Ранние стихотворения (1896-1910)

И слушая родник слабеющий в кустах Безмолвно замерев почти с наклоном Башни Пизанки ждут прихода их любви вчерашней Пугаясь тишины и пряча смертный страх

^{Перевод Г. Русакова}

НА УГЛУ

Старики горемыки стоят, башмаками стучат на ветру ледянящем, Не подвернется ли, ждут, работенки какой завалящей, Стоят и молчат, меж собой не знакомы и так друг на друга похожи. Порой то один, то другой пробормочет: «О Господи Боже…» Их толкают прохожие в теплых пальто, их водой обдают экипажи, Старики горемыки стоят, стоят терпеливо на страже, А пойдут проливные дожди, Воротник пиджачка приподымут, подбородок опустят к груди И сквозь кашель про Бога словечко соленое скажут. За неделей неделя — стоят, а потом в захудалой больнице Кашель последний и последняя мысль: «Что ж, сыграем, брат, в ящик». И заплачет старик, как больной мальчуган, которому ночью не спится, И умрет, бормоча: «Уж теперь-то Господь работенкой снабдит подходящей».

^{Перевод М. Ваксмахера}

БУДУЩЕЕ

Когда охватит страх всевластных всемогущих Когда им не унять озноб воздетых рук То выйдя из руин спокойны в самой гуще Нагих покойников наваленных вокруг Мы медленно пойдем светясь счастливым взором Мы будем созерцать улыбки мертвецов Спустясь под эшафот пройдем по мандрагорам [30] Кто ранен кто убит пустяк в конце концов

30

Спустясь под эшафот пройдем по мандрагорам — смысл метафоры заключается в том, что корни мандрагоры напоминают формой человеческую фигуру.

Повсюду будет кровь и мы в багровых лужах Склонясь найдем свои спокойные черты А в красных зеркалах неистовствует ужас Любовники мертвы и здания пусты И все-таки мы рук ничем не замараем Лишь будем созерцать как некогда Нерон [31] Все рушится горит округа вымирает И тихо запоем как пел когда-то он Мы будем петь огонь и чистоту горнила Могучесть силачей увертливость шпаны Героев на одре и факелы-светила Чьи нимбы как венцы на нас водружены

31

Лишь будем созерцать как некогда Нерон — по свидетельству историков, римский император Нерон (37–68) с упоением наблюдал катастрофический пожар в Риме в эпоху его правления.

Мы будем петь весну напор телесной тяги Врачующее глаз обилие смертей Предчувствие зари ночную свежесть влаги Извечность бытия счастливый мир детей Нам больше не нужны ни вымысел о вдовах Ни почести ярма ни пушечный набат Ни прошлое И впредь в лучах восходов новых Махины Мемнона уже не зазвучат [32] В жару от мертвецов потянет душным смрадом А уцелевшим смерть на воле суждена Тела да солнцепек Земле того и надо Для русой красоты и тучного зерна

32

Махины Мемнона уже не зазвучат — в греческой мифологии эфиопский царь Мемнон считался автором величественных сооружений; одно из них, изображение самого царя, «Колосс Мемнона», было повреждено землетрясением и во время восхода солнца при перемене температуры издавало особые звуки, вызванные прохождением воздуха через трещины в камне. Образ этой статуи Аполлинер неоднократно использовал в своих стихах.

Чума земную твердь очистит от позора Кто выжил заживут без горести и мук В добре и чистоте А море и озера Помогут им отмыть следы с кровавых рук

^{Перевод Г. Русакова}

УБИЙЦА

Каждый день лишь открою глаза Предо мной появляется женщина В ней я вижу проснувшись с утра Все что было со мною вчера Я на днях заглянул под навес Ее длинных волос и увидел Лес дремучий нехоженый лес Где сплетаются в зарослях темных Ветви мыслей моих А в лице ее в каменных домнах О мой утренний враг Вчера отливали и плавили Все металлы мной сказанных слов А ее кулаки настороженно сжатые Как кувалды чугунные беспощадные Узнаю в них о да узнаю В этих молотах Волю свою

^{Перевод И. Кузнецовой}

ОСЕНЬ И ЭХО

Владыка осени вершит моей судьбою Мне тягостны цветы и сладостны плоды За каждый поцелуй винясь перед собою Я в запахах ловлю предчувствие беды Ты здесь моя пора духовного крепчанья Ладони блеклых дев легли на твой наряд С цветов ни лепестка не опадет в молчанье И голуби летят прощально на закат Вот жизнь моя ее непрочная основа Я жду прихода толп стекающих гурьбой А милая моя печалится и снова Твердит что цвет любви как время голубой Прохожие спешат И страстные желанья Жарой воспламенен лепечет каждый рот Тот рвется жить в саду порою созреванья Тот требует любви забыв что сам урод Я слушаю смотрю я слышу все повторы Стенаний а поля а горы а леса Не спят и я ищу хотя бы след который Смеясь забыла та что дразнит голоса Вот здесь она спала трава едва остыла Прилягу переклик передразню с земли А голос мне в ответ все с той же звонкой силой Хохочет на бегу и прячется вдали Я вижу для тебя о нимфа лишь забава Давно любимое поэтами и мной Все женщины как ты У вас дурная слава С трагических времен покрытых сединой Ведь пламенный Орфей убит руками женщин [33] Страдающий Терамб скрывается в кусты [34] Мне мерзостны цветы Они подобье женщин Я мучаюсь от их бесстыдной наготы Моя душа вошла в свою скупую пору Я слышу вполуслух тяжелых яблок стук А между рук моих расчетливо и споро Для блеклой мошкары готовит сеть паук

33

Ведь пламенный Орфей убит руками женщин — по одному из греческих мифов, легендарный певец и музыкант Орфей погиб, растерзанный вакханками.

34

Страдающий Терамб скрывается в кусты — мифологический пастух Терамб за то, что оскорбил нимф, был ими превращен в жука.

^{Перевод Г. Русакова}

ЛА ГРЕНУЙЕР [35]

Под берегом острова друг о дружку Бьются бортами пустые лодки Нынче не встретишь Ни в будни ни по воскресным дням Ни художников ни Мопассана Что засучив рукава катали вдоль острова дам Пышногрудых и тупоголовых Ах лодочки-лодки как много печали там Под берегом острова

^{Перевод М. Яснова}

35

Ла Гренуйер («Лягушатник») — в конце XIX — начале XX века знаменитое кафе на острове Круасси, под Парижем; сюда после 1904 г., когда неподалеку, в Везине, поселилась его мать, Аполлинер нередко наведывался в обществе художников Андре Дерена и Мориса де Вламинка. По словам Мопассана, описавшего «Ла Гренуйер» в «Подруге Поля» и «Иветте», кафе представляло собой огромную лодку под крышей, пришвартованную к берегу. Хозяин сдавал внаем посетителям прогулочные лодки — лодочные катания были в то время в моде. «Ла Гренуйер» изображали многие художники-импрессионисты, прежде всего Ренуар и Клод Моне, запечатлевшие «Лягушатник» на своих новаторских полотнах 1969 г.