Реабилитация
Шрифт:
Признаться было легко, я не искала его одобрения. И не стремилась понравиться, это вполне в моем тоне, отпугивать от себя людей.
– Я же столько раз объяснял!
Укоризненно машет Егор пальцем у моего лица. Сегодня я более рассеянная, чем обычно, бессонная ночь в раздумьях не прошла даром. Оставалось надеяться, я не выгляжу ходячим мертвецом зомби.
– Егор, я держу в голове кучу твоих анализов, данных медицинской карты, и не только твоей. Мне просто некогда думать ни о чем другом, у меня докторская на носу, наука никому не дается легко.
– Ну, конечно же, хоккей это такая чушь!
Ухмыляюсь.
– Чушь!
Я взрываюсь.
– Да, для меня спорт – чушь! Ты стал едва калекой, потому, что стоял на коньках на льду! Кому от этого была польза? Этим ты помог бездомным детям? Накормил семью? Защитил кого – то? Нет! Это были твои детские амбиции!
– Я гублю свою жизнь, не меньше твоего Вика! И ты тоже в угоду свих амбиций убиваешься на работе!
Давлюсь словами, да как он посмел! А в прочем, какая разница, что он обо мне думает!?
– Один - один!
Он смотрит на меня зло и осуждающе. Парень научился мне противостоять, не хуже чем многие из моего тщательно подобранного окружения. Только вот слова других, меня давно не цепляли, а вскользь проброшенные фразы этого парня делали зацепки на сердечной мышце.
– Я с тобой не соревнуюсь!
Неужели это я делаю парня таким агрессивным? Нарочно поворачиваю ногу парня чуть большим углом, и он морщится. Пусть понимает, кто тут главный.
– И как полегчало?
Я вижу, как укоризненно он следит за моими манипуляциями. Щукин не глуп и понимает, что его слова выбивают меня из колеи.
– А тебе?
Выворачиваю сустав, еще сильнее.
– А мне вполне себе комфортно, - превозмогая боль, бодрым тоном отвечает парень.
Глупые игры я затеяла, не стоит издеваться над беззащитными. Тем более теми, кто мне доверяет не ожидая подвоха.
– Троечка, - машет парень растопыренными пальцами, - еще немного повернешь в сторону, и будет четверка.
Выпускаю из рук его ступню, не понимая, что нашло на меня.
– Я слышал, как Алекс говорил, что трость для меня пожизненный атрибут. Это и твое мнение, Вик?
Это в духе Алекса.
– Нет, и сам он так не считает. Алекс из тех людей, которые думают, что если разозлить, ты добьешься больших результатов.
– То есть я могу, начать жить как раньше?
– Нет, - мотаю головой, - но ты сможешь через боль пытаться жить как раньше.
– А физически?
– Егор, я не Бог. Никто из нас не знает, как будет.
И я говорю чистейшую правду, никто не знает, что будет через месяц, год или два. Но зато я точно уверена, что если прилагать усилия, все может измениться к лучшему.
– Ты очень понравилась моему брату, хоть и побыла при них не долго. Обычно мелкий не очень хорошо разбирается в людях, но тут он прямо сиял.
– Он мне показался тоже милым парнем.
– А моя мать?
Я не понимала к чему эти допросы, но на первый взгляд не видела в них ничего предосудительного. Если Егору интересно мое мнение о близких ему людях, почему бы не отвечать честно.
– Я знакома с ней еще с первого дня, как ты к нам попал. Она любит тебя, а я ценю людей способных на это чувство.
– Я рассказал им.
Поморщился,
я затягивала эластичный корсет на его ноге.– О чем именно?
– О нас.
Край ткани выпадает из моих рук, и я судорожно сжимаю пальцы.
– Не поняла?
Отрываюсь, наконец, от занятия и перевожу взгляд на парня.
– Я рассказал матери и брату, о том, что ты мне нравишься. Погоди…. Точнее даже не так! Дословно я сказал, - я влюбился в своего врача и возражений по этому поводу не принимается. И знаешь, они, кажется, не удивились. А брат и вовсе сказал, что посчитал бы меня полным дураком, если бы это было не так. А еще я сказал Марине, что влюбился в другую и что бы она больше не приезжала ко мне. Я не указывал имени, но она не глупая, поверь прекрасно поняла, что я о тебе. Потому что только глупцы не замечают, как я смотрю на тебя.
Понимаю, что на время его пламенной речи перестала дышать. Вознесенский должно быть уже знает, значит, знают и мои родители и еще неизвестно какое огромное количество людей. Но зачем?
– Егор, зачем?
– Я не привык врать и скрываться. Это лишь мои чувства. Я так им и сказал, что они не взаимны.
Выдыхаю.
– Не мучь себя.
– Знаешь, почему я терплю всю эту боль?
В какой момент, парень своими вопросами начал загонять меня в тупик?
– Из – за хоккея.
– Нет, из – за тебя!
Звучит нелепо, парень на коньках с малых лет, а меня знает всего четыре месяца.
– Не веришь?
Я не обязана отвечать на его вопросы, и вообще делаю для него и так слишком многое, чтобы еще, и чувствовать себя неловко в его присутствии.
– Нет, не верю.
– Почему?
– Ты встанешь на коньки, Егор. Это я тебе обещаю. Но при этом ты будешь стараться выкинуть из головы этот год. И меня!
– То есть ты хочешь сказать, что я выкину из головы единственного человека, кто провозился со мной долгие месяцы, возвращая мечту?
– Да, ты меня правильно услышал.
Глава 20.
Быть как стебель и быть как сталь
в жизни, где мы так мало можем…
– Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
Есть такие дни, которые не стоит даже и начинать. Плохо сваренный кофе, мятый больничный халат, забытый на дне пакета. Прибавить к этому плохие сны ночью и ранний подъем, и вот стою я напротив зеркала и злюсь. На себя, за то, что столь впечатлительной стала и неуравновешенной, пожалуй, слишком, на мир, который непозволительно рано решил меня сделать взрослой. Я не подписывала соглашений, не продавала душу действительности, и меня никто не предупреждал, что рано или поздно, мне грозит отравление реальностью.
Я провожу расческой по волосам, снизу вверх, раз за разом, они у меня черные и длинные легко наматываются на короткие зубцы щетки для волос. Такие волосы были у моего отца. Да, почему были, они и есть, просто отца у меня больше нет. А вот глаза, глаза они мамины. Красивые, миндалевидной формы, с густыми ресницами, закручивающимися до самых бровей. Мама всегда говорила, что вот выросту я и научусь пользоваться этой самой красотой, а я, не оправдав ее надежд, так и не научилась.
– С добрым утром.