Прощайте, сожаления!

Каморин вышел из отдела полиции с чувством недовольства собой, недоумевая: что побудило его выбалтывать про свою давнюю связь с Александрой? Желание понравиться следователю своей искренностью, рождённое атавистическим страхом перед всеведущим правоохранительным ведомством? Или это была просто попытка поскорее отделаться, признав то, о чём Бурило уже наверняка знал? Но тот, конечно, теперь будет с ещё большим усердием заниматься Камориным и не отстанет до тех пор, пока не сварганит в отношении кого-то, ну хотя бы него, кстати подвернувшегося журналиста, обвинительное заключение. В интересах Каморина, чтобы следователь нашёл настоящего убийцу. Не помочь ли ему в этом? Как? Отчего не съездить в Змиево и не попытаться что-то узнать о супруге настоятеля тамошнего храма отца Игоря - наследнице Чермных?

На следующий день, просидев в редакции только до обеденного перерыва, Каморин поехал в Змиево. Отпрашиваться у Анжелы он посчитал излишним, потому что заданий у него в этот день всё равно не было, а в экстренном случае она всегда могла позвонить ему на мобильный. Он сел в пригородный автобус. Получасовой путь лежал сначала мимо заброшенного завода и кладбища, затем по обе стороны дороги показались нарядные, затейливые коттеджи с коваными воротами, башенками и оранжереями - дачи "новых русских". Далее начался старый дачный массив, который незаметно перешёл в посёлок Змиево, вытянувшийся вдоль автотрассы, что вела в северные районы области. По окраинам Змиево было застроено обычными сельскими домами, но ближе к центру громоздилась кучка панельных пятиэтажек, благодаря которым бывшее село и получило, наверно, гордое звание посёлка. В полукилометре от этого наследия советской эпохи над почти совсем уже облетевшими тополями возвышалось нечто совершенно неожиданное и нездешнее на фоне заурядного посёлочка, во истину не от мира сего - каменный, огромный пятикупольный храм с колокольней. Каморину до сих пор доводилось лишь проезжать мимо Змиево по автотрассе и всякий раз он удивлялся контрасту между привычной, серой обыденностью и величавым памятником прошлого. Храм производил сильное впечатление и в советские годы, несмотря на то, что стоял тогда "обезглавленный", без нынешних голубых куполов. Казалось непонятным: как старое село Змиево, которое никак не могло быть больше нынешнего посёлка, породило столь внушительное сооружение?

Каморин шёл к храму тихой улицей, с любопытством посматривая по сторонам. Возле пятиэтажек он заметил, что в их двор забрела корова и добывала себе что-то из металлического бака для мусора, сунув туда морду. Он достал смартфон и зачем-то сфотографировал эту сценку, точно нарочно придуманную для того, чтобы подчеркнуть нелепость и уродство быта в сельских панельных многоэтажках. Хотя когда-то, подумал он, этим жильём восхищались: как же, агрогород, смычка города и деревни!

Храм по мере приближения к нему казался всё внушительнее, тёмный силуэт его пяти куполов, собранных в гроздь, с как бы отставленным в сторону веретеном колокольни всё резче и тяжелее выделялся на фоне бледного неба. Миновав калитку в ограде, Каморин увидел, что церковный двор был тесно застроен: помимо различных служебных построек там стоял большой одноэтажный дом, в котором, видимо, жил священник. А где же сам он? Не спросить ли об этом работника, который штукатурил стену одной из построек, стоя на шатких строительных лесах на высоте пяти или шести метров? Однако тот не расслышал или не пожелал вступать в разговор, но лишь досадливо махнул рукой и продолжал мастерком зачерпывать из ведра штукатурный раствор, шлёпать им по стене и старательно размазывать, разглаживать. Ветер развевал его длинные чёрные волосы. Каморин попробовал войти в храм, постучать в дом, но тщетно: всё было заперто, никто не открывал. Тогда он стал ходить по двору, по дорожкам, выложенным из красного кирпича и обсаженным хризантемами, любуясь изящной деревянной часовенкой в северном русском стиле и дожидаясь внимания к себе. Наконец работник спустился с лесов и, хромая, подошёл к незваному гостю.

– Что вам нужно?

Удивлённый, Каморин разглядывал странного человека в чёрной робе, заляпанной раствором, с длинными чёрными, тронутыми сединой волосами, выбившимися из-под мягкой чёрной шапочки-скуфейки, с аккуратной бородкой и настороженным взглядом. "Да это же и есть священник!" - догадался он. И всё-таки, недоумевая и желая полной ясности, ответил вопросом на вопрос:

– Вы отец Игорь?

Священник молча кивнул.

– Я журналист, работаю в газете "Ордатовские новости", которую издавал предприниматель Сергей Чермных. Недавно он умер. В его завещании упомянута ваша супруга Ольга Шумова. Мы готовим номер, посвящённый памяти Сергея Борисовича, и хотели бы попросить госпожу Шумову поделиться воспоминаниями о покойном.

– Мне Ольга о предпринимателе Чермных никогда не говорила. Хотя я знал её с юности, мы вместе учились. Она уехала в город, скоро должна вернуться. Пройдёмте пока в дом.

Они поднялись на крыльцо, миновали тёмный тамбур и оказались в прихожей.

– Располагайтесь здесь, - отец Игорь указал на длинную деревянную скамью с точёными ножками, резными подлокотниками и такой же спинкой напротив настенного зеркала и низенького комода.

С удивлением Каморин понял, что в жилые комнаты его не пригласят и что раздеваться не стоит: в прихожей, обшитой лакированным тёсом, было прохладно. Отец Игорь ушёл внутрь дома и минут через десять вернулся уже переодетый, в чёрном костюме без галстука, тёмной рубашке и чёрных войлочных ботинках. "Экий нелюбезный хозяин!" - с внезапной неприязнью подумал о нём Каморин. Вместе с тем он заметил, что сейчас, без скуфейки, с длинными, волнистыми волосами, свободно падавшими на плечи, с лицом моложавым, почти без морщин, священник был внешне довольно хорош собою. Впрочем, было в его облике нечто хрупкое, уязвимое, а сумрачный взгляд выдавал некие душевные борения.

– Вы хорошо знали покойного?
– спросил отец Игорь, присаживаясь на скамью рядом с Камориным.

– Нет. Газетой всегда занималась его дочь. Его же сферы деятельности были другие: энергетика и строительство.

– Эх, мне бы сюда бригаду строителей хоть на неделю!

– Да, строители вам точно нужны. Не дело для батюшки самому подниматься на леса. Тем более, с хромой ногой. После перелома, наверно?

– Нет, у меня в детстве был церебральный паралич.

– И тем не менее вы рискуете подниматься на высоту?

– Ничего, Господь помогает. Я и на купола поднимался...

Оба помолчали. Каморин подумал, что в словах отца Игоря гордыни, может быть, не меньше, чем веры. Иначе откуда столько уверенности в том, что случайно, без попущения свыше, с ним не стрясётся никакой беды? Одно дело - книжное знание того, что "и волос с головы не упадёт без воли Отца вашего", и совсем другое - лезть хромому, с нетвёрдой поступью и неловкими конечностями на головокружительную высоту. Не ищет ли этот человек святости?

– Наверно, прихожане оценили ваше усердие?
– не без подвоха спросил Каморин.

– Нет, ежедневно на службах бывает человек двадцать, не больше. И это всё те старухи, которые ходили бы сюда к любому священнику. У них это, можно сказать, врождённое: ведь в здешней церкви молились их матери, бабки и иные предки.

– Но всё-таки храм восстановили. Я помню, в советские годы он был без куполов...

– В советские годы здесь был склад. И долго местные власти не хотели отдавать это здание, пока я не написал Горбачёву...

Оба ещё помолчали.

– Вы всю жизнь работаете журналистом?
– спросил отец Игорь.

– Раньше я работал в музее. По образованию я историк. Наверно, скоро мне придётся снова менять работу: наша газета живёт за счёт заказов на рекламу, а их становится всё меньше...

– Тогда для вас может оказаться полезной такая информация: из районной газеты "Оржицкая новь" недавно ушли сразу три сотрудницы. Их переманил претендент на пост главы района, который начал выпускать собственную газетку. А я тоже учился на историческом факультете. До семинарии.

– Интересный случился у вас поворот судьбы...

– Всё произошло естественно, само собой. С моей болезнью я с самого раннего детства был на грани "быть или не быть", так что поневоле задумывался над вечными вопросами и искал поддержки в вере. Духовное, душевное привлекало всегда. К примеру, как все молодые, я пережил увлечение эстрадной музыкой, но любил только немногих исполнителей, в песнях которых чувствовал высокий мир души. В советское время в массовой культуре не было духовности, но зато была душевность. "Песняры", Ободзинский, "Голубые гитары" пели о дружбе, о любви к Родине. Теперь духовность не привнесена, а душевность исчезла...

– Наверно, родители привили вам веру?

– Меня воспитывала мать, чей заработок составлял всего девяносто рублей. Мы жили в более чем скромных условиях. Мать прививать мне веру не стремилась, потому что слишком сложным стало бы существование молодого человека, вздумавшего в те годы открыто посещать церковь.

– Как же вы пришли к вере и решили стать священником?

Уже задав этот вопрос, Каморин смутился. Ему пришла в голову мысль: вправе ли он спрашивать о том, что верующие называют "рождением свыше" и что является для собеседника, может быть, самым дорогим, сокровенным духовным опытом?