Pticy

Хеге не была расположена к этой игре.

– А-а, значит, тебе приснился сон? — спросила она так, слов­но все это не имело никакого значения.

– Гм! — снова сказал Маттис.

– Давай уж рассказывай, я же вижу, что тебе не терпится.

После таких слов сон показался Маттису более явственным, более значительным. Почти явью.

– Рассказать, что мне приснилось?

Хеге кивнула.

– Этого я не могу,— сказал Маттис и важно посмотрел на нее.

– Значит, ничего особенного тебе не приснилось,— упрямо сказала Хеге и налила кофе из щербатого кофейника. Она думала уже о другом.

– Порядочные люди не говорят о таких вещах, какие мне снились. Знай это,— сказал Маттис.

– Вот как?

– Бесполезно меня пытать и расспрашивать. Так что знай это.

Хеге не проявила ни малейшего любопытства, ее слова были подобны ушату холодной воды:

– Можешь утешиться тем, что сон всегда надо понимать на­ оборот. Человеку снится то, чего на самом деле не бывает.

– Неправда! — воскликнул Маттис.

Он вздрогнул от ее слов. Ему показалось, что она нарочно хо­чет причинить ему боль. Но ведь она не знает, о -чем говорит, все дело в этом.

– Почему ты такая злая? — взволнованно спросил он, и ему сразу расхотелось есть.

Он так резко встал из-за стола, что приподнялся край сто­лешницы. Чашка опрокинулась, и кофе разлился.

– Фу, Маттис, какую грязь ты развел!

– А кто в этом виноват?

Неужели она не понимает, что все ему испортила?

– Вечно ты мне все портишь!

– Ладно, Маттис, успокойся.

Он уже опомнился.

– Ничего, теперь тут все будет иначе, все. Это началось ночью.

Хеге вспомнила, как упряма она была ночью, и раскаялась.

– Сегодня вечером я пойду с тобой смотреть тягу. Не сердись.

– Она уже будет не такая, как в первый раз.

Хеге не стала спорить, она убрала со стола и села довязывать кофту. Потихоньку она наблюдала за Маттисом. Он почув­ствовал это и резко спросил:

– Что тебе еще надо?

– Я смотрю, не собираешься ли ты пойти поискать работу. Ведь ты обещал.

Она была беспощадна.

– Да, но тяга...

Она была непреклонна.

– Никакие птицы и никакая тяга тебе не помогут. Если ты сказал, что пойдешь искать работу, значит, должен идти.

Маттис испугался. Видно, на этот раз с Хеге что-то стряслось, если она так настаивает на своем. Неужели она не понимает, ка­кое это мучение? Он вскочил со своего места, которое казалось таким надежным, и с тревогой спросил:

– Разве так у нас должно было измениться после тяги? Мы не должны сдаваться, это я тебе говорила тысячу раз.

– Тебе легко говорить.

Маттис задумался.

– Почему у меня нет таких бицепсов, от которых лопаются рукава? — громко и жалобно спросил он.

Хеге не ответила.

– Ты никогда меня не спрашиваешь! — возбужденно продол­жал он.

– О чем?

– О том, о чем нельзя спрашивать.

– Хватит, успокойся,— резко сказала Хеге.

Это для обоих было больное место.

– Можно, я подожду до завтра? — попросил Маттис, имея в виду унизительный обход соседних усадеб в поисках работы. Ведь Хеге часто бывала доброй сестрой, хотя в последнее время выдержка изменяла ей и она вдруг начинала сердиться.

– Потому что сегодня — это сегодня. Понимаешь?

– Ладно,— сказала Хеге.— Подождем до завтра.

9

Сегодня было сегодня. Маттис кружил возле дома.

Во сне у меня было три сокровища, думал он: ум, сила, лю­бовь.

Я был другой в трех отношениях.

Ясным летним утром он бродил вокруг дома. Хеге, конечно, сидит дома и дуется, потому что он не пошел искать работу, ну и пусть. Новое слишком близко касалось его, было слишком зна­чительным. Свежие ветры и еле уловимые запахи окружали Маттиса.

Три сокровища. Утром они снова исчезли, он не обманывал себя — лишь вспоминал о них, слушая то, что звучало у него под ногами. Словно он нечаянно наступал на клавиши, и музыка, та­ившаяся в земле, начинала звучать, очаровывала и становилась явственной и живой.

Другой в трех отношениях. Но сегодня — это сегодня. Стран­но, что Хеге этого не понимает, подумал он, спускаясь к озеру.

Он остановился на берегу и, словно ребенок, начал бросать в воду камешки. Вода была гладкая как зеркало — рыбачить сегод­ня было бесполезно. Маттис с чистой совестью мог даже не при­касаться к своей утлой лодчонке.

Три сокровища. Они были тут, с ним. Сегодня ночью он сам был другой. Все, о чем он мечтал, родилось в нем по его желанию.

Маттис швырял в воду камни величиной с кулак, глаза у него были затуманенные и пустые.

– Маттис! Обедать! — крикнула с крыльца Хеге.

Добрый женский зов.

Три сокровища дрогнули.

Хеге не требовалось прибавлять: иди скорей! Маттис не за­держивался, когда его звали есть, он быстро взбегал по склону и садился к столу.

– Ешь, пока еда не перевелась,— сказала Хеге, подавая ему тарелку.

Маттис понимал, что ее слова вызваны его отказом искать ра­боту. Она на него сердится.

– Но если человек стал другим в трех отношениях,— сказал он с набитым ртом.

– В каких трех отношениях?

– Это связано с тем, чего ты не должна знать. С девушками и с...

– Ясно.

– Ты никогда не бываешь другой, ты такая, какая есть,— сердито сказал он.— Тебе этого не понять.

– Да,— согласилась Хеге.— Так ты все-таки пойдешь завтра?

Какая она настойчивая и непонятливая, подумал он. Но зато она их кормит.

– Раз сказал, значит, пойду,— ответил он, содрогаясь при мысли о собственной беспомощности рядом с сильными и лов­кими работниками.

Хеге снова взялась за свое вязание. Маттис спросил почти с мольбой:

– Будешь смотреть сегодня тягу? Ты утром обещала.

– Только не сегодня, это чересчур поздно.

– Но ведь ты хотела...

– Мне надо выспаться,— решительно сказала Хеге.

– А если ты больше никогда не проснешься? — упрямо спросил Маттис.— Ведь ты потом будешь очень жалеть.

Хеге вздрогнула. Он не понял, почему его слова так задели ее.

– Сейчас же замолчи!

Он убежал. Она что-то говорила ему вслед, но он, задев о ко­сяк, испуганно выскочил за дверь.