Пустой мир 3. Короны королей

— Вам знакомо мое имя, но мне все еще неизвестно ваше, — отозвался Эдвард, не убирая руку с эфеса. — Назовитесь, прежде чем начинать разговор.

— Думаю, мое имя вам тоже приходилось слышать… — его собеседник остановился, задумавшись, но потом все же потянулся руками к собственному шлему. Щелкнули открытые крепления, и этот человек осторожно поднял забрало, открывая лицо. — Меня называют Стивки, и до недавнего времени я был подданным Тоскарийского графа. Ныне же, можно сказать, нахожусь на вольных хлебах… — он прокашлялся после этой фразы, — воздух здесь не самый чистый, но, думаю, некоторое время мы можем разговаривать с открытыми лицами. Это сделает наш разговор… более откровенным…

— Командор Стивки? — Эдвард вздохнул, искренне удивленный, что подобный человек искал с ним встречи, но, поняв смысл последней фразы, тоже поднял свое забрало. — Да, мне приходилось о тебе слышать, но, признаюсь, я думал, что ты сейчас скрываешься где-нибудь на отдаленных окраинах острова или даже за его пределами. После падения Кастерфакта ты исчез, многие считали тебя погибшим, но я был уверен, что человек с таким опытом выживания, — Эдвард не удержался от ироничной усмешки, — вряд ли останется умирать на поле боя.

— Опытом выживания?! — Стивки усмехнулся. — Что же слышал обо мне барон Тристанский? — он подошел ближе, сложив руки на груди, но все же остановился на расстоянии чуть больше длины тристанского клинка.

— То, что говорят, вспоминая это имя, — ответил Эдвард. — Превосходный командир и тактик, чьи победы достигаются равнодушием к жизням своих солдат, граничащим с безжалостностью. Предатель, перебежчик, убийца и мародер, за чью голову в двух королевствах назначена цена в несколько миллионов, заочно приговоренный к смерти без права на обжалование. Любой подданный королевства при встрече с таким человеком имеет право пристрелить его как бешеную собаку… Но ты до сих пор жив, не благодаря везению или благосклонности богов, а потому что умело подбирал покровителей, и последним стал граф Тоскарийский, чей личный протекторат спас тебя от позорной смерти в петле.

— Думаю, у него на это были свои причины, — ответил Стивки, чуть поклонившись. — Однако сюда я пришел не для того, чтобы обмениваться любезностями, барон. Теперь, когда мы представлены, можем приступить непосредственно к сути дела?

— Так что же хочет человек, лишившийся последней защиты и приговоренный к смерти, — оскалился Эдвард, — Пришел просить пощады? Не думаю, что твоих заслуг перед королевством хватит, чтобы покрыть прегрешения. Они слишком велики, чтобы даже надеяться на снисхождение.

— Если бы молил о пощаде, я скорее обратился бы к вашему сюзерену, он более подходит для подобных вещей, — усмехнулся Стивки, — ведь он настоящий рейнсвальдский дворянин, бесхребетный и лживый, готовый на все ради собственного достатка…

— Контролируй свои слова, перебежчик, — Эдвард внешне оставался совершенно спокойным, — иначе мне придется лишить тебя языка, чтобы научить манерам и уважению.

— Не корчите из себя идеалиста, господин барон, — поспешил отступить Стивки, — вы сами прекрасно понимаете, что в моих словах гораздо больше правды, чем в том, во что вы сами хотите верить. И потому именно к вам я и обратился. Вы единственный дворянин из тех, кого я знаю, способный сдержать данное слово. Я служил человеку, подобному вам, но, как мне стало известно, он погиб. Теперь могу лишь надеяться на то, что смерть его была достойной.

— Келвин Тоскарийский? — вспомнил Эдвард и добавил, когда Стивки кивнул головой. — Я слышал о нем. Мне говорили, что он воспротивился решениям своего отца. Удивительно, что ты их не поддержал, зная твое прошлое.

— Я саальтец по рождению, но не принадлежу ему душой, — сразу ответил Стивки, моментально похолодевшим тоном, — и мне плевать на вашу войну, у меня есть свои конкретные интересы. Не думайте, что я защищал Кастерфакт по доброте душевной, я лишь исполнял данное своему сюзерену слово. И точно так же я собираюсь сдержать свое слово, обращаясь к вам. Собственно, пришел сюда с предложением… — прерванный коротким смешком Эдварда, он вздохнул и закончил фразу: — Я могу принести вам голову нынешнего графа Тоскарийского, избавив от его назойливого присутствия. Вряд ли найдется еще кто-то способный на это…

— И что же ты хочешь в обмен на его голову? — Эдвард усмехнулся, постаравшись скрыть свои истинные мысли. Смерть Тоскарийского графа избавила бы от многих проблем. Лишенные феодала и наследника вассалы выйдут из конфликта, высвободив значительные силы для переброски на борьбу с Саальтом. Исчезнет угроза союза Аллирда с одним из рейнсвальдских дворян, поскольку даже одного подобного примера будет достаточно, чтобы очень многие заколебались в своей уверенности в необходимости сопротивления силам вторжения. А главное, убийство феодала чужими руками позволит избежать тени на собственной репутации как заказчика. Заявление командора звучало очень дерзко и самонадеянно — тристанская разведка и близко не могла подобраться к графу, который постоянно то появлялся, то исчезал на линии фронта, но не похоже, что Стивки бросает слова на ветер. Предложение было слишком заманчивым, чтобы просто так от него отказываться.

— Самую малость, — пожал плечами командор, — я хочу стать одним из вас.

— Что?! — Эдвард ожидал просьбы о помиловании, деньгах, права свободного выхода с территории королевства или чего-нибудь подобного и столь же материального, но подобное условие ему казалось скорее нелепым, чем раздражающим. — Как это понимать? Тебе не кажется, что ты требуешь слишком много за такую сомнительную услугу? Титул за… убийство?

— А что в этом такого ужасного? — Стивки тоже оскалился. — Дворянский титул привилегия избранных, да? Считаете, что лишь те, кого вы сами выбрали из своего же круга, имеют на него право? А наемнику и плебею вроде меня даже думать о таком нельзя? Чего же стоит титул дворянина, если получить его можно, только родившись в нужной семье?

— Дворянский титул может заслужить лишь человек чести, а не тот, кто не задумываясь, предает как своих, так и тех, к кому переметнулся, — ответил Эдвард сухо. — Для королевства будет позором, если человек, подобный тебе, станет его дворянином. Ни чести, ни стыда, ни совести нет в тебе…

— А в тебе?! — рявкнул в ответ Стивки. — А в тебе есть хоть что-то из перечисленного? Или ты полагаешь, что в этой войне… по уши в грязи смог остаться чистым? Мы стоим на одной ступени, сделав все для того, чтобы следовать собственным принципам. А отличаемся лишь тем, что меня за мои принципы назвали предателем, а тебя — героем! Потому что у тебя есть титул, дающий тебе моральное право, а у меня есть лишь моя совесть!

Эдвард уже было хотел сказать, чтобы наемник не смел сравнивать их, но остановился, когда память выплеснула на него поток воспоминаний о том, что он творил с того момента, как лишился Изабеллы. Он сам не раз переступил все мыслимые и немыслимые законы чести, каждый раз оправдываясь лишь тем, что эти жертвы во имя светлой цели, но не мог же он объяснять каждому все мотивы своих поступков. И вскипевшая в груди праведная ярость улеглась так же быстро, как появилась. Зато заработали мысли, на ходу подсказывая нужные идеи и задачи. Решить можно было любые проблемы, всё зависело только от того, чем человек был готов пожертвовать ради этого. А возможно, что и кем-то необходимо пожертвовать для достижения успеха.

— Зачем такому, как ты, титул? — поинтересовался барон, оставив предыдущий выпад своего собеседника без ответа. — Чего ты этим хочешь добиться? Ни для кого не будет секретом, кто ты и как его получил. Даже став дворянином, ты останешься изгоем, которого ждет если не петля, то кинжал в спину.

— Дворянский титул позволит мне стать одним из вас, — озвучил очевидное Стивки. — Позволит мне остаться, не скрываясь от вашего так называемого правосудия. И главное, я не вижу здесь людей, достойных того, чтобы служить им. Мне надоело быть гонимым ветром мусором, так что стать частью системы меня вполне устраивает. А насчет кинжала в спину… — командор хищно усмехнулся, — я и так слишком долго живу при том, что живой мешаю многим. Если есть еще желающие попытать счастья там, где иные уже потерпели фиаско, пусть попробуют. Если одному из них повезет, то не думаю, что буду слишком горевать по этому поводу.