Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

От холодной уверенности, прозвучавшей у неё в голосе, мурашки побежали у меня не только по коже, но и по душе. А она схватила меня за руку, как будто я была её сумкой, и потянула вниз, к дороге, где был припаркован её «жук». Через пятнадцать минут мы уже были в кабинете директора кладбища, который смотрел на нас, будто мы террористы.

— А какое вам дело до того, когда были похороны? — спросил он.

— Мы были с ней знакомы, — ответила Лела.

— Ну, если знакомы, то странно, что вы не слышали… — не прекращал упорствовать директор. Потом он встал и, прежде чем повернуться к нам спиной и посмотреть в окно на своё царство с бесконечным морем крестов, сказал:

— Мы такую информацию не даём. Спросите тех, кто придёт к ней на могилу.

В следующее мгновение Лела снова тащила меня, как сумочку, к «жуку».

— Куда мы несёмся? — воскликнула я нервно, оскорблённая её отношением.

— Спросим у того, кто придёт на могилу… Будем ждать, кто-то должен прийти, могила еще тёплая.

От этой её отвратительной формулировки я содрогнулась. Она произнесла слова «тёплая могила», как будто говорила про хлеб только что из печи.

Когда «жук» вынес нас на горку, мы испытали настоящий шок: вокруг могилы стояли кино и звукооператоры и осветители, перед могилой в режиссёрском кресле сидел пожилой бородатый мужчина, вокруг была охрана, и нам было ясно видно, что Нико, убийца Нины, стоит на коленях у её могилы и сквозь слёзы произносит монолог перед тремя камерами. Нина со съёмочной группой, укрывшись в тени соседнего дерева, внимательно следила за текстом со сценарием в руках. На лице Лелы читалось удовольствие. Она растянула рот в циничной улыбке: это была та самая гневная улыбка, с которой она злилась на судьбу, когда проигрывала мне в зонк: обычно я вырывала победу с последним броском костей, когда сумасшедшая удача спасала меня от поражения, иногда у меня выпадало сразу пять шестёрок. Она надавила на газ и как фурия вылетела с кладбища. Молчала.

— Логично, — испуганно сказала я. И добавила, чуть более уверенно: «Если он убил её в кино, то сцена раскаяния на могиле просто неизбежна».

— Ты не понимаешь, — сказала она с надрывом. — Недавно мы входили в ту вселенную, в которой она мертва; мы видели её могилу! Но это длилось недолго! Мы только что вышли из той вселенной. И снова вернулись в нашу, в которой она жива и к тому же киноартистка. И мы по-прежнему не можем доказать, что параллельная вселенная существует. И что эта здешняя вселенная скорее всего ненастоящая, а настоящая — та, другая. Потому что я видела, что её убили, не знаю, веришь ты мне или нет, но я видела своими глазами, им нечего даже и пытаться обмануть меня каким-то насосом для разбрызгивания фальшивой крови! Даже если здесь она жива, то где-то она мертва — упрямо повторяла она.

Я молчала. Ёжиться стало моим постоянным состоянием с Лелой с тех пор, как я приехала вчера. Я хотела сказать ей, что сегодня утром тайно заглянула в её дневник, что видела, что она написала прошлой ночью, попросить прощения за то, что ничего не спросила о нём и о ней… Это и правда, было бессердечно с моей стороны. Я хотела спросить её — как она может утверждать, что буквы стали картинками букв, так же, как сигареты стали картинками сигарет, а здесь непохоже, что жизнь стала картиной жизни (раз она убеждена, что тот артист действительно убил Нину из-за измены), и что она придаёт этой картинке больше значения, чем реальности? И хотела спросить — заметила ли она, что в левом ботинке Филиппа дыра и что ему нужны новые туфли, что он в зимней обуви, а сейчас лето, но… не стала. Совесть у меня была нечиста, потому что, положа руку на сердце, я приехала к Леле по другой причине, не для того, чтобы заниматься её проблемами…

ЛЕЛА

Филипп все чаще убегает из детского сада. Где он ходит, что делает, одному Богу известно. Непонятно, где у этих воспитателей глаза. Вчера, после того, как мне в панике позвонили из сада, что он снова сбежал, я искала его три часа и обнаружила выходящим из церкви. Пономарь сказал, что он пришёл в девять, а я увидела, как он выходит, около полудня. Что шестилетний ребёнок может делать в церкви три часа? Я спросила его, молился ли он, и он сказал: «Нет, мам, внутри были какие-то дяди, рисовавшие картины на стенах. Среди них дядя Мелентий, он гений… Вот на эти картины я и смотрел. Я тоже хочу рисовать святых, когда вырасту».

— Зачем? — спросила я. — Зачем тебе рисовать святых?

— Потому что мне кажется, что дядя Мелентий, который рисует святых, уже не тот, каким был месяц назад, когда начинал. Он всё больше становится похож на то, что рисует.

И своей рассудительностью он, как и всегда, заткнул мне рот, и я его, как всегда, простила ради блестящего ума, который он несёт в себе. Я не хочу полностью открываться Ане и говорить ей всё, но предчувствую, что у меня будут с ним проблемы, и именно потому, что он исключительный. И я не хочу признаваться ей, что меня грызёт совесть, потому что чувствую, что бросила его на произвол судьбы, особенно после того, как подписала контракт с немецким издателем на эту проклятую книгу. И что воюю с Филиппом, чтобы он обул новые туфли: эти он носит с тех пор, как ушёл отец, они давно ему малы и жмут, а он не хочет их снимать и обувать новые. После ухода отца он замкнулся, а когда Аня приехала, сказал ей только «я в порядке», и после этого — ни слова. Придётся обратиться за помощью к детскому психологу, но только не к Ане; я жду, не дождусь, когда она уедет, иначе мы с Филиппом запутаемся в одной сети с ней. А я не хочу, чтобы это случилось, мне не нужны обязательства, а тем более эмоциональные долги перед Аней. Не знаю, просто не знаю, что будет…

АНЯ

Сегодня новый шок. Мы вместе, я, она и Филипп, отправились в библиотеку, чтобы вернуть одни книги и взять другие.

Пока мы шли, мимо нас несколько раз проезжал красный экскурсионный автобус, двухэтажный, как в Лондоне. Из него на всю улицу гремела попса, а на верхней палубе танцевал пьяный клубок толкающихся, потных людей, девицы с татуировками и пирсингом, повисшие на каких-то взрослых мужиках с такими толстыми золотыми цепями, что в грозу к ним страшно было бы подходить (в золотой громоотвод может ударить молния); те разговаривали (точнее кричали) на разных языках и, пока девушки танцевали перед ними, засовывали свои волосатые руки им в лифчики и шорты, набивая их долларами и евро. Из проезжавшего автобуса несло запахом пустой винной бочки, женского пота, смешанного с духами, и пота мужского — крепкого, волосатого. Люди в автобусе, совершенно пьяные, походили на змей, которые сплелись в любовном трансе. Собранные на верхней открытой палубе, они казались сумасшедшими, интернированными в этом месте, чтобы они не могли рассеяться по просторам земли и распространиться подобно пожару или чуме. Увидев мой недоумённый взгляд, Лела сказала:

— Это безобразие продолжается уже целых семь дней. Все убегают от этого автобуса.

— Но кто эти люди? — спросила я.

— Гости мэра, заграничные бизнесмены…

— А девушки?

— Безработные. Мэр платит им за сопровождение. Надеется на инвестиции. Что кто-нибудь, да клюнет.

— Ваш мэр, похоже, большой специалист в этом деле — сказала я. — Он точно знает, на что падки богатые люди.

Филипп при этом присутствовал, но особого внимания на автобус не обратил. Точнее, он не обращал особого внимания ни на кого из нас, как будто находился в своём собственном мире. В какой-то момент Лела заметила, как с другой стороны улицы ей машет подруга. Она остановилась, посмотрела на меня и сказала:

— Иди в библиотеку, чтобы на тебя не глазели те в автобусе, я только поговорю с приятельницей — она уже несколько дней носит в сумке подарок для Филиппа.

Она взяла Филиппа за руку, они перебежали через улицу, а я направилась в библиотеку.

Когда я вошла, я вспомнила всем хорошо известный запах старых книг, умиротворяющий, как капли валерьянки или дым ладана во время службы: неужели этот запах может существовать одновременно с запахом, доносившимся из автобуса, а если может, то принадлежат ли две такие разные субстанции одному и тому же миру? И как их ощущают одни и те же человеческие органы чувств? Может быть, Лела права насчёт параллельных вселенных и одновременного существования А и не-А?

За стойкой я увидела пожилого библиотекаря в очках с толстыми стёклами, который брал книги у читателя. Мужчина, возвращавший книги, был среднего роста и крепкого телосложения и стоял ко мне спиной. Когда он повернулся и пошёл к выходу, какое-то шестое чувство подсказало мне, что сразу он выходить не собирается; и предчувствие меня не обмануло. Хоть я и старалась не смотреть на него, краем глаза я увидела, что он остановился посредине помещения и чего-то ждёт; похоже, когда я подойду к стойке. Это продолжалось несколько минут. Наконец, не выдержав, я взглянула на него. Это был красивый мужчина с умным выражением лица, державший в руке две книги. Его глаза засияли так, как будто он увидел перед собой чудо. А потом он лишь произнёс: «Аннушка!». У меня чуть не подкосились ноги, потому что этот неизвестный человек никак не мог знать о моём детском желании, чтобы меня называли Аннушкой, именно так, а не Анной (как написано в моём свидетельстве о рождении). Даже не Аней, чего я с трудом добилась от Лелы, хотя, правду сказать, иногда она всё же удостаивала меня имени «Аннушка». Я ещё раз внимательно взглянула на мужчину, чтобы окончательно убедиться, что никогда в жизни его не видела; он же, не дождавшись от меня ответа, продолжал: «Разве ты не во Франкфурте?» Меня потрясло, что он сказал это по-русски, а я сама всю жизнь учу русский просто из любви к этому языку, хотя у меня никогда не было ни времени, ни денег, чтобы записаться на курсы!

Это был уже конкретный вопрос, игнорировать который было невозможно, тем более что старый библиотекарь с любопытством следил за происходящим. Подойдя к стойке, я сказала ему:

— Вы ошиблись. Я никогда не была во Франкфурте.

— Но ведь вас зовут Аннушка, да? — настаивал он, как ребёнок, которому не покупают мороженое.

И, вероятно, под впечатлением от недавно увиденного отвратительного автобуса, в котором мужчины разнузданно играли, как им заблагорассудится, с обнажённой женской плотью, которая сама повесила на себя ценник в мясной лавке на колёсах, я, будто обращаясь к одному из тех волосатых альфа-самцов, а не к человеку с двумя книгами в тихой библиотеке, сказала: