Птицеед
Шрифт:
Мог бы и не напоминать.
Оделия Лил в тёмно-зелёном платье с бретелью через одно плечо, сняла короткую коричневую накидку с капюшоном, перебросив её через спинку соседнего стула. Она сидела за ближайшим столом, грея руки о высокую лимонную фарфоровую чашку с шоколадом, украшенным белой пеной сливок и розовыми зефирками. Жена моего брата была такая же, как там, в Иле.
И такая же, как в тот день, когда я поссорился с Рейном и они оба ушли в последний поход, продлившийся восемь долгих лет.
Мягкий профиль, изящная шея, мелкие кудряшки тёмных волос, большие пытливые глаза — цвета насыщенного
Вполне понимаю брата, выбравшего её.
Мы встретились взглядами и несколько секунд смотрели друг на друга, ничего не говоря. Она стиснула побелевшими пальцами чашку, я застыл в двух шагах от неё.
Кажется, эта проклятущая чашка стала для Оделии какой-то соломинкой, якорем, средством спасения, чтобы не утонуть, чтобы не унесло, и я физически ощутил, насколько гостье было тяжело отпустить её.
Решилась. Оказалась рядом, внимательно глядя в лицо, изучая мои эмоции, колеблясь сделать последний шаг, страшась, что я остановлю или оттолкну.
Не позволю.
Но я позволил.
Оделия обняла меня, спрятав лицо на моей груди. Так мы и стояли, на виду у всех, ни на кого не обращая внимания.
— Как же я рада, что хотя бы кто-то из нас остался жив, Малыш, — прошептала она мне.
— Ты здесь, а не на нашей лавке.
— Прости, Малыш.
«Малыш». Когда она пришла в мою семью, я был юн, а она… старше. В том моём прошлом разница в возрасте в десять лет между людьми казалась почти что пропастью. Брат часто называл меня Малышом, и Оделия попросила у меня разрешения делать так же.
Дери меня совы, если я собирался позволять незнакомому человеку подобное, но Рейн очень настаивал, а ему тогда я не смог отказать. Так для Оделии я стал Малышом, хотя самой младшей у нас была Элфи.
Перламутровая колдунья редко называла меня по имени и даже в последнюю нашу встречу использовала семейное прозвище. И вот всё снова вернулось на круги своя.
Несколько непривычно ощущать себя Малышом, особенно с учётом того, что я застрял на пороге тридцатилетия.
— Теперь я не властна над своими свободой и желаниями. Потребовалось обмануть многих, чтобы добраться до тебя. Моё время на исходе.
Мы поднимались по лестнице, пришлось остановиться, чтобы получить объяснения, но в ответ я получил лишь грустную улыбку:
— Не волнуйся.
— Ты столько всего должна рассказать, Од.
— Да. Хорошее слово. Должна. Именно так, — серьёзно кивнула жена моего брата.
Я с трудом сдержался, чтобы не засыпать её вопросами прямо здесь. Но отпер дверь, пропуская гостью на свои этажи.
— Идём в кабинет. Это прямо, до конца… Что?
Ноздри у неё раздувались, а глаза потемнели, теряя прозрачную голубизну, наливаясь серым цветом.
— Запах Ила. И ещё чего-то… Мне ведь не мерещится?
Я заметил, что её губы искривились и начали дрожать. Встречал такое у людей, вернувшихся из рейда. Кошмар Ила крепко въелся в их кости, и они теряли волю, лишаясь сна, возможности есть, проваливаясь в тот ужас, что они испытали там, стоило лишь им почувствовать запах.
— Ты права. Я настолько
привык, что не ощущаю. Тебе ничего не грозит. Не беспокойся.— Беспокоиться? Да я в ярости! Покажи. — И, помедлив, добавила, смягчив тон: — Пожалуйста.
Я провёл её наверх, к оранжерее, и она застыла в дверях, плечом прислонившись к косяку и изучая древо. Во всём его белопенном цветении, солнечном величии и размахе грубых, неказистых, узловатых ветвей.
— Что это? — наконец шепнула она. — Что это, Малыш?
— Принёс оттуда, когда искал вас. Ещё в первый год, когда вы пропали.
— Так быстро выросло за восемь лет? Никогда такого не встречала. Где ты его нашёл?
— За Кристальным лесом есть…
— Лирраум. Белый пробел. — Оделия прекрасно знала Ил. — Далеко же ты забрался. Оно разумно?
— Нет, — ответил я, хотя возможно, стоило сказать… «возможно». — И не опасно.
— К чему тебе это?
Действительно, к чему? Ответов у меня было множество, включая один, наиболее значимый, но я лишь произнёс:
— Посмотри на него. Разве оно не прекрасно?
Оделия посмотрела, чуть поджав губы, ответила, скорее чтобы не ссориться:
— На свой лад.
И тут из-за толстого ствола появилась Элфи с лейкой, в перчатках, в кожаном фартуке, с платиновыми волосами, собранными в высокий хвост. Когда меня нет в Айурэ, за древом ухаживает она. А порой, когда я здесь — тоже она.
Они увидели друг друга одновременно, и мне было интересно следить за их эмоциями.
У моей воспитанницы — потрясение, радость и тут же настороженность.
Нет.
Осторожность.
У Оделии — только потрясение.
— Это что? Элфи? — очень неуверенно спросила она, наблюдая за тем, как та приближается к нам.
— Да.
— Она так… — У колдуньи перехватило горло, и слова прозвучали мёртвым шёпотом ветра в заброшенном городе: — Так выросла.
— Ты видела её ребёнком, теперь перед тобой девушка. Всё быстро. И долго.
— Восемь лет… — Всё ещё потрясённая, Оделия качнула головой. — Я столько упустила. Какая она?
Сложный вопрос. Особенно с учётом того, что знает жена моего брата. Почти невозможно ответить кратко. Но я нашёл подходящий вариант:
— Ею можно гордиться.
— Я счастлива, что это так. Что ошибалась.
— Ритесса, рада видеть вас в добром здравии. — Элфи сделала книксен, и я отметил, что теперь они с Оделией одинакового роста.
— Я могу тебя обнять?
Девчонка покосилась на меня, но я не стал помогать в этом. Ей придётся самой заново строить отношения с нашей гостьей и самой выбирать, что лучше. Так что Элфи приняла решение, осторожно кивнула и, когда её обняли, задала тот, самый важный вопрос, с которым медлил я:
— Он жив?
И тогда Оделия заплакала.
Древо, казалось, наклонилось к нам всеми ветвями, защищая от алого света закатного солнца, бьющего через стеклянную крышу.
Элфи восседала на своём «троне», точно юная прекрасная королева с холодным лицом и глазами, в которых я читал множество эмоций. От разочарования до глубокой грусти, грусти в сочетании с тихой, ледяной яростью, которую она уже давно не выплёскивала в мир, топя огнём своего сердца, до тех пор, пока та не истаивала.