Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Дом номер девять по улице Челюскинцев Каморин знал хорошо. Бесчисленное количество раз он проходил мимо этой кирпичной пятиэтажки с красной неоновой вывеской "Пандора". Так затейливо назывался ювелирный магазинчик, перестроенный из трёхкомнатной квартиры на первом этаже. Странно, что ни разу ему поблизости не встретился старый знакомый. Или всё дело в том, что он со своей немалой близорукостью ходит без очков и способен узнать человека лишь вблизи?..
Когда он поднялся на третий этаж и позвонил, ему открыли не сразу. Сначала он услышал шорох за металлической дверью и почувствовал, что через глазок его рассматривают.
– Вы
– глухо спросили из-за двери.
Он закивал утвердительно и даже постарался ободряюще улыбнуться. Дверь бесшумно открылась.
– Проходите!
– тихо сказал худой старик с серой истончённой кожей и мешками под глазами.
Каморин удивлённо всмотрелся в хозяина, не узнавая своего давнего знакомого, а тот левой рукой придерживал дверь, правую же прятал в кармане потёртого чёрного пиджака.
– Ну проходите же! Скорей!
Каморин опомнился и переступил порог. Тотчас дверь за ним закрылась. Теперь он стоял вплотную к Жилину, от которого пахнуло чем-то несвежим, тяжёлым. Жилин плечом слегка подтолкнул его, вдруг перейдя на "ты":
– Проходи! Разуваться не надо!
Каморин пошёл вперёд, осматриваясь. Сумрачная прихожая, небогатая, но с претензией на уют, с зеркалом на стене, ящиком для обуви из ДВП под ним и тёмным паласиком на полу, носила отпечаток женской заботы, но в квартире Жилин был явно один. Прихожая переходила в короткий коридор, который заканчивался открытой дверью в довольно большую освещённую комнату - так называемый "зал" советских квартир. Каморин увидел там тахту с тремя большими подушками, напротив неё шкаф с полированными дверцами, рядом со шкафом кресло, и в углу, у самого окна, водружённый на низенький столик, старый цветной телевизор, который ни с тахты, ни с кресла нельзя было смотреть удобно, не скособочившись.
Жилин махнул рукой на тахту:
– Присаживайся!
Каморин послушно присел на краешек тахты. Жилин опустился на кресло напротив. Слегка наклонив голову, он тяжёлым взглядом исподлобья несколько мгновений рассматривал Каморина, затем на его лице появилась злая усмешка:
– А выглядишь ты скверно. Хотя чуть лучше, чем я, умирающий от рака. С чем пожаловал?
– С вопросом, который касается Ольги Сергеевны и одного предпринимателя. Сейчас объясню, в чём дело. Был такой предприниматель Чермных, недавно убитый. В его убийстве подозревают, как ни странно, меня. То есть у следователя есть такая версия. Пока я не фигурант уголовного дела. Между тем Чермных оставил Ольге Сергеевне часть своего состояния. И по некоторым основаниям я предположил, что... ты причастен к его смерти...
Каморин запнулся, произнося "ты": сейчас ему менее всего хотелось обращаться к Жилину таким образом, как бы уравнивая себя с убийцей, но почему-то уклониться от панибратского "тыканья" казалось невозможным.
– По каким таким основаниям?
– Я видел Ольгу и знаю, что она - дочь Чермных. Сходство несомненное...
– И ты не побоялся сунуться к предполагаемому убийце, которому нечего терять?
– Но ведь между нами обид нет... Зачем тебе меня убивать? К тому же сейчас у меня в жизни всё так плохо, что и умереть не страшно...
– А, вот как...
– Жилин рассеянно потрогал левой рукой остатки волос на темени, а правую вытащил из кармана.
– Ты думал, у меня пистолет? А я его сразу выбросил... Знаешь, я как раз хотел всё рассказать... Кому-то... Облегчить душу!.. Только нужно заключить джентльменское соглашение:
– Со мной. И я согласен. Обещаю не обращаться к следователю, пока ты жив. - Доставай смартфон!
Неловкими, будто чужими руками Каморин достал из кармана смартфон и навёл объектив на Жилина. Тот выпрямился и, глядя прямо в тусклый пластиковый глазок аппарата, заговорил тихим, невыразительным голосом:
– Я, Жилин Сергей Викторович, заявляю, что убил Чермных для сведения с ним личных счётов, а каких именно - это никого не касается. Убил потому, что болен раком в финальной стадии и хотел перед смертью избавиться от ресентимента - этого тёмного сгустка сожалений и обид. Я не был злым человеком, любил этот мир и жил с желанием добра для всех. Прощайте, сожаления! Прощай, жизнь!
Лишь в самом конце этой краткой речи лицо Жилина дрогнуло. Каморину показалось даже, что тот едва не всплакнул, но сдержался и махнул рукой:
– Всё! Выключай!
Каморин послушно спрятал смартфон, почувствовав при этом, что помимо его воли по его лицу скользнула ухмылка.
– Я сказал что-то смешное?
– уязвлённо вопросил Жилин.
– Нет, просто странно, что ты настолько философ, что философской теорией мотивируешь свой роковой поступок... Притом мне уже приходилось недавно слышать о ресентименте...
– В самом деле? Значит, старика Ницше читают в наши дни не только преподаватели философии?
– Как ни странно, это понятие используют в политической полемике либеральные публицисты. Они утверждают, что ресентимент характеризует моральное состояние современного российского общества. Что россияне тоскуют о былом величии государства, что Россия - страна классического ресентимента, что именно в попытке компенсировать этот ресентимент мы ввязались в конфликт с Западом и "крымскую весну", подобно тому, как ранее "веймарский ресентимент" привёл Германию к диктатуре, а весь мир - к войне. Впрочем, либералы повторения такой катастрофы не ожидают, предрекая России неизбежное исцеление от пустых амбиций и примирение со статусом заурядной страны со средними возможностями..
– Ага! Суть вопроса тебе ясна!
– воскликнул Жилин с довольной улыбкой, которая тотчас сменилась гримасой страдания, и его всего передёрнуло.
Каморин с ужасом наблюдал за тем, как судорога пробежала по телу его собеседника, как тот сначала содрогнулся и скрючился, а потом начал медленно разгибаться, вытягивая в сторону свою левую ногу, точно под его телесной оболочкой была заключена большая пружина.
– Ах, чёрт!
– после длительного молчания прошипел наконец Жилин.
– Кетонал уже не помогает от боли! Нужен наркотик!
Помолчав ещё с минуту, Жилин расслабился, большое, костлявое тело его бессильно застыло - видимо, боль утихла. Каморин подумал, что сейчас лучше, наверно, уйти. Но что-то удержало его на месте. Наконец Жилин поднял на гостя больной, тусклый взгляд:
– Я помню, как ты рассказывал, что твоя мать умерла от рака и что ты для обезболивания колол ей наркотик трамал. А ещё ты говорил, что просил её потерпеть и принять мирную христианскую кончину. Ну и что, помогло ей это? Она скончалась мирно, по-христиански?