Публичное одиночество
Шрифт:
(2006)
Интервьюер: Вы не раз говорили, что чувствуете себя в провинции больше своим, чем в Москве…
Я Москву бесконечно любил и люблю. Вот сегодня ехал и радовался: какой потрясающий город! Дело не в том. Как вам сказать?
Вот недавно мы возвращались из Нижнего Новгорода. Ночь. Поздно. И мы проезжаем Печорский монастырь. Я говорю: «Давай заедем!» Время – одиннадцать часов вечера. Как вы знаете, с заходом солнца любой православный монастырь закрывается. Мы туда приехали. Постучали. Я назвался и попросил открыть. И нас пустили. Незнакомый мне отец игумен дал нам возможность
Этот игумен ведь лично меня не знает, он относится ко мне не как к артисту Никите Михалкову, а как к православному человеку, который чувствует, а точнее, пытается чувствовать то глубинное и главное, чем живет дух русского монастыря. Я прекрасно понимаю, как далеко мне до духовной красоты и чистоты православного монашества. Но я чувствую силу и значение их подвига.
Я был свидетелем такого отношения к Вам в Дивеево, когда люди подходили не просто к любимому режиссеру Михалкову, но к своему, к православному человеку… который верует так же, как они, и тоже к батюшке Серафиму пришел…
Вот это по глубинному человеческому счету абсолютно стирает все, что может раздражать, мешать или давать ощущение твоей ущербности в социуме городской жизни. Когда ты понимаешь, что эти люди, которые никак от тебя не зависят и никак с тобой внешне не связаны, проявляют такое доверие… Ночью открыть монастырь! Сами понимаете, это очень много…
Я не люблю не Москву, а московскую тусовку, которая проводит жизнь внутри Кольца. Но когда ты испытываешь то, что испытал я в этом Печорском монастыре, то все это вообще перестает иметь какое бы то ни было значение. И это не сентиментальность, это и есть то самое глубинное состояние души, которое называется русской любовью. Это то, что каждое воскресенье объединяется литургией, что под куполом единого храма – духовного купола нации. То, что называется семья в общенациональном понимании. (II, 55)
(2010)
Провинция – самое дорогое, что есть у России.
Если говорить про несчастья правления Юрия Лужкова, главное из них то, что провинция потеряла любовь и уважение к своей столице. Потому что столица потеряла интерес к провинции. Забыла про нее – со всеми своими гигантскими бюджетами и возможностями. Очень надеюсь, что Сергей Собянин, человек, вышедший из русской провинции, попытается вернуть Москву стране и страну Москве. Возродить ситуацию, когда ты впитываешь в себя соки, не вытягиваешь последнее, а впитываешь и сам в ответ даешь. (XV, 46a)
Города провинциальной России
(1984)
Я два месяца провел в Костроме, побывал в Ярославле, Плёсе, Андропове. И должен сделать признание…
Мне давно не доводилось испытать такого чувства, с каким прожил эти шестьдесят с лишним дней. Счастливо ощутил себя частицей монолитного покоя просторов. Один человек (с которым мы стояли на набережной) сказал мне: «А это – наша Волга». Сказал «наша», а прозвучало «моя»…
И мне стало завидно.
Возможно, мое настроение объясняется и тем, что это – земля моих предков. Та точка на обширной географической карте нашей великой страны, что именуется малой родиной. С годами корни притягивают человека со все возрастающей силой…
Вот уеду, нырну в бездну суеты, но у меня останется светлая надежда. Что
есть где в случае чего утешиться, подлечить душу. Что существует на белом свете земля, которая заинтересована во мне, как и я кровно заинтересован в ней.Нуждаться в этой земле, восхищаться всем, что в ней прекрасно, сознавая все ее несовершенства, – это, наверное, и есть высшая форма любви.
И к человеку тоже… (II, 7)
(1993)
Настоящее желание помочь возрождению малых городов может выразиться только в личном участии каждого.
Мой недавний приезд в Елец как раз и был обусловлен таким вот желанием – понять, ощутить, чем конкретно я и моя Студия «ТРИТЭ» можем помочь. Несколько дней назад мы перевели пятьсот тысяч рублей храму Явления Елецкой Божией Матери. Вообще, средства, заработанные Студией, мы направляем на развитие конкретных русских храмов. Но отнюдь не из желания сказать: «Я это сделал». Главное знать, что я это сделал. Любая благотворительность – дело частное и личное. Как личная жизнь.
Когда же на милосердии делается бизнес, это перестает быть благотворительностью. Остается одно делячество, которое никогда никому не приносило утешения.
Если же и вовсе говорить о том, чего нельзя потрогать руками, то любое такое путешествие (в Елец ли, в другой город) для меня – аккумулятор, подзарядка. Больше скажу: я всерьез стал ощущать себя частью именно этой страны, лишь побывав в российской провинции. (I, 47)
(1994)
Ну а теперь по поводу малых городов.
Понимаю вашу боль по поводу их вымирания, но есть и другое. Я последние полтора года много езжу именно по малым городам. Вижу иногда в уродливой, китчеобразной форме возрождение своей собственной гордости. Это что-то невероятное: купец Мамонтов сегодня, в городе Городце, на свои средства поставил памятник Александру Невскому. Мало того что он поставил памятник Александру Невскому, но еще договорился с летчиками ближайшей воинской части, и те во время открытия этого памятника пролетели эскадрильей истребителей так, что образовали из МиГов форму креста. Все вместе – это что-то невероятное. Одновременно МиГи запускали ракеты. Это было апокалиптическое зрелище…
Главное, что в самом этом желании (пусть оно уродливое, пусть оно безвкусное, пусть что угодно) зафиксировалась цель – поставить памятник, а не открыть магазин…(I, 64)
Российская провинция
(1993)
Наверное, настал момент, когда следует понять, что и политика, и история, и будущее страны рождаются не в Москве, не в Санкт-Петербурге, а в российской провинции.
И так было всегда.
Возьмем культуру России. Лучшие ее представители рождались не в домах творчества, не в Болшево или Переделкино, а в глубинке – и подмосковной, и ярославской, в Орле, Ельце… Да просто не было бы великой русской литературы, русской живописи, не будь этой самой российской провинции.
Мало того, мой опыт, опыт всех, кто так или иначе занимался этой проблемой, показывает: если есть какое-то настоящее здоровье, зерно истины, пульс живой, то сохранено оно и прорастает – с трудом, но прорастает – опять же в российской провинции.
Это раньше было. Люди рвались в Москву – в театры и за продуктами. Теперь и то и другое в провинции есть, а часто – лучшего качества.
Следовательно, желание приблизиться к центру, потому что там есть нечто такое, чего нет в маленьком городе, постепенно исчезает. Кроме того, становится понятным, что из центра ни помощи, ни поддержки ждать нечего.