Против течения (сборник рассказов)

И последнее. Поскольку упоминание о Катеньке уже не вызывает в постаревшей душе Сергея Васильевича былого чувственного ажиотажа, да, к тому же, он не знает в лучшую или худшую сторону изменилась она за эти мимопролетевшие годы, поэтому он не чувствует себя в состоянии направить ей прощальное поэтическое послание, а поручает это сделать своему старинному приятелю, некоему Гийому Апполинеру:

«Я в памяти, средь ералаша,

Нашёл каштановую прядь,

«Тебе о странных судьбах наших

Случается ли вспоминать?»

И прядь шепнула: «Всё я помню –

Монмартр шумливый и Отёй,

Бульвар де ла Шапель и тёмный

Подъезд, куда вошла с тобой».

Но снова канула, как осень,

Ты прядь воспоминаний, в тень,

И наши две судьбы уносит

Катящийся к закату день».

Прощай, Катенька!).

07.07.2016 г.

Медальный звон

«Мне запах школы ненавистен:

Не выветрится, хоть умри!

Обоями ходячих истин

Оклеен череп изнутри».

(Итак, дорогие читатели... Кстати, вы прочитали эпиграф в правом верхнем углу? – Нет ещё? Тогда прочитайте его внимательно. Конечно, он возмутит дремлющее сознание глубоко уважаемого профессорско– преподавательского сообщества. Но вопреки их высокому Мнению мы считаем, что это четверостишие – лучшее, что было сказано о нашей так называемой образовательной системе. И сочинено оно человеком весьма большого таланта... Кавычки видели? – Увы, мы тоже можем только позавидовать белой завистью автору этих гениальных строк. Вообще–то как– то туговато обстоит дело в нашей литературе с гениальными строчками. Вот, например, знаете ли вы, какие строчки у гениального Александра Сергеевича Пушкина самые гениальные?

«Деревня, где скучал Евгений...»?

«Мой дядя самых честных правил...»?

«.. .И мальчики кровавые в глазах...»?

«Не мысля гордый свет забавить...»?

Нет, и ещё раз нет. Мы считаем (конечно, у вас может быть и другое мнение) самым великим четверостишием Александра Сергеевича следующее:

«Паситесь, мирные народы,

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы,

Их надо резать или стричь».

...Это он о нас, своих соотечественниках, так нелестно думал и сказал с такой безысходной горечью почти два столетия назад. И разве мы изменились с тех пор? Разве мы вспомнили, наконец, что являемся прямыми потомками гордых и непобедимых Русо–ариев? Почему мы по–прежнему пьём из чужих помоек и питаемся дерьмом из чужих навозных куч? Почему мы блюём от этого дерьма, но продолжаем метаться от одной кучи идеологического дерьма к другой? Почему наши так называемые лидеры называют американских псак и европейских пяшек своими коллегами и партнёрами и вылизывают их зловонные задницы? Почему «мирные народы» ничего не видят вокруг и ничего не понимают? Или эти «народы» действительно может вразумить только беспощадный карающий бич? Да, дорогие соотечественники, поймите хотя бы только одно: если там, наверху, сидят безмозглые бараны, это не значит, что вы сами не должны думать своими собственными башками.

...Мы не знаем, уважаемые читатели, имя автора этого четверостишия. ...А, возможно, и никто его не знает.

...Мы списали его когда–то давненько из столичного журнала «Нева»... Итак, постоянные авторы журнала «Нева» (Ботвинники, Шефнеры и прочие Уринсоны) проводят в городе Ленинграде вечер поэзии. Здесь же, на страницах этого журнала, представлены убогие образцы их «поэтического творчества» (сплошная галиматья и многословная дурь). В конце вечера ведущий предлагает публике – любителям поэзии – почитать и свои стихи, если таковые имеются... И вот на сцену (всё это в журнале описано) поднимается какой–то парень в рабочей одежде и сапогах и читает своё великолепное стихотворение (автор статьи запомнил, увы, только одно вышепомещённое четверостишие), потом он соскакивает со сцены и уходит. Они, – Ботвинники, Шефнеры и прочие Уринсоны – якобы хотели удержать его, но не успели и не смогли... Врут, словоблуды окаянные! Да если бы они удержали его, то в журнале «Нева» пришлось бы печатать произведения этого рабочего парня (возможно даже и не подозревающего о величине своего таланта), а им, Ботвинникам, Шефнерам и прочим Уринсонам, пришлось бы устраиваться на работу дворниками... а где вы у нас видели, чтобы Ботвинники, Шефнеры и прочие Уринсоны подметали наши дворы? Нет, все они с важностью китайских бонз восседают в редакционных кабинетах и продолжают успешно душить беззащитную и дохлую русскую литературу...

...А рабочий парень так и ушёл в своих сапогах от зачумлённой громкими эстрадными завываниями советской поэзии... А, возможно. Именно ему и повезло.

«Рабы застывших формул осмыслить жизнь хотят,

Их споры мертвечиной и плесенью разят.

Ты пей вино, оставь им незрелый виноград,

Оскомину суждений, сухой изюм цитат!»

А это нам уже бескорыстный Омар Хайям подарил. Они, великие, оказывается, видят нас, ничтожных, насквозь!).

Увы, закончился тёплый и солнечный август. Наступил сумрачный дождливый, насыщенный промозглой слякотью сентябрь. Пришла пора залечивать душевные раны повседневной и однообразной школьной рутиной. Зачислили нашего Серёжу в первую миасскую школу. Это в старом городе, недалеко от напилочного завода. Теперь придётся ему после школы добираться на автобусе до станции, а уже оттуда знакомым маршрутом топать через тайгу до дома. Теперь этот путь будет занимать не менее четырёх часов. Даже если от станции до дому бежать, всё равно получится около двух с половиной часов. Тяжеловато придётся нашему герою. Облегчит ему стоическое существование только то, что он, по своему обыкновению, уже загодя проштудировал все учебники за девятый класс (Ничего, не унывай, Серёжа! Жизнь – долгая. Попотеть ещё немало придётся. К тому же ты так любишь преодолевать трудности!).

Первого сентября автобус из посёлка в город не пошёл, и Серёжа с некоторой долей удовлетворения остался дома наслаждаться творчеством своего любимого немецкоязычного поэта – Генриха Гейне (и вам, читатель, тоже настоятельно рекомендуем. Ведь именно и так должны душить вас настоящие потрясатели обывательских устоев – ни одного лишнего слова!).

На следующий день автобус был, но Серёжа всё равно опоздал на первый урок своего 9–го «А» класса. Предупредительно стукнув три раза в дверь, он зашёл в свой новый класс. Шёл урок химии. Учительница, писавшая мелом на доске какие–то замысловатые химические формулы, оглянулась и спросила:

– Тебе чего, мальчик?

– Я такой–то, новый ученик. Опоздал на урок, потому что далеко живу.

Учительница посмотрела список учеников по журналу и сказала:

– Да, есть такой. Проходи. Садись вот за эту парту рядом со Светой. А где твоя сумка?

Серёжа показал ей и классу небольшой свёрток с несколькими тетрадями. Некоторые интеллектуалы насмешливо зафыркали. Учительница неодобрительно покачала головой в адрес этих «интеллектуалов». Серёжа прошёл и сел рядом со скромной шатеночкой с очками на изящном носике. Урок продолжился. Начались унылые серые школьные будни. Учительница очень профессионально и толково объясняла новый материал, но Серёжа–то уже знал всё это. И ему сразу стало скучно (Это сейчас можно прийти в учебное заведение и экстерном сдать все экзамены за весь курс обучения, а тогда Серёжа об этом даже и не догадывался. Приходилось сидеть и слушать давно ему уже известное). Он огляделся вокруг. В классе почему–то было несколько деловитого вида еврейчиков. Через две парты от него с гордым и независимым выражением своего холодного и красивого лица восседала Наташа Баскова. Она оказалась единственной из 22–й школы, кто перешёл учиться в 1–ю школу. Все остальные, видимо, совсем бросили учёбу: кто–то пошёл в ФЗУ, а кто–то сразу работать. О судьбе Маши Зыбиной он не стал спрашивать у этой невыносимой гордячки Басковой. Да и вообще избегал общения с ней: знала бы эта гусыня, что из–за безумной любви к ней погиб нормальный рабочий парень! (Но глупые гусыни органически не способны понимать что–либо за пределами своих корыт. И не пожалела бы и не погрустила о нём, а ещё больше бы нос задрала).

(Используя неограниченную возможность загонять в свой романа всё, что ни вздумается, мы позволим себе немного порассуждать и о гордыне человеческой, с недавних пор буквально обуявшей наше, в общем–то, мелкотравчатое население. Сейчас у нас каждый червяк буквально лопается от гордости, высокомерно демонстрируя окружающим свои модные штиблеты, свой заграничный галстук, свою навороченную иномарку, свою модельную секретаршу, свои роскошные апартаменты, по которым он ползает, оставаясь всё таким же ничтожным червяком. Те, у кого на каждом пальце только по одному кольцу, завидуют тем, у кого на каждом пальце их по три. Мерилом человеческого успеха является материальный успех. Иногда доходит до совсем уж смешного. Какой-нибудь самый захудалый мелкий лавочник, известный только тем, что сбывает простодушному населению подгнившую картошку и лежалые помидоры, садясь в свою машину, смотрит на окружающих так, словно он ожидает, что сейчас все станут по стойке «смирно» и хором прокричат ему: «Гюн айдын, Ахмат Насырович!». А больше всего в нашей стране гордятся собственной глупостью, а вот умом, за отсутствием такового, никто не гордится. И все дружно преклоняются и завидуют Америке. Ещё бы! Там же на каждой пальме сидят Бараки Обамы и жрут свои звёздно–полосатые бананы!).

Педагогический коллектив первой миасской школы состоял в основном из высококвалифицированных и опытных учителей, закалённых многолетней малоуспешной борьбой со школьными шалопаями и лоботрясами. Было несколько и молодых учительниц, перенимающих драгоценный опыт своих старших коллег и не потерявших ещё наивной надежды из местной зареченской шантрапы воспитать «будущих строителей коммунистического общества». Сама школа состояла из двух отдельно стоящих бревенчатых зданий преклонного, трухлявого возраста. Но была довольно обширная спортивная площадка, на которой впоследствии начали строить новое школьное здание (где нашему герою уже не пришлось учиться).

Конечно, абсурдно было предъявлять какие–либо претензии учителям физики и химии за их попытки объяснять «на пальцах» то, что надо было демонстрировать в хорошо оборудованных лабораториях. Не их виной было то, что страна наша оказалась буквально измотана и разорена длительной и кровопролитной войной. Всем иногда приходилось жить по скромным средствам, да ещё и рассчитываться с ненасытными, распухшими от жира за время войны, американскими псаками чистокровным русским золотом (А наши острова и Аляску этим мировым захребетникам всё равно придётся вернуть нашим потомкам).