Проще, чем анатомия

– Сейчас всем ставить палатки - продолжал Денисенко, - мы только прибыли, до утра нас обещали не беспокоить, да обстановка такая, что утро может и в два часа начаться. И ветер крепчает, что плохо поставим - будем потом по всему Крыму ловить. А палаток в обрез, если б не комиссар - не знаю, как бы развернулись. Он в дивизии четыре больших добыл. Товарищ Гервер у нас и за комиссара, и за политрука, и еще за начхоза понемногу.

Десятка два палаток напомнили Раисе учебный лагерь на Федюхиных высотах. Вот только и маскировка, и укрытия скорее пока только обозначены. Во всяком случае, вбитые вешки и зигзагом протянутый между ними шнур - явно щель от налета, как она ее видела… пока - только на плакате. А столько народу до войны она, пожалуй, могла заметить только на стройке! Конечно, если бы всю их больницу в поселке собрать вместе, может, вышло бы столько же. Но ведь каждый в своем отделении работает, а тут все вместе. И вот поднимается новая палатка, водители закончили совещаться у мотора, одна из машин тронулась, видимо еще за каким имуществом. Там, где укрытие обозначалось только колышками, врезаются в грунт лопаты. И хорошо еще, что землю здесь, пусть и каменистую, можно копать. У Федюхов камень сплошной, его только киркой возьмешь.

Где-то вдали погромыхивало, будто дальние раскаты грома. Разрывы казались Раисе далекими и нестрашными, да и задумываться над тем, где это и кто стреляет, было некогда. Ставили палатки под усиливающимся ветром. Брезент рвало из рук.

Астахов справлялся с этим делом с повадкой бывалого моряка, узлы вязал легко и привычно, как паруса ставил. Впрочем, брезент под ветром и впрямь надувало парусом, того и гляди всю палатку унесет. Другую палатку, будущую операционную, возводил отряд из девушек-санитарок под командованием Алексея Петровича.

– Барышня, вы же из Севастополя! Город русской морской славы, а как вы узел вяжете? Адмирал Нахимов бы в обморок от такого упал! Смотрите - делаем раз, делаем два - петля не соскользнет. Теперь прикручиваем вот тут, подтягиваем - и фиксируем. Все. Если и оторвет, то вместе с колом. Давайте, вяжите следующий. Так, чтобы Черноморский флот вами гордился!

Ветер крепчал, пробирало холодом. “Поторопимся, товарищи, а то скоро свет выключат”, - произнес совершенно серьезным тоном, не отрываясь от работы, немолодой, чуть полноватый человек в стеганке без знаков различия. С его приходом дело пошло заметно быстрее. Не сказать, чтобы слишком торопился, но за какие-то пять минут палатка начала обретать форму. Колья у него входили в каменистую почву легко как в масло, кувалда в руках казалась детской игрушкой, так легко он ею орудовал, веревки под серьезным и пристальным взглядом натягивались мало что не сами собой.

На первый взгляд он показался Раисе резервистом, не иначе, как из хозчасти, все знает, все умеет и палатки ставить для него дело привычное. Правда, выбрит до синевы, как кадровый, но вон какое здесь строгое начальство, верно никому распускаться не дает.

Темнело действительно быстро, в последнюю минуту успели. И впрямь “свет выключили”.

– Саперную бы роту да хоть полсуток времени, - вздохнул Алексей Петрович, - в котлованы палатки поставить. А то степь ровная, от осколков защиты никакой. И на зенитки надежды мало, не хватает их… Ну, ладно, что сдали, с тем и играем. Щели… Утром выкопаем. При фонарях больше светомаскировку нарушим, чем накопаем. Но начать - с рассветом.

– Есть с рассветом!
– Астахов неумело откозырял, - А про маскировку я тоже думал. Хотя бы камышом палатки прикрыть, рядом в балке он… А то попадем с утра как… - он оглянулся на Елену Николаевну и не стал уточнять, как что и куда.

Ужинали, пока раненых нет, и нет навеса у полевой кухни, в одной из палаток. И там шутивший про свет человек снял стеганку, и стало видно, что на рукаве у него звезда, а в петлицах - по две шпалы. Это и был тот самый комиссар, товарищ Гервер.

Первым вечером на новом месте показалось Раисе, что попала она в гости в большое, очень шумное потому, но дружное семейство. Почти все из комначсостава, кроме нее, знали друг друга еще до войны, а кто не знал, успели познакомиться, пока обустраивались и беседовали сейчас как старые приятели. Алексей Петрович и командир похоже еще с финской войны знакомы, да как бы не раньше, Астахов с комиссаром земляки, оба балаклавские.

Комиссар, он же политрук, и по хозчасти немного, товарищ и впрямь приметный. Не молод уже, тяжелый, полноватый, но подвижный и деятельный, с непривычной для уха фамилией, да еще немецкой - Гервер, Рихард Яковлевич. Но те, что сейчас на Перекоп прут, ему, потомку остзейских немцев, понятное дело, даже не двоюродные, как сам выразился. У товарища Гервера от предков одна фамилия и осталась, знай язык - был бы военным переводчиком или в разведке. Но не подошел.

– Что же поделать, разведчиков в нашем семействе не было, и видно, со мною их не прибавится. Вот революционеры, те были. Кого-то из моих пращуров казнили при Александре II - народоволец. Искал перед войной хоть что-то о нем, не успел.

Последним к ужину подошел военврач второго ранга Южнов - тоже немолодой, лет за сорок, и очень недовольный командир госпитального взвода. Еще не сев за стол, начал жаловаться Герверу, что холода на носу, а на весь медсанбат одна печка в шоковой палатке - да и то не печка, а одно название. Жестью прикрыта, проволокой замотана, нормально топить боязно - прогорит в момент.

– Садитесь уж вечерять, Василий Васильевич, - сказал Денисенко, - С печками сообразим. Понимаю, что нужны.

И выразительно посмотрел на Гервера, который уже достал блокнот и что-то записывал.

– Вчера были нужны, - отозвался Южнов, - А сегодня уже горит!

– Наоборот, - поправил Гервер с совершенно серьезным видом, - Не горит, а должно гореть. С утра займусь.

Рядом с Раисой устроились девчата и молодой еще военврач третьего ранга со смешной фамилией Кошкин. По мирной гражданской профессии он оказался зубным врачом, работал в Одессе.

– Василий Васильевич у нас до войны домом отдыха заведовал, - негромко объяснил новеньким Кошкин, - Привык людям уют создавать...

– Вы поймите, товарищ Кошкин, - тут же с горячностью отозвался Южнов, - у меня не просто дом отдыха, а лучший профилакторий Южного берега был! Никто никогда не жаловался, ни на еду, ни на постели, ни на отопление! Всю жизнь людям условия обеспечивал, а тут чисто поле, только бронхитам раздолье, да девчонки молодые, легонькие, тоненькие, дунь - и цистит на всю жизнь. Поморозим мы личный состав… Эх… - и начальник госпитального взвода придвинул к себе тарелку и с обреченным видом накинулся на кашу, так, словно именно она была во всем виновата.

А Кошкин продолжал свой рассказ, успевая улыбаться всем женщинам сразу: “Если вдруг что по моей части, товарищи, милости прошу! Сделаем не хуже, чем в Москве. Честное слово, не придумаешь больше беды в полевых условиях, чем зубы больные. Это ведь хуже, чем ноги сбить”.

– Ну-ну, нашел, Аркадьич, чем завлекать женский пол, - усмехнулся на эту тираду Астахов.
– Кого в мирное время женщины боятся больше, чем мышей? А вашего брата! Я вас сам боюсь.

Кошкин от его голоса аж вздрогнул, всмотрелся в полумрак:

– Надо же - и ты, братец, здесь?
– искренне удивился он.
– Ну ей-богу, никуда от него не спрячешься, как есть шарик круглый. Я-то думал, ты на флоте где ни то… а ты на суше.

– Да вот, обмелел малость. Но ты смотри, не думай с нашими девчатами заигрывать. Они с нами приехали, стало быть - наша компания. Все очень просто, дорогая Леночка Николаевна, - обернулся Астахов к наблюдающей за их разговором Бойко и галантным жестом пододвинул ей кружку с чаем.
– Это не шарик, как некоторые думают, круглый. Это Крым на самом деле очень маленький. Вроде чемоданчика у командировочного. Всего-то четыре угла, в какой-нибудь непременно закатишься. И старого знакомого встретишь.