Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

В ночь на 10 апреля 1916 года князь Алексей Романович сошелся с Вашей бабушкой, а результатом этой связи стало рождение Вашего отца – Голицына Бориса. Князь был влюблен в Вашу бабушку и со временем собирался стать с ней под венец. Но тут грянула одна революция, затем другая. Князь был вынужден эмигрировать во Францию, а его старший сын Иван погиб в Крыму, защищая Трон и Отечество.

Ваша бабушка, как нам удалось это выяснить, вскоре вышла замуж за курсанта Красной Армии Абрама Гуревича. Он усыновил Вашего отца, и так, на долгое время, была скрыта тайна его рождения. Борис Абрамович (Алексеевич) Голицын-Гуревич только после войны с Гитлером заключил брак с девицей Софьей Матвеевной Коган, и в 1953 году родились Вы. Нам известно, что Ваш сиятельный отец скончался от сердечной болезни в июле 1992 года. Следовательно, Вы единственный наследник и носитель высокого имени князей Голицыных. Вот, вкратце, славная история Вашего рода и причина, почему наше собрание постановило выслать Вам документ о зачислении Вашего Сиятельства в славные ряды российского дворянства». Ниже следовала разборчивая подпись: «Ответственный секретарь Собрания, барон А. Кугель» и дата.

Четырежды Гуревич перечитал оба документа, но и после последнего прочтения не до конца осознал присланное. Зато жена Ефима быстро разобралась, что к чему.

– Бабка-то твоя шустрила, что надо, – сказала она. – А ты, Фимка, оказывается, никакой не еврей, а сиятельный внучек. Хорошо, что документики эти лежали в Париже под спудом, а то бы шагать твоему папаше на Колыму за такое родство.

– Ничего не понимаю, – бормотал Гуревич. – Помню бабку и деда помню. Они никогда обо всем этом… Ну, никогда! Нет, не может быть. Глупости все это.

– Тут что-то о наследстве пишут, – напомнила жена Ефима Борисовича. – Это о каком наследстве?

– Откуда я знаю, – разнервничался Гуревич и почти что силой забрал у жены полученный аттестат и письмо. – Помалкивай обо всем этом, ладно. Детям знать совсем не обязательно, что их отец не еврей, а какой-то там князь.

– Дурак ты, Фима, – сказала на это жена. – Дураком родился, дураком помрешь.

С этой характеристикой она и оставила мужа в одиночестве, а Ефим Борисович первым делом подошел к зеркалу. Он долго вглядывался в очертания своей семитской физиономии, потом вооружился малым зеркалом и проверил личный профиль.

– Что-то есть, – пробормотал Гуревич. – Есть что-то, честное слово!

Неизвестно, как хранила тайну жена Ефима Борисовича, но сам новоявленный князь на следующий день проболтался своему коллеге по работе и приятелю – Бирюкову Марату. Марат был русским по папе, и Гуревич решил, что этот человек вполне может стать доверенным лицом его новой тайны.

– Ты представляешь! – сказал он Бирюкову в час обеденный, когда они закусывали прямо в конторе принесенными из дома бутербродами. – Сорок восемь лет носил честную еврейскую фамилию. И вдруг оказывается, что моя бабушка крутила амуры с сиятельством каким-то, а я сам, ни мало ни много, князь Голицын.

– Бывает, – подавив отрыжку, сказал Марат Бирюков. – У моего знакомого всю жизнь папа был профессор, а потом оказалось, что зачали его от полотера. Правда, полотер был непростой, а из самого Большого театра.

– При чем тут полотер, – обиделся Гуревич. – Князь и полотер – есть все-таки разница?!

Приятель только плечами пожал равнодушно и запил свой тоскливый обед бутылочкой диетической колы.

Гуревич невольно разозлился на коллегу и стал говорить о ценностях еврейства, о древней истории еврейского народа и о том, что величие его еврейского «дворянства» не идет ни в какое сравнение с жалким аристократизмом какого-то русского князя.

– Ну, – не стал спорить приятель. – Ты не нервничай… Пошли их всех знаешь куда… – И Марат Бирюков уточнил, куда нужно послать «всех».

– Да я и не нервничаю, – даже хохотнул Гуревич. – Пионером был, комсомольцем был, членом КПСС был, евреем стал, теперь вот в князья подался. Нам не привыкать.

– А все-таки ты не нервничай, – повторил коллега.

Советовать, как известно, легко. Только следовать советам чаще всего не удается. Ефим Борисович продолжал нервничать. Он каждый день тайком перечитывал присланные документы и, в конце концов, сам себе признался, что это действие приносит ему наслаждение, прежде неведомое.

Он не мог думать ни о чем, кроме своего негаданного дворянства. Он уже не раз ярко, в картинах, порой даже порнографических, представлял себе роман его юной бабушки с бравым князем.

Он стал жить этими представлениями, вариантами своей возможной судьбы при браке князя и бабушки. И настолько интенсивно он стал жить всем этим, что по наблюдению домашних изменился даже внешний облик Гуревича. Он как-то выпрямился, в лице появилась некая снисходительная значительность, и даже походка Ефима Борисовича, прежде мелкая и даже суетливая, стала шире в шаге и уверенней.

Примерно через месяц пришло второе послание из Дворянского собрания. Гуревич нетерпеливо разорвал конверт, достал бумагу под знакомым грифом и прочел текст, слегка подрагивающий в его неспокойных пальцах.

«Ваше Сиятельство, князь Е. Б. Голицын (Гуревич)! Доводим до Вашего сведения, что, согласно выписке из реестра недвижимости Российской империи, вам на законных основаниях принадлежит, по праву наследства, усадьба под деревней Ельцы, Тверской губернии.

Усадьба: двухэтажный дом с мансардой (320 кв. м) с хозяйственными постройками – находятся в запущенном состоянии, но по решению Особого фонда Дворянского собрания от 22 мая 2001 года Вам предоставляется льготная ссуда в 100 тысяч долларов на ремонт этой недвижимости, памятника усадебного строительства России XVIII века».

Далее подпись, число, печать. Все, как положено.

– Ты что-то спрашивала о наследстве? – сказал, между прочим, за ужином своей жене Гуревич и небрежно швырнул документ на стол.

Жена прочла полученную бумагу. Глазам своим не поверила, прочла еще раз. Реакция женщины оказалась четкой и решительной:

– Отремонтировать и продать немедленно… Так, триста двадцать метров, с постройками, считай тысяч за четыреста пойдет, все-таки памятник архитектуры. Сам билет закажешь?

Ровно через три дня Ефим Борисович был в Москве.

– В Дворянское собрание, – небрежно бросил он шоферу такси.

– Адрес, может, скажешь? – грубым голосом поинтересовался шофер.

Гуревич назвал адрес, указанный на конверте. Путь туда, от аэропорта Домодедово, оказался недолгим, но уже на подъезде Ефим Борисович почувствовал неладное, слишком знакомой оказалась дорога.

– Все, – сказал таксист. – С тебя триста пятьдесят, приехали.

Раздолбанная «Волга» стояла у знакомого Гуревичу здания. В этом непрезентабельном сооружении он работал семь лет, до отъезда в Израиль. Инспектором трудился по очистке канализационных сетей.

В первый момент Ефим Борисович с надеждой подумал, что прежняя его контора прекратила свое существование, но потом увидел вывеску у подъезда и перестал на что-нибудь надеяться.

Бывшие его сослуживцы удивились визиту Гуревича. Впрочем, бывших оказалось не так уж много: заместитель директора, заведующий типографией Петрухин Василий, и два конструктора из КБ.

Все удивились, кроме Петрухина. Тот хитро подмигнул Гуревичу и спросил: не прибыл ли тот в Москву за наследством князя Голицына?