Реабилитация
Шрифт:
Тренировка все равно проходила из рук вон плохо. Щукин ни слышал, ни меня, не своего тела. Парень упорствовал до последнего, тихо ругался и вновь ошибался. Моя кожа уже покрывалась невидимыми язвами от прикосновений к его разгоряченному телу. Хотелось стереть с лица парня это жестокое выражение и вновь восстановить хрупкие мостики взаимопомощи. Но Щукину это было не нужно.
– На сегодня все.
Мы оба с облегчением выдохнули.
– Прости еще раз. Я иногда не контролирую свой язык.
– Конечно же, нет, тебе всего восемнадцать.
Я знала, что делаю этим
– Да, правда.
– Егор, Алекс не мой парень. Но он мой близкий друг. Это не касается тебя, никаким образом. Я постараюсь, и ты его больше не увидишь. Мы можем дружить с тобой, можем, нет. Но не вреди себе, я устала разговаривать на эту тему с тобой.
– И ты будешь, как мы и договаривались приходить ко мне чаще?
– Да.
Парень улыбается. Все еще натянуто, но все же это сдвиг с мертвой точки.
– Последний вопрос. Если он тебе не парень, почему поцеловал?
– Егор, это сложно. Когда – то мы с ним встречались и остались в очень хороших отношениях.
Я понимала, что эти мои слова звучат жалко, но других подобрать не смогла.
– Значит, ты его не любишь?
Я была не должна отвечать на этот вопрос, но против своей воли отрицательно качнула головой.
– А он об этом знает?
– Да.
– Вик, тогда сделай нам всем одолжение, не запутывай ситуацию еще больше.
Глава 14.
Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя… Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк… Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу — умереть. Я хочу не быть.
Марина Цветаева, из “Рабочей тетради” за 1940 год.
Я пила зеленый чай и робко помешивала вилкой зеленый салат Цезарь. В больничном кафе хорошо кормили и при этом в приятной атмосфере стилизованной в сороковых годах прошлого века.
– Нет аппетита?
Алекс отодвинул тарелку со своим ростбифом и, дотянувшись через стол, взял меня за руку.
– Нет.
Голубые глаза мужчины смотрели внимательно.
– Вика, я ведь не чужой, поделись.
Сглотнула застрявший в горле капустный лист. Да, что ж такое, у меня даже переходного возраста не было, с трудностями в учебе. А тут я не могу сосредоточиться на элементарных вещах.
– Алекс, если бы я знала с чего начать, было бы легче.
Проследила взглядом за тем, как мужчина трижды провернул наконечник вилки в руках.
– Вик, начни сначала.
Допиваю залпом чай. Жидкость обжигает горло и это возвращает способность здраво мыслить и попытаться начать разговор.
– Я влюбилась, Алекс.
Говорить об этом с ним было нелепым и зыбким путем, но я точно знала, что этот человек считает меня другом, и даже осудив, поможет во всем разобраться. Да, и просто
выговориться, было дьявольским искушением.– В мальчика хоккеиста?
То как он неудачно подчеркнул его возраст, больно полоснуло правдой по сердцу.
– Да, Алекс.
– Это серьезно у тебя?
Попыталась внутренне осмыслить его вопрос. Серьезно ли это?
– Более чем.
Смяла белоснежную салфетку и, скомкав, отбросила в сторону. Раздражало буквально все, начиная от идеальной внешности мужчины напротив меня за столиком, заканчивая принесенными им цветами.
– Вик, ты ведь понимаешь, что у вас с ним нет, и не может быть ничего общего. Больше того, это отдалит тебя от парня и навредит ему. Путаница в отношениях закончится, а его болезнь останется навсегда.
Хочется ударить его, за то, что он прав. Прямо здесь, головой об столешницу, потому что испытывать боль в одиночку, несправедливейшая кара.
– Александр, ну что б тебя! Да, знаю я. Потому и мучаюсь.
Качает головой и просит официанта убрать со столика цветы.
– Не нравились, да?
– Лишнее, - неопределенно отвечаю.
Это даже страшно, когда кто – то настолько хорошо тебя знает. Твои взгляды, привычки, сильные и слабые стороны. С ним я уязвима, потому что захоти он меня уничтожить, рассчитает удар с точностью в десятку.
– Может показаться, что я устраняю соперника.
Внимательно всматриваюсь в его лицо. Может…. Но Алекс слишком расчетлив и притом благороден. Захотел бы он избавить меня от Егора, действовал бы иначе.
– Тебя послал Вознесенский?
– Ты опасная женщина, Волкова. Никогда не понимал, как природа может создать что – то столь красивое и при этом, не менее умное.
Комплименты льстили мне, как и любой представительнице слабого пола, особенно те, что были про мой ум и сообразительность. Что не говори, а красота уходит, оставляя за собой пустоту.
– Не уходи от ответа.
– Да, Вик. Николай Константинович мне вкратце и по большому секрету, поведал о том, что с тобой происходит. И попросил поставить твой мозг на место. Но я как то не думал, что все так плохо.
Есть расхотелось совершенно.
– Алекс, отстань, а!
– Сколько мы знакомы, Волкова?
– Лет семь.
– Я знаю тебя семь лет, девочка. И я не отстану, пока ты не разберешься в своей жизни.
Какой девушке была бы не приятна такая забота, со стороны красивого мужчины. Но сейчас внутри бушевал дикий протест, Алекс хотел отобрать у меня что – то важное. Что – то без чего организм шел в протест с жизнью.
– Что ты предлагаешь?
– Себя.
Хмурюсь. Я начинаю уставать от его намеков и открытых притязаний.
– Алекс, хватит. Мне не нужны отношения ни с тобой, ни с ним. Я хочу сделать работу и уехать с семьей отдыхать в теплые края. Я устала и заработалась.
Это было чистейшей правдой. Надеялась, что, не видя Егора какое – то время, смогу забыть обо всем этом, как о кошмарном сне.
– Маленькая, а ты сама в это веришь?
Он знал, что я ненавидела такое обращение ко мне, и все же всегда называл меня именно так.