Ратное счастье

— Правильно! — крикнул с места капитан Пухов. На том и порешили.

В самом конце оперативки появился полковой инженер майор Истомин. Он огласил приказ по дивизии: немедленно приступить к минимуму фортификационных работ. Для меня это означало углубить дно траншеи на открытых позициях полукругового сектора обстрела и устроить над ними перекрытия — навесы. Это была разумная мера — хоть какая-то гарантия от осколков. Надо срочно раздобыть лопаты и пилы. А и кислые же физиономии будут у моих взводных командиров!

— Слышите? — Комбат опять поднял палец вверх.— Смолкли. Разбегаемся и приступаем во все лопаты, пока тихо!

Парторг Никандров задержал членов партбюро и велел мне немедленно прислать подавших заявления.

Комбат Фома Фомич хотел меня поселить на своем КП, чтобы «была под руками», как он выразился. Но мне казалось важнее иметь под руками пулеметы и неопытных командиров взводов. Это я без труда доказала начальству и поселилась в центре батальона, в просторной, хоть и неуютной, землянке ротного Самоварова, с полного согласия последнего. Встать в полный рост тут могла только я. Соловей упирался макушкой в бревенчатый потолок. А Петр Иванович Самоваров у себя дома вынужден был ходить внаклонку. Это бы еще ничего. Но ни в одном жилом блиндаже не было спасительных печек-бочек. Отапливались они, как курные избы во время оно,— по-черному. Печурками служили норы-ниши. Если развести костер, дверь надо открыть настежь. Какое уж тут тепло? Стены без жердевой обшивки были скользкие — в изморози, глиняные нары как лед. Но это пока не заботило ни меня, ни Самоварова.

В траншее меня встретил старшина Василий Иванович. Золотой мужик — уже заранее позаботился о деле: раздобыл три пилы и двенадцать лопат. Негусто— по одной на пулемет, но, несмотря на позднюю осень, земля вглубь почти не промерзла. Да и верхний слой еще можно было прогрызть без особого труда.

— А там малые саперные в ход пойдут,— тут же решила я. — По крайней мере, народ согреется.

— Уже,— кивнул старшина. — Два часа как греются. Я тут без вас распорядился. Работают. Да, Воробьева я к Марии Васильевне спровадил. На экспертизу, так сказать. Может быть, и в самом деле авитаминоз— слепота эта самая куриная.

Ну и что?

Оставила на двое суток. Надо, говорит, понаблюдать. Сразу не определишь. Сказала, это бывает отнедостатка витаминов.

Странно, что у одного Воробьева, как по заказу. Ладно, посмотрим. Вот что, дорогой Василий Иванович. Надо поторопить людей. Скоро рассвет. Да и тишина, сами знаете, может взорваться каждое мгновенье. Идите-ка вы на левый, к Серикову. Посмотрите, что он там за два часа наворочал. Подгоните. Я — на правый, к Сомочкину. Встречаемся в центре — у Кузнецова. Если успеем, командиров созовем для последнего наставления, так сказать. Ни пуха„.

Наш теперешний промежуточный рубеж в натуре выглядел как пародия на линию обороны. Строили его наспех не мы — фрицы, и потому все здесь было шиворот-навыворот. Двери жилых землянок — со стороны противника. Амбразуры дзотов нацелены нам в грудь, и приспособить их для боя наскоро нельзя. В них только можно укрыть народ от артогня и бомбежки. Поневоле гвардейцам, которых мы сменили, пришлось использовать открытые площадки. А нам их теперь предстояло укрепить.

Стрелки торопливо перебрасывали глину и землю с верха тыловой стенки траншеи на верх фронтальной, устраивая и укрепляя новый боевой бруствер; углубляли главный ход сообщения, перекрывали бревнами и землей стрелковые ячейки. Командиры взводов вкалывали наравне с солдатами. Павлик Седых со всего плеча орудовал тяжелой кувалдой, дробя верхний слой земли. По всей линии боевых позиций шла незамаскированная торопливая работа: стучали кайла, позвякивали лопаты. В самом ближайшем тылу верещали пилы. Противник, конечно, слышит и, вероятно, думает, что мы прочно встали в оборону, не помышляя о наступлении. Будут ли наступать фашисты — нам точно тоже неизвестно. Однако не зря же майор Корйеев предупреждал: бой — оборонительный или наступательный — будет. А пока они, как и мы, вгрызаются в землю: идет двусторонняя игра в «кто кого перехитрит». Все правильно: готовясь к схватке, укрепляйся.

Это мне и пришлось как следует внушить первому с правого фланга — Сомочкину. Кажется, парня перехвалила. А он и подвел. Называется, укрепился! Снял на дне площадок грунт только на глубину лезвия лопаты да устроил над пулеметами жердевые шалашики на курьих ножках и отдыхает, довольный! Только позицию Пряхина можно было бы со скидкой признать готовой к бою, а остальные три...

Сейчас толкну хорошенько, и все это полетит на солдатские головы! А если снаряд или бомба?! — В землянке ротного Игнатюка я отчитывала Сомочкина, как никогда. — Меня изумляет ваша несерьезность! Ребенок вы, что ли?

Инструмента мало...

Молчать! А малые саперные вам для чего выданы? Нагибаться лень? Стыдитесь: у вас по шесть здоровенных мужиков на пулемет! За два часа дзот можно было построить!.. Раскатать немедленно! Переделать! Дно углубить на полметра! Бруствер поднять. Почему у Пряхина не спросили? Субординация заела? Зазорно с сержантом советоваться? А почему я буквально во всем советуюсь со старшиной и не считаю это для себя унизительным? Где люди? Объявляю боевую тревогу! За работу! Бревен напилить настоящих, а не эти хворостинки. Валерий Иванович,— обратилась я к Игнатюку,— проследите, пожалуйста. Мне надо еще к Серикову. — И опять Сомочкину: — Полтора часа сроку. Пусть руководит Пряхин. Приду.

Игнатюк, хмуря густые брови, укоризненно качал, головой:

Сашок, я ж тебя предупреждал, когда уходил. Что ж ты, брат?

Я думал...

Он «думал»!—передразнила я. — Надо прислушиваться к советам старших! Выполняйте!

Почти то же самое оказалось у Серикова. Этому тоже помешало наступательное настроение. Однако попало ему гораздо меньше — по дороге я малость остыла. Почти все в порядке оказалось только у Кузнецова.

Когда основные позиции были более-менее приведены в порядок, я сыграла отбой боевой тревоги. Приказала до особого распоряжения повсеместно установить вахту: двое у пулемета, двое — в землянке, в состоянии готовности, пятый — подчасок — спит. Шестой— командир расчета — выполняет роль караульного начальника и разводящего. Для сигнализации с позиций в землянках, как и в Сибирском полку, подвесили по две снарядные гильзы — одну в другой, конец провода протянули к каждому пулемету: один звонок — вызов командира расчета на позицию; два — какое-либо ЧП; три — боевая тревога. Для солдатских постелей мы использовали лапы еловых и сосновых хлыстов, напиленных на перекрытия. По приказу комбата затопили ниши-норы. Дым окутал передний край, как после артподготовки. Однако это было лучше, чем ничего: даже у таких «печек» обогреться было можно.

Мне все-таки удалось собрать командиров взводов.

Петра Ивановича Самоварова в землянке не было: беспокоясь, проверял позиции. Все трое: Сериков, Кузнецов и Сомочкин — явились минута в минуту, при оружии, противогазах и перископах-разведчиках. Однако они были без касок и малых саперных лопат. Но начала я не с этого нарушения приказа. Пришли старшина Нецветаев и писарь Доронин. У ротного телефона сидел Соловей, временно заменивший телефониста, отлучившегося за запасной катушкой провода.

Я спросила, есть ли у командиров взводов невыясненные вопросы. Таковых не оказалось, что от имени всех троих довольно бодро заявил Кузнецов.

— Все ясно, товарищ старший лейтенант. Мы готовы.

Такой неоправданный оптимизм меня не обрадовал. Скорее, наоборот. Это плохо, когда человеку все ясно. Мне, например, перед боем почти никогда не бывает ясно все до конца. Всегда в последний момент выплывают какие-либо неуточненные детали. Да и не верю я, чтобы командиру в его первом бою было все ясно.

Я так и сказала:

— Не верю. Давайте думать вместе.

После довольно продолжительного молчания поднялся Сомочкин, который, кажется, еще не совсем отошел от недавней суровой взбучки. В его мальчишески ясных глазах затаились и обида, и смятение. Он пожал плечами:

— Откровенно, товарищ старший" лейтенант, я не понимаю, что вы имеете в виду?

— Все, голубчик.— Я легонько, но решительно стукнула ладонью по столу. — Хорошо. Раз не понимаете, с вас и начнем. Чур, не обижаться. Здесь все свои. Где ваша каска, товарищ младший лейтенант? " — Моя? — Сомочкин оглянулся, ища сочувствия у товарищей. Никто на него не глядел. — Вы знаете,— продолжал смущенно юный офицер,— она очень неудобна для ношения — на самый нос сползает... И потом, это... ну как бы вам сказать... не очень красиво. А пользы от нее... Ведь не бронированная же.