Пропащие девицы

Мужчина провел пальцами по ее волосам, убирая за ухо каштановые волны нежнейшего шелка. Он заключил ее руку в свои ладони, будто, оберегая ее от ночной прохлады, он сможет оградить ее и от таких же холодных грустных мыслей.

– Отныне я не подпущу к тебе ни одного дракона, – прошептал он, склоняясь все ближе к ней.

– Кроме Патриции Бэйтман, – уточнила Робин, улыбаясь.

Рядом с ним невозможно было чувствовать себя плохо, думать о прошлых болях, грустить. Его улыбка, словно долбаное солнце посреди ночи, освещала все вокруг, изгоняла мрак из самых дальних уголков души. А его тепло было таким чертовски необходимым, казалось, что она и не знала, каково это не чувствовать его нежных объятий, не ощущать его прикосновений.

– Кроме Патриции Бэйтман, – согласился он. Все, что угодно, лишь бы чувствовать ее горячее дыхание у себя на губах и тоненькие пальчики на щеке. Вряд ли даже открыв глаза, он бы сейчас заметил что либо другое, кроме Робин Уильямс и того незримого магнетического тепла между ними.

– Мы уже приехали, мистер, – голос таксиста грубо вмешался в их маленький микромир, в котором маленькие идеальные моменты могут длиться вечно.

Крис с сожалением выпустил Робин из объятий. Всего через несколько минут, когда он проведет девушку до двери, магия закончится. Как в глупой сказке, с двенадцатым ударом. Теперь, пожалуй, и сам Мартин начинал недолюбливать волшебные сюжеты. Он обошел автомобиль и открыл дверцу, протягивая Уильямс руку.

– Кажется, наш вечер закончился.

Девушка поежилась от прохладного ветра, который принес с собой солоноватый запах океана, и не успела обнять себя за плечи, как на них оказался пиджак Криса.

– Спасибо, – Робби улыбнулась и положила руку поверх его ладони, она прижалась к мужчине, обнимая его, – так значительно лучше. И нам необязательно заканчивать вечер здесь и сейчас. Может, поднимешься, – сказала она, глядя в сторону, туда, где всего в нескольких домах от них за нестройным рядом пальм начинался пляж Санта-Моники. – Правда, там еще больший беспорядок, чем был. Если тебя не смущает…

Казалось, нерешительность Мартина, которую по ту сторону Атлантики принято называть галантностью, заразила и ее. Уильямс никогда не считала, что подобное приглашение как-то оскорбляет ее или что она обязательно должна ждать первого шага от мужчины, но сейчас, прижимаясь к милому галантному британцу, она сомневалась, правильно ли прочла его и не разочаруют ли его ее слова. Она никогда не встречалась с парнями, вроде Криса Мартина, и совершенно не знала, как себя вести с…

– Робин, – его голос, мягкий и тихий, и девушка подняла взгляд, чтобы встретиться с его бесконечно внимательными голубыми глазами. – Ты… – он хотел спросить, уверена ли она, действительно ли это то, чего она хочет. Но что-то в ее зеленых глазах заставило его замолчать. Любое неосторожно произнесенное слово могло нарушить зыбкую магию, поэтому Крис обнял девушку так крепко, словно ловил ускользающий в небытие момент, и прошептал в ее приоткрытые губы: – Да.

Робин и Крис покинули ее квартиру в обнимочку и с глупыми улыбками на лице, словно все еще снимали последние дубли какой-то приторной романтической комедии из тех, в которых рассказчик (обычно, сказочный долбоеб, как и сам Крис Мартин) остроумно комментирует происходящее. И хоть как Патти не хотела этого признавать, частично причиной ее раздражительности была банальная зависть. Сейчас, после того как они с Робин так внезапно и без лишних слов помирились, будто ничего и не произошло, давление самоненависти и уничижения ослабло, и девушке, которая начала наконец воспринимать происходящее вокруг, банально захотелось и себе частичку этого самого происходящего. Отборная дурь производства местных монашек (рыдайте, родители, и взывайте к мести и огненному дождю на головы этих кощунственных невест божьих) не могла заменить теплое и наполняющее чувство удовлетворенности в объятиях мужчины, пускай даже задохлика Мартина, если кому-то его вполне хватает для этих целей.

Второй мужчина, тот, который действительно таковым является, тоже покидал квартиру следом за Робин и ее англикашкой. И расставаться с ним было чертовски грустно еще и оттого, что в ближайшие месяцы его вряд ли можно вот так по укурке пригласить в гости и не почувствовать угрызений совести или еще какой глупости, ведь пока он прилетит из-за океана (мечтай побольше, Патти), уже несколько раз придешь в чувства.

Если за Роббси она в припадке марихуанной эйфории даже в некотором довольно извращенном виде была рада (других мнений и высказываний и быть не могло, если она хотела сохранить хотя бы остатки уважения после воспитательного шлепка Бена), то сама еще в самом разгаре вечеринки начала погружаться в самокопание из-за отсутствия другого объекта доставания.

Мартин, конечно, сначала опешил, как и Уильямс (которая потом еще долго будет напоминать ей инцидент, а если расскажет Скайлер… лучше вообще не задумываться о последствиях подобного), но надолго его шокового молчания вряд ли могло хватить. Когда-то ведь его дурья башка должна была сообразить, что иногда при Патриции Бэйтман можно безнаказанно пиздеть о мире, любви и ебаных розовых единорогах. А иногда – это уже слабость.

Как слабость и то, как она чувствовала себя, когда Бен переступил порог и попрощался, обняв ее за плечи и поцеловав в щеку. Чувствовала она себя в этот момент паршиво. Слабой и обязанной. Так, будто между ними за это время успели завязаться отношения того рода, в которых она может позвонить ему, когда он сядет в такси, и сказать, что соскучилась.

Патриция покачала головой, встряхнув как следует свои растрепанные кудри, будто всю эту романтическую дурь можно было струсить, как капли воды с волос. И села, облокотившись о приятно холодящую стенку.

Закрыть глаза и сосчитать до десяти. Так ее нянечка учила избавляться от монстров под кроватью, пока родители были слишком заняты своей активной светской жизнью. Монстры появлялись регулярно, когда родители выкинули ловец снов, подаренный бедной Мариссой. Учинили скандал, что она учит их дочь всяким языческим суевериям, пока сами же пичкали ее другими видами суеверий, христианскими. С тех пор они с Мариссой считали до десяти.

С тех пор Патти, чтобы избавится от какой-либо навязчивой идеи, тоже считала. Альбомы Led Zeppelin в порядке их выпуска, исполнителей на главной сцене Вудстока, магазины Пятой авеню Нью-Йорка. Все, что угодно, лишь бы очистить мысли от того, что доставляло неудобства. От чувств, которые были ей неприятны. Выбивали из зоны комфорта.

На их место обычно приходили другие. О работе, налогах, планах и встречах. Прагматичные мысли всегда легче держать под контролем. Прагматичные мысли всегда удобны. Они разложены по полкам в алфавитном порядке и содержат именно то, что написано у них на обложке.

С личным все совершенно иначе. Непредсказуемо. Опасно. Рисково. Ты можешь достать с полки тоненькую книженцию, а под обложкой найдешь микроскопически мелкий шрифт, который превратит ее вследствие в один из диккенсовских увесистых романов. И хорошо еще если его. А что делать, если из ее глубин выскочит монстр или в ее страницы затянет, как в зыбучие пески?

Монстров на пыльных полках ее сознания было достаточно. И, что самое неприятное, они имели весьма любопытное свойство оказываться под рукой в самый неподходящий момент.

Вряд ли кто-то из всей честной общественности смог бы назвать Джареда Лето монстром. Образно, в контексте его ролей, киношных или социальных, да, но не всерьез.

А вот Патриция Бэйтман сейчас занималась именно этим. Не прямо и буквально, а посредством своих внутренних оголодавших монстров. Они-то и нашептали девушке, как она неправа и виновата, когда скучает по Бену, думает о том, как приятен может быть его поцелуй, и насколько чертовски хорошо чувствовать, как он о тебе заботится. А ведь Джеред Лето тоже мог делать все это и даже больше, позволь она ему. Не еби она ему мозг всеми своими заморочками и проблемами, которые совершенно его не касались.