстати, вот эта как-то незаметно оказавшаяся рядом со мной филиппинка, по-моему, претендует на призовое место. Нет, это заявка на победу! Зовут ее как-то сложно, но разве суть в этом? Еще Шекспир вопрошал: «Что в имени тебе моем?» Да ничего, собственно. Ей девятнадцать лет, и она работает горничной в одном из домов на Пике, в Гонконге полгода и ей все очень нравится, только вот свободного времени остается мало. Завтра ей на работу в шесть утра, а пока она совершенно свободна. Да ты, как там тебя, просто умница. Со всеми вопросами справилась успешно. Приз твой. Церемония вручения состоится в одной из гостиниц в Цим Ша Цуе, куда мы с тобой сейчас и отправимся. Вот только еще пару глоточков на дорожку. Ты-то сама не пьешь? Ну и молодец! Эй, бармен, этот, как его, ну, в общем повторить.

Танцующие фигурки в зале вдруг сливаются в одно пестрое, вращающееся пятно между наклонными плоскостями пола и потолка. Опираясь на победительницу конкурса, как раненый комиссар на молоденькую медсестру, я выхожу из зала. Во время спуска по лестнице, когда остается уже совсем немного, ступеньки вдруг начинают разъезжаться и сжиматься как гармошка, на которой кто-то очень некстати заиграл плясовую. Ноги мои соскальзывают, и мы вместе с моей спутницей летим вниз по мехам гармони, переворачиваемся, ударяемся о выступы, углы и друг о друга. Наконец, полет завершен. Я лежу на спине, отмечая про себя амплитуду колебаний стен. Девушка почему-то долго ползает на четвереньках, потом поднимает туфлю, что-то бормочет про каблук и убегает обратно вверх по лестнице.

Какой-то молодой человек помогает мне подняться, и уже через секунду я оказываюсь на улице. Внутренний голос мне подсказывает, что ждать возвращения незнакомки не стоит, и я начинаю самостоятельное движение. Мне удается удержаться на пешеходной дорожке, хотя и не без труда. Прохожие, видя затруднительность моего положения, уступают мне дорогу. Передо мной возникает чье-то широкое лицо. Вроде бы – женское. По-моему, она говорит, что я хорошо пахну. Надо думать, для завязки разговора. Я, со своей стороны, предлагаю поехать в номера. Тут же подкатывает машина. Я говорю название гостиницы и начинаю исследовать пассажирку, сидящую рядом со мной. Она не возражает. Ее мягкая гостеприимная грудь похожа на подушку. Я прошу меня разбудить, когда мы приедем.

Просыпаюсь я от удара всем телом обо что-то твердое. Приглядевшись, я понимаю, что это асфальт. Кто-то бесцеремонно выбросил меня из машины прямо на мостовую в бессознательном состоянии, не дав возможности сгруппироваться. Потом внешняя сила поднимает меня, приведя в более-менее вертикальное положение, и прижимает к стене.

– Давай кошелек! – с трудом разбираю я тяжелый акцент. Что-то холодное упирается в щеку.

Вестибулярные и мыслительные функции ко мне возвращаются в ту же секунду. Я понимаю, что холодный предмет у моего лица – это пистолет и что меня грабят. Вот вам и самый безопасный город в Азии! Я понятия не имею, где я нахожусь. Передо мной стоят четыре фигуры. Одна из них, с рысьей рожей, тычет в меня пушкой и требует кошелек. Пушка, скорее всего, газовая или даже игрушечная, но о физическом противостоянии не может быть и речи. Вид у этих людей дикий и недвусмысленно опасный. Таких лиц в Гонконге я еще не видел. Убить меня, наверно, не убьют, но отделают так, что мама не горюй. Происшествие в Сеуле покажется легким расслабляющим массажем. Придется выворачивать карманы.

Человек с пистолетом разочарованно изучает содержимое кошелька, а потом кричит на меня:

– Пошел отсюда!

Я продолжаю стоять, прислонившись к стене. Ноги стали совершенно ватными.

– Ты что, не слышал? Убирайся! – Он делает движение пистолетом.

Все мои силы сейчас направлены на то, чтобы мой голос не дрожал и звучал как можно спокойнее. Я произношу каждое слово по отдельности, медленно – так, чтобы меня поняли:– Кто… у вас… здесь… главный?