Реабилитация
Шрифт:
Ответ достаточно прост – потому что не умею ничего другого!
– Егор, так будет всегда. У меня всегда будет на первом месте эта работа. Меня будут дергать по ночам, с семейных праздников, рано или поздно тебе это надоест.
– Ты опять? Мне казалось, мы это обсудили.
Стрижка моя заметно обросла, поэтому пряди волос так и норовили лезть в глаза и на лицо. Рваным движением, я заправила локоны за уши и резко отстранилась от Егора.
– Если ты хоть раз попрекнешь меня этим, я уйду!
Тон получился куда более злым, чем я рассчитывала, но мне было так нужно. Себя переделать невозможно, очень
Машина взревела после того, как я так нажала на газ, что думала, уши заложит от резкого звука. Периферическим зрением, я все еще наблюдала за Егором. На удивление, парень улыбался.
– Это смешно?
– Нет, абсолютно нет. Просто ты безумно красивая, когда пытаешься что-то доказать.
Повисла неловкая пауза, словно парень очень долго хотел сказать о чем-то, но так и не решался. А я просто была уставшей и разбитой, чтобы анализировать это.
– Вик?
– Что?
– Я люблю тебя.
Слава Богу, машина стояла на светофоре, потому что руль из моих рук выпал мгновенно, и я во все глаза уставилась на хоккеиста. Сзади уже начал собираться поток машин, сигналящих мне о том, что я занимаю проезд. Но я как онемела, следя за тем, как Егор щелкнул аварийкой.
На это ведь люди отвечать должны?
Я тебя люблю.
Я тоже.
Я тебя люблю.
И я.
Но все эти ответы казались кощунственными. Раз я уже слишком поспешила, ответив так Алексу, и вот как все вышло. И дело было не в том, что я сомневалась в своих чувствах к Егору. Совсем не в том! Я по-прежнему сомневалась, имею ли я право, вторгаться в его жизнь.
– Отвечать не обязательно.
Но он врал. Когда человек говорит такие слова, он всегда внутренне рассчитывает на ответ.
Я тебя люблю.
Я тоже.
Я тебя люблю.
И я.
Вновь пронеслось бегущей строкой в моем подсознании, но я как онемела. Словами из всех доступных языков, я не могла емко объяснить, как много парень привнес в мою жизнь, и тем более как безумно много для меня значит.
Должно быть это забавная картина, я потерявшая дар речи туда-сюда открывающая и закрывающая рот в немом звуке.
Пришлось напомнить себе, как коротка наша дорога. Не ответь я ему сейчас, на следующем перекрестке коварная жизнь, может отнять у меня такой шанс, подстроив аварию в которой или он или я погибнем.
Его пальцы холодные, но не чужие.
– Я больше чем просто люблю тебя.
Глава 39.
— Я все еще не знаю, что ты нашла во мне.
— Пусть уж это будет моей заботой, — ответила она.
— А ты это знаешь?
— Не совсем, — ответила она, улыбаясь. — Иначе это не было бы любовью.
Эрих Мария Ремарк “Три товарища”.
Первое, что я почувствовала, зайдя в палату изнасилованной девочки, в нос ударил едкий запах спирта и медикаментов. От него был не отмыться даже тогда, когда я возвращалась домой. Короткие ногти, трещинки на сгибах пальцев, оставшиеся от постоянной носки резиновых
медицинских перчаток. Я бы могла узнать из толпы людей, любого кто, так или иначе, работал в медицине, по их таким вот рукам.Маленькое тельце, привязанное к кровати, было настолько худым и бледным, что всецело напоминало хладный труп. Взгляд безжизненный, не контролированные слезы потоком стекают вниз по избитым щекам на снежно белые простыни.
Со своего места я не видела, какого цвета ее глаза, но готова была поклясться, что они не более чем стеклянные.
Так вот как выглядят живые трупы, было моей первой мыслью. В этой палате было уже некого спасать, живых душ здесь не было.
Тугая материя простыней скручивала ее запястья, щиколотки и шею. При всем желании, она не могла и пальцем пошевелить, лишь моргая.
Глаза были когда-то карими, машинально подметила я, подходя к ней ближе. Такого сочного вишневого цвета с длинными белыми ресницами.
– Здравствуй, я Вика.
Мой голос всегда был чуть ниже обычного женского, и столь же тягучим как мед. Но сейчас, он вовсе не ласкал девочку, от напряжения и не знания как поступить, как себя вести с ней, я каркала по-вороньи. Зря я не столь много внимания уделила урокам психологии, сейчас бы они пригодились.
– Злата?
Никаких эмоций на таком юном лице. Каким извращенцем нужно быть, чтобы похоть поднялась на эту кроху?!
В одиночную палату вошли санитары, проверить, как обстоят у меня дела, и убрать утку из-под девочки. Я поздно сообразила, что один из них мужчина, так сильно ее напугавший. Как только он отвязал руки девочки, чтобы сменить белье под ней, она как чертями подгоняемая, выхватила у меня из пальцев карандаш. Мой тщательно заточенный карандаш, секундой позже воткнутый почти насквозь мне в правую ладонь. Нечеловеческая боль пронзила кисть. Глаза окутало красной пеленой, и разум пошатнулся. Не сразу удалось сообразить, что это именно мой крик прорезал палату, еще больше пугая ребенка. Но и сдерживать его первое время было невыносимо, но все же я взяла себя под контроль, зажимая рот окровавленной ладонью.
Так же я не заметила и то, как в палате оказался Алекс, просто подхватывая меня на руки. На славу Богам я была левшой, и при худшем итоге, могла бы продолжать работать. Карандаш из раны вытащили, обколов новокаином, и заставив проглотить меня обезболивающее средство. Снимок показал, что мои сухожилья целы, и через какое-то время, я буду как новенькая. Все обошлось, но шок до сих пор не сходил с меня.
– Какого хрена, ты стояла там и не убегала?
Корсаков буквально слюной брезжил, как дикая собака. Глаза сверкали так бешено, что я начинала и его бояться.
– Она ребенок, - заплетающимся от стресса и выпитых лекарств языком, прошептала я.
Еще один скрежет его зуб.
– Она обезумивший ребенок!
Поразительно, что определенные вещи в этой жизни оставались неизменные. Например, то, что Корсаков ставит мою безопасность, превыше всего.
– Лекс, не кричи, пожалуйста.
Я была сильнее. В четырнадцать лет, я была сильнее. Такой же миниатюрной и худой маленькой девочкой, но именно тогда я перевернула свою жизнь, о чем сейчас, конечно же, пожалела. От нас ушел отец, я бросила танцы, я зубрила сутками напролет учебу. Что стало бы со мной, окажись я на месте девочки?