Разлюбил – будешь наказан!

31. Сцена с удушением

Антон упал в обморок от страсти. Я вам говорю! Точно. От меня он рухнул.

Вечером, в метро, в час пик мы едем домой. Антон держится за поручни, обнимает меня свободной рукой. Моя ладонь у него под рубашкой, нос прижат ко второй пуговице. Иногда он меня целует. Нет, не так, как озабоченные тинейджеры. Терпеть не могу, когда они принародно обсасывают своих девок. Господа, у нас все красиво! Невзначай, просто так, потому что вдруг подумалось. Если Антон опустит лицо, его губы как раз попадают на мой лоб. В эти секунды он думает обо мне. Обо мне, точно вам говорю. Мой организм реагирует безошибочно. Стою рядом с ним, как под теплым душем. Взлетаю, как только он трогает губами мое лицо.

И вдруг его рука соскочила вниз. Он съехал на пол. Я не удержала – тяжелый. Упал и лежит с закрытыми глазами. Зову – не реагирует. Пробую поднять – бесполезно. Открылись двери. Какой-то мужчина вытащил его из вагона и посадил на скамью.

– Все нормально, парень? – спросил он с насмешкой.

Что смешного, сэр?

– Да… – Антон открыл глаза, щеки у него опять порозовели.

– Спасибо, – сказала я дядечке.

– Ну, гуляйте, дети, не падайте, – подмигнул он на прощанье.

– Спасибо, – улыбнулся Антон.

Когда он говорит «спасибо», кажется, сейчас из рубашки выпрыгнет. После такого спасибо его, наверное, во всех забегаловках бесплатно кормят.

Мы дошли последнюю остановку пешком. Он притворялся, что опять падает.

– Испугалась? – и сам меня подхватил.

– Да, испугалась. А что с тобой было?

– Проголодался, наверное…

Ничего он не проголодался! И когда тетки наконец-то собрались прошвырнуться, я думала только об одном: «уходите скорее, уходите, и не вздумайте меня тянуть за собой».

Мне надо! Ничего в жизни не понимаю, второй закон Ньютона не помню, но знаю точно – мне нужен этот мальчик, сегодня, сейчас же, именно он.

А Машка все начес себе лаком заливает:

– Ой, я на рынке сто лет не была. Схожу хоть на экскурсию…

Туфли свои напялила. Дверь закрылась. Лифт загудел.

– Часа на три, не меньше, – говорю.

Как посмотрел! Антон умеет превращаться: из ребенка в зверюгу, из зверя назад в ребенка.

– Иди ко мне.

Он подхватил меня на руки – и в спальню.

Ну что вы! Это был не секс. Вы еще скажите, что автографы наших солдат на Рейхстаге – наружная реклама. Это был не секс – это была победа. Время и расстояние лежат у наших ног. Мы – чудом уцелевшие солдаты, мы добровольцами ушли воевать. За любовь! Мы вырезаем на своем сердце: «Дошли!», «Антон и Соня 1992», «Мы победили!».

До сих пор не понимаю, как простые, земные и даже тяжелые вещи превращаются в волшебство. Как вода превращается в вино? Что особенного происходило на Машкином диване? Я стала расстегивать его рубашку, Антон сам ее быстро стащил через голову. Остановился, рассматривал меня и гладил пальцами осторожно. Застрял на лифчике, я помогла расстегнуть. Я оказалась мягкой и белой в контрасте с его смуглой кожей. Он меня изучал, лично меня, не наглядное пособие по женскому телу. Мне нравится, как он смотрит. Смотри на меня еще! Смотри, какая я! Смотри и трогай…

Ни в какие обмороки не падаю, ни на какое седьмое небо не поднимаюсь – я с Антоном, на земле, в его руках, как в норковом манто.

Это уже потом, когда мы отказались друг от друга, он насочинял, будто бы ухитрился куда-то всунуть мне какой-то передатчик или микрочип. И поэтому он всегда может узнать, где я, и угадывает, если я звоню или думаю о нем. И якобы где-то он раздобыл целую партию этих штучек, и после меня стал их вживлять всем своим девкам.

Врет он! Фокусник! На мне никакого микрочипа нет. Хоть и вздыхала про себя «Неужели! Неужели! Ах! Все как мне надо!», но я была в здравом уме и ясной памяти. Я прекрасно помнила, что в кармане джинсов у меня лежат презервативы. Бросаю пачку на постель, как гранату. Упаковка у него в руках не рвется.

– Ты знаешь, что с ним делать? – Он спросил, и глаза у него на секунду потемнели, любит, чтобы у него все сразу получалось.

Я откусила уголок зубами. Я не спешу. Мне надо все запомнить. И я запомнила. Могу собрать и разобрать с закрытыми глазами. Не понимаю только, как я могла забыть родинку на подбородке?

Что он там врет про свои микрочипы?! Я помню, как он смотрел на меня в последний момент, перед тем как наброситься и съесть, когда вдохнул, когда попробовал на вкус, дикими глазами, мужскими, звериными, пьяными… Его дыхание сорвалось в один глубокий выдох, из крика в стон. Ах! Как услышала – сразу поняла, что такое страсть. Моя страсть помещается в одно короткое слово: «Еще!». Хотя… может быть, тут он как раз и пришел в себя и подсунул мне этот микрочип? Да, был момент… Я лежала у него в руках, он все целовал, целовал… А потом кольнуло что-то резко, в районе сердца. Да нет… Не может быть… Не знаю…

Но я-то тоже, не будь дурой, успела застолбить – вонзила ему свой флаг, аккуратненько, между лопаток: «Я первая! Я одна!»

До нас дошло, что такое рядом. Рядом! Через полчаса придется рвать все по живому. Антон сгребает меня в охапку, чтоб никто не отнял. У него красные глаза, и губы прикусил, сейчас заплачет. И я сбешусь от этого жуткого коктейля из радости, нежности и микроинфаркта. Хочется орать всякие глупости: «Не уезжай! Давай убежим!» Я не ору. Я включаю радио в Машкином магнитофоне и небрежно заявляю:

– Ах! Не знаю, как мне жить теперь… Я даже не смогу и смотреть на других мальчишек…

Ой! Спасите! Он на меня набросился! В одну секунду. Всем телом. Руки сжимает у меня на шее. Мама! Он меня задушит!

– На каких мальчишек?! – Он зарычал.

А глазищи бешеные! Красота! Мужчина! Зверюга! Души меня, души! Еще!

Через секунду Антон опомнился и целует:

– Ты моя. И не думай ни про кого. Ты моя.

– Я знаю, – говорю, – знаю.

И тут какая-то сволочь на радио поставила грустную детскую песню. Что-то там про море… Ля-ля-ля… Про письма…

Не посылай мне писем напрасных,Разве отправишь лето в конверте…

Антон услышал и заплакал. До сих пор такой: танк, а заплакать может над сущей ерундой. Я его гладила: «Не плачь. Не плачь… Что ты! Все будет хорошо… Никуда мы не денемся… Через год уже школу закончим». Глажу его по спине, глажу, а сама думаю: «Неужели забудет меня? Забудет. Вон какой эмоциональный. Сейчас начнет все усложнять. Запутается. Устанет. Да, и девки, конечно, набегут…»

– Я тебя люблю – это главное. – Он успокоился.

Подумал что-то там свое, пацановское – засиял. Спрятал презерватив в карман, застегнулся, волосы поправил.

– Ничего у меня причесочка?

– Отпад, – говорю и хлопаю его по заднице.

32. Вторая сцена с удушением

Зажралась я, сучка! Забыла, что такое сковородочка жареной картошки, один огурец на бутылку дешевой водки, драные колготки, комнатуха в хрущевке… Форель у меня на гриле! Зелень, перчик сладкий, вино и черное платье, бретелечки тонюсенькие.