Реабилитация
Шрифт:
– Иди, уже!
Напоследок бросив на него красноречивый взгляд, я выхватила из машины белый халат и, запахивая его на ходу, поднялась в отделение. Сердце пропустило удар, когда открыв дверь, я увидела за столом всего двух человек Вознесенского и Корсакова.
– А как же Москва? – не думая, ляпнула я, но быстро умолкла, видя его серьезное лицо, - что случилось?
На стол легла папка, и несколько рентгеновских снимков. Видя сталь во взгляде учителей, раскрыла синий пластик и принялась читать.
Злата Пухова, 14 лет. Дальше шел диагноз, свидетельствующий
Кулаки у меня на руках непроизвольно сжались – 14 лет, изнасилована!
– Девочка не подпускает к себе мужчин, а ты среди нас единственная подходящая кандидатура. Видя столько зла, я поражалась, что что-то в этом мире еще пугает меня.
– Ее отец известный в городе адвокат. Девочку изнасиловали его кредиторы, а потом оставили ее одну, и она выкинулась с четвертого этажа.
Вспомнилась моя глупая шутка, сказанная в машине Егору, этот мир все же наполняют те, ради кого я бы ввела эвтаназию и смертную казнь.
– Вик, - боль в голосе Алекса, заставила меня насторожиться еще больше, - это дочь друзей моих родителей.
Зная, как дорога мужчине память о его погибшей семье и всем, что было с ними связано, у меня просто не оставалось другого выхода.
– Когда ее привезут?
Глава 38.
Нас меняет то, что мы любим, иногда до потери собственной индивидуальности.
Иосиф Бродский.
– Когда ее привезут?
А так хотелось услышать, что никогда. Что мне не придется столкнуться в жизни еще и с этим испытанием. Пожалуй, для паники мне хватало и того о чем я уже знала, и сталкиваться с насилием подобного рода, было излишнем.
– Завтра к девяти, будь в отделении.
Тон Корсакова был настолько сухим и безличным, что не знающий нас человек, сильно бы удивился тому, что мы с Лексом были когда-то знакомы, а тем более любили друг друга.
– Хорошо, - незамедлительно ответила я, все еще держа папку в руках, - психологов для девочки пригласили?
– Да, и не одного. Ее отец ничего не пожалеет ради единственной дочери.
Грехи замаливает, зло подумала я. Дети почему-то всегда расплачиваются за своих родителей.
– Алекс, - все это время я собиралась с духом, озвучить то, что мужчина и без меня хорошо знал, - снимки, ты их внимательно смотрел?
И лучше бы я этого не говорила, мне действительно легче жилось, не видь я ненависть в его взгляде.
– Со всей внимательностью.
Инстинктивно делаю шаг назад.
– Алекс, это….
– Послушай, Волкова! У твоего хоккеиста не было шансов изначально, а сейчас он летает с клюшкой на льду как новенький, уж ни тебе сомневаться в чуде.
Несколько раз сглотнув, и уняв нервную дрожь в руках, я решила не спорить с тем, что Егора спасла вовсе не медицина, а чувства что я питала к нему все эти месяцы. Чувства, что заставляли его делать шаги теми ногами, на которых и ползать было маловероятным. А у этой девочки смысл жизни
растоптан. Боюсь, она сама больше не захочет ходить по миру, в котором такое возможно.– Я не отказываюсь, до завтра.
Я послала понимающий взгляд Вознесенскому, а Алекса я попыталась обнять, но он грубо меня оттолкнул.
– Уйди.
Николай Константинович, пробормотав что-то извинительное, вышел из кабинета, оставив нас наедине. Этого старого сводника ничто не исправит.
– Ты не понимаешь, Вик! Я эту девочку с трех лет знаю, неужели этой чертовой жизни, так сложно оставить меня в покое?
Боль в его голосе меня сокрушала, хотелось забрать хотя бы часть ее на себя, но, увы, такое не было возможным.
– Алекс, даже без кольца, я твой человек. Вместе мы сделаем все возможное, клянусь.
Первым уроком, что я выучила, было никогда не клясться. Никогда и ничем. Даже самый обычный случай, может стать летальным, и то, что казалось невозможным, с Божьей помощью, исцеляется. Этот урок и прочел Алекс Корсаков в моих глазах.
– Спасибо.
Похоже, было на то, что хрупкий мир между нами восстанавливается и если правильно расценивать каждое свое слово я, быть может, и не потеряю этого человека из своей жизни навсегда.
– Мне нужно идти, Алекс.
– Понимаю.
Мою машину было видно из окна, и то, как нетерпеливо Щукин выхаживает вокруг нее.
– У вас все хорошо?
Лучше бы ты оставался в Москве, Корсаков! Так было бы для всех лучше.
– Вроде того.
– Я рад, что хоть кто-то из нас счастлив, - столько яда в его голосе, мне не часто удавалось слышать, он травил мои вены, отталкивая нас, друг от друга все дальше и дальше. Мы всегда кусаем тех, кто ближе.
Не отвечая, я подбираю с пола сумку, комкая в нее белый халат и разворачиваясь на каблуках, хлопаю дверью. Пожалуй, что то и вправду потеряно безвозвратно.
При виде меня, Егор все прочел на лице и, не приставая с расспросами, забрался в машину. Но будь я дурой, если своим дурным и не разговорчивым характером погублю и эти отношения. Парень был слишком дорог мне.
– Егор, давай так, все что я тебе рассказываю о пациентах, вроде тайны. Хорошо?
Кивнул.
– У меня новая пациентка. Девочка четырнадцать лет. У нее переломан позвоночник и, - голос как-то не свойственно мне дрогнул, - ее изнасиловали, и из окна она выбросилась сама.
Проговорил это не чужому человеку, облегчило тугой узел боли внутри. Это было непривычным и странным, но просто нахождение рядом с ним, меня уже исцеляло.
– Кошмар.
Наши руки переплелись, и я позволила себе легкую слабость, опустить свою голову на его плечо.
– Эй, - его пальцы чуть тронули мой подбородок, побуждая заглянуть ему в глаза, - ты сильная, для девочки благословение, что ты будешь с ней.
А я не хочу быть сильной, хотелось выкрикивать на весь мир. Я не хочу вообще быть, кем бы то ни было. Почему мне нельзя, быть как все, не заглядывая каждый день в сводки новостей? Не обдирая руки в кровь до смерти и обратно?