Провокатор

Трое в гражданской одежде оттеснили мое тело в комнату, проверили остальные жилые и нежилые помещения. Я ничего не понимал.

– Утро доброе, утро доброе!
– входил поджарый, энергичный, светящийся от избытка жизненных сил Борис.
– Извини, что так рано, но вот нашел... окошко... Ты просил, чтобы я заехал, и вот я перед тобой, - пошутил, - как лист перед травой.

Младшего брата трудно было узнать. Он раздался в плечах, обматерел и даже как-то подрос. Чувствовалось, что имиджмейкеры работали в поте лица своего.

– Как чувствуешь себя, Александр?

– посочувствовал.
– Видок, как у трупа.

– Правильно, - согласился я.
– Как может чувствовать себя труп?

– Да-да...
– Рассеянно прошелся по комнате. Я обратил внимание на его туфли. Они были на модной дамской подошве.
– Аида говорила, что ты почти труп. Это плохо.

– А что хорошо?

– Газеты читаешь?
– повернул прекрасный государственный лбище на журнальный столик.

– Читаю.

– Почему тогда спрашиваешь?

– Сам знаешь, газеты у нас частенько врут.

– Не врут!
– рассмеялся; приятная демократическая улыбка.
– На сей раз не врут щелкоперы. Хотя давить их надо, как гнид. Ну ничего, я силенок наберу... я всем кузькину мать покажу!..

– Не торопись, - предупредил.
– Не говори гоп, пока...

И тут затренькал телефон. Я лежал на тахте, и трубку поднял Бо:

– Аллэ! Вас слушают! Фу-фу, переберите номер, вас не слышно.

Никто не перебрал номер, и я понял, кто хотел узнать то, что хотел узнать.

– Ну?
– спросил брат.
– Что у тебя, а то меня ждут важные государственные дела.

– Ничего, - сказал я.
– Хочу попрощаться.

– Почему?

– Умираю.

– Жаль. Интересные события грядут...

– Но это все уже без меня, - отмахнулся.

– Жаль-жаль. Прощай.

– Можно последний дать тебе совет, как брат брату?

– Ну?
– глянул предательскими глазами раба.

– Никогда не торопись поднимать телефонную трубку в чужой квартире.

– Что?
– Он ничего не понял, придворный шут, мечтающий о власти. Он пожал плечами и ушел, решив, вероятно, что мертвец заговаривается.

Разумеется, у меня был шанс выжить. Но от одной мысли, что меня положат на клейкую клеенку, оголят взрослый зад и в анальное отверстие будут проталкивать резиновый шланг для дезинфицирования... Нет, лучше смерть.

Или я не хочу больше жить вместе с терпеливым, Богом проклятым, затравленным, святым народом, давясь брикетами из очередных обещаний и новых надежд.

Над кремлевскими куполами зависли два вертолета. Медленно присели на брусчатку. Лопасти гнали мусорный ветер в лица встречающих. Наконец механический рев прекратился - из бортов запрыгали люди, среди них были Загоруйко и его друзья, которые оказались участниками столь эпохальных событий.

На столичной площади, где в центре, как символ тоталитарного прошлого, возвышался гранитный постамент, митинговали люди с алыми стягами. С кузова грузовичка выступал лысоватый человечек с воодушевленно-лживым личиком. Из шипящего динамика неслась позабытая революционная песня: "Мы наш, мы новый мир построим..." Под нее с хрустальным звоном молотили витрины буржуазных магазинов. Начиналась старая эпоха нового хаоса, разрухи и революционной целесообразности.

От уходящего солнца горят кумачом кремлевские купола и речная излучина. Тихие печальные коридоры державной власти. В одном из кабинетов нервничает Загоруйко:

– Теряем время. Сколько можно смотреть про Болванов? Не понимаю? Сами они там... болваны, что ли?

– Виктор Викторович, потерпите, - умоляет Вика.
– Вопрос трудный. Решается судьба страны.

– Прекратите меня учить!
– пыхает гений.
– Кто вы такая? Пигалица, понимаешь! Безобразие! Судьба страны вот здесь!..
– больно хлопает себя по лбу.
– И всего мира!.. И прекратите плакать!..

В это время дверь в кабинет открывается, на пороге - Ванюша и Любаша, глупо ухмыляющиеся. В их руках графин и стаканы.

– В чем дело?
– настораживается Ник.
– Водку нашли?

– Не, это вода, - отвечает Ваня.
– Я ж побожился не пить проклятую.

– А что тогда?

– А это... никого нет. Нигде. Пусто!

– Ни души, - подтверждает женщина.

– Ни души?
– переспрашивает журналист.
– Следовало этого ожидать. Что будем делать?

И как бы ответом на этот вопрос раздается знакомый далекий гул, как при землетрясении, - это гул победного марша.

Воздушный лайнер заправляется перед полетом. Пассажиры, они же сотрудники международного корпункта, а некоторые из них агенты ЦРУ, нервничают, глядя в иллюминаторы: вечерняя синь горизонта окрашивается кровавыми всполохами. По проходу между рядами торопится человек с военной выправкой и спутниковым телефоном:

– Вас, шеф!

– Кто?
– Руководитель затравленно смотрит на трубку.
– Меня нет.

– Это агент SWN-JEL-2477.

– О Боги! Откуда?

– Из Кремля, сэр.

В одном из кремлевских кабинетов проистекал скверный скандал. Виктор Викторович Загоруйко решительно отказывался покидать пределы своей любимой страны.

– Никуда я не поеду! Лучше погибну вместе с родиной. Она у меня одна.

– Ну хорошо, - сказал на это Ник.
– А кто ее спасать будет?

– Не знаю.

– А я знаю: ты, Виктор!

– А я не знаю, как ее спасать!
– отрезал Загоруйко.
– Все, счастливого вам пути.

– Тогда извини.
– И классическим ударом в челюсть журналист отправляет химика в угол.

Ошеломленный ученый упал, ломая стулья. Женщины ахнули и попытались оказать ему помощь. Виктор Викторович отбивался от них и ныл в голос:

– Вот так, да? Такая, значит, у вас свобода слова: бить человека по зубам!
– Стянул с плеч замызганный рюкзачок, закопошился в нем.
– Если и ЭТО разбили!.. Тогда я вообще не поеду в вашу страну свободы... свободы...
– И неожиданно осекся на полуслове.

Впрочем, Виктора Викторовича не слушали. Подхватив ученого под белы ручки, его товарищи поспешили вон из кремлевского кабинета.