Путь

— Футбольный клуб такой знаю — это да.

— Да, сейчас уже клуб. Но сначала это было объединение жителей, пострадавших от Великого Потопа. В ту пору в полис прибыло почти десять тысяч «потопчан» из затопленных городов Франции, Бельгии, Дании, севера Германии, да отовсюду. Поэтому в Хольмгард вошли… собственно, все новоприбывшие в него и вошли; и их дети тоже, сам понимаешь.

А в русском кампусе людей мало было — у Союза тогда не было денег вовремя строить жилье. Возводили, конечно, но медленно. Немцы обустраивались быстрее, их становилось больше, в том числе и в руководстве, поэтому множество полисных законов прописывались ими. Законы в Ганзе, чтоб ты знал, называются «скра». «Кто пишет „скру“ — тот и мажет икру», так стали говорить. Ведь оно как вышло? Огромную кучу ресурсов, направленных на создание всего полиса, немцы влили в свой кампус. Причем по вполне понятным причинам — в русской части достраивали только первую филу, а в немецкой уже третью заселяли. То есть всё по закону, по «скре», так и пошло. Сейчас полиция и администрация тоже находятся под дойчами и скандами* (германцами и скандинавами). Короче, у них дела пошли, у нас — нет.

— Когда хозяина нет, то хозяйство валится! — веско кивнул Аттал Иванович.

— А что русские? — заинтересовался Алекс.

— Так в русский кампус людей не очень много приезжало. Говорю же, селиться было негде, да ещё один застройщик сбежал с деньгами дольщиков. Скандал за скандалом. Только поутихло, люди пошли, как опять конфликт — в русском кампусе убили немецких барыг, толкающих наркоту. Убийц не нашли, но там свои были причины. Потом наши коммерсы кинули немцев, потом ещё пару раз швыранули* (обманули) дойчей, предоплату получили и смылись в Союз. Короче, вскоре на Немецком Дворе состряпали приказ, запрещающий жителям немецкого кампуса поддерживать гражданские отношения с жителями русского: нельзя было торговать, давать или брать в долг, даже обмениваться чем-то.

— Дурачьё! — прокомментировал Аттал. — И те, и другие.

— Дальше больше. Дело было осенью, из окрестных союзных деревень к нам на ярмарку приехали крестьяне продавать урожай. Все дёшево, понятно дело. А к немцам не поехали, мол, своих только кормить будем — славян. Естественно, дойчи, не утерпев, собрались несколькими сотнями бюргеров и тоже заявились. За скидку, знаешь, немец удавится. Наши им, мол, вы же сами не захотели торговать с русскими, валите на хер, дойчи. Слово за слово, драка началась: все орут, толкаются, ничего не понятно. Я тоже был там, видел. Какую-то бабку задавили в давке, представляешь? Расследование установило, что смерть наступила в результате несчастного случая, сам понимаешь, дойчи же расследовали. А дед еёный, бабки этой, потом пришёл к немцам, пытался справедливости найти, да где там — его полиция прямо из Немецкого Двора на улицу выставила. Так он прямо возле дверей сидел, плакал, потом окно у них разбил со злости, и деда, представьте себе, за это на десять суток посадили.

— Да, было такое, помню, — важно покивал головой Аттал Иванович.

— Так вот, через несколько дней наши, почти всем кампусом пришли днём на Немецкий Двор и забросали его камнями, разбив вообще всё, что можно было разбить в округе. Ты что! Международный скандал на весь Союз, журналисты отовсюду понаехали. Сам генеральный прокурор Союза тогдашний — Сабыр Нибуров приезжал, я его видел собственными глазами, хоть и мелкий ещё был. В общем, разрулил он ситуацию, заключил Нибуров мир и уехал, а мы обратно остались.

Сначала нормально всё было, спокойно. Но однажды русские привезли на узел большую партию товара, вроде бы живого леса, не помню, и оставили его на грузовом перроне. У них что-то сломалось в транспортном маге, и, по чистой случайности, перрон на это время арендовал Улаб Гослар — немецкий авторитетный дядька. Мы с ним тоже немного знакомы. Так вот этого Улаба русские однажды на рублы кинули. Но не эти, а другие, просто их звали одинаково — однофамильцы. Короче говоря, Улаб приехал на узел, смотрит, а на его арендованной платформе лежит груз, в накладной увидел фамилию, подумал, что это его должник и забрал товар себе.

— А ты же говоришь, что немцам с русскими было нельзя торговать… — на всякий случай уточнил Александр.

— Так это случилось уже после Нибурова мира. Он-то признал этот документ незаконным. Короче, слушайте дальше. Ситуация так и не разрешилась, напряжение снова стало нарастать, да ещё молодёжные драки между кампусами подогревали. Тогда, кстати, немцы стали свой кампус называть «Райх», а русские, в ответку, свой — «Сталинград». И пошло-поехало. Иногда драки превращались в настоящие бойни, с ранеными и убитыми. Дойчев же было в три-четыре раза больше наших, поэтому наши бились нещадно, в мясо, сам понимаешь!

— Да, про это даже в новостях говорили, — вспоминал Алекс.

— В общем, кое-какой перелом наступил, когда в «Сталинград» переехала семья Котлиных. Братья, сёстры: у всех дети — здоровенные такие лбы. Самый главный у них тогда был старый дядя Макар: метра два ростом, руки с гирю, царствие ему небесное. Я его плохо помню, но сыновей и племянников его хорошо знаю. Что греха таить, любят они подраться, это факт. Как-то раз немцы жестоко избили одного из их семьи, тогда «котлинцы» знаете, как отомстили? Кто-то из них в драке убил сына начальника полиции Ганзы, представляете? После того случая в полис опять понаехали комиссии всякие из Союза, КГБ, полиция, прокуратура, национальная гвардия — кого только не было, все хостелы оказались забитыми. Некоторых котлинцев посадили в СИЗО. Тогда русские собрались и поехали в Москву митинговать — требовать выпустить Котлиных. Им этого не простили, по-видимому, потому что через несколько месяцев власти решили…

— Забрать у Ганзы узел! — за знанием дела опередил его Доктор.

— Точно! — Мирон щёлкнул пальцами. — У Ганзы забрали узел и перенесли его в ближайший союзный город, за сорок километров от полиса. И раньше так-то немного было желающих поселиться в этом месте, а после — так вообще. И ни о какой торговле уже не могло идти и речи. Нельзя же торговать, не имея остановки на людном маршруте. Нет, обычную железную дорогу оставили, чтобы люди могли на электричках до работы добираться, я имею в виду тех, кто в Союзе работал, а грузовые перевозки кончились, многие обанкротились.

Даже такая ситуация возникла: на носу показались выборы, и в первый раз за историю Ганзы никто не согласился избираться, чтобы стать бургомистром, представляешь? Людей пришлось уговаривать, одного бюргера даже оштрафовали за многократный отказ. В общем, еле-еле нашли желающего. Говорят, что сам тогдашний начальник полиции, Ганс Штрюммер, пообещал помощь в управлении городом. Выбрали одного баклана…

— Подъезжаем, парни, — вдруг прервал рассказ Аттал Иванович. — На выход с вещами.

— А потом в полисе показались Вуйчики. Тогда всё и закрутилось! — спешно досказал Мирон, и компания потянулась к выходу.

*

Вот они подъехали ко входу в большое двухэтажное деревянное заведение в виде буквы «П», с тонкой стенкой, соединяющей ножки. Внутреннее пространство буквы в основном было заполнено столиками со стоящими на них стуликами. В центре, на каком-то постаменте возвышалась тумба с пилоном. Внутри взору предстала геометрическая картина из двух параллельных и одной перпендикулярной им фронтальной галереи на первом этаже. В них располагались ресторанчики, как указывали вывески. Видимо, пару помещений пустовало.

На втором этаже, в центре, бельмом на покрасневшем глазу рдели ажурные двери, совершенно не сочетавшиеся с экстерьером здания. Над крышей реял чёрный Веселый Роджер с перекрещенными костями. Слева наверху по порядку столпились помещения, с логотипчиками над ними: «Брокерская контора», «Ставки», «Рулетка». По правой стороне расположились, похоже, стриптиз бар и гостиница. «Удачное решение», — подумал Александр, когда Аттал направился к лестнице на второй этаж. Все устремились за ним, а сверху, из-за перил, уже выглядывала голова Юсуфа. Он сразу вперил взор в Александра, будто бы беспечно вышагивающего под палящим солнцем.