Рейд за бессмертием

— Успею ли я проскочить до Керчи? — усомнился я.

Впрочем, на «Виксене» мы лихо пролетели до Цемесской бухты как раз в ноябре. Знает ли генерал об это подробности моей биографии?

— Люгер «Геленджик» должен быть в Поти.

— Алексеев? Ваня? — обрадовался я. — Рад буду встрече.

— Думал, начнете ныть, что не успели в Тифлисе побыть. Отпуск по ранению попросите. Похвально.

Только-только до меня дошло, что Коцебу пристал ко мне, чтобы я сейчас же отправлялся в путь. Боже, как я объясню Тамаре?

«Фиг вам здесь, фиг вам там, господин штабс-капитан! Что ж за жизнь у меня такая — постоянные командировки?!»

… С обстановкой на Черном море люгеру «Геленджик» повезло куда меньше, чем «Виксену». Не знаю, то ли шхуна была лучше приспособлена для плавания по бурным ноябрьским волнам, то ли ее команда была лучше обучена, то ли нам не повезло с ветром. Прорывались на север с трудом. Моряки то и дело брались за весла. Лейтенант не отходил от штурвала. Напрасно мы рассчитывали наболтаться всласть за время перехода. Куда там! Не мы «наболтались», а нас уболтало. Я не высовывал носа из знакомой каюты, дрожа от холода. С каждым часом термометр падал вниз. И барометр. На траверзе Цемеса разгулявшийся шторм от северо-востока загнал нас в бухту.

Как и «Лисица», только на девять дней позже, мы встали на якорь на рейде укрепления Новороссийск, в нескольких километрах от такой знакомой «мышиной крепости», Суджук-кале. Новый форт заложили в прошлом сентябре Раевский с Лазаревым и потихоньку обустраивали, рассматривая его в качестве будущей военно-морской базы. Моряки шутили, что командующий Правого Крыла не желал удаляться от ненаглядного Крыма. Поэтому и штаб свой держал в Керчи. А мне теперь пришлось добираться по бурному морю, чтобы свидеться с Филипсоном.

Погода ухудшалась. И речи не было ни о продолжении путешествия, ни о том, чтобы съехать на берег. С гор пришла бора. Она срывала верхушки волн и бросала массу тяжелой воды на палубу низкого люгера. Эта вода сразу замерзала, повисая на реях огромными сосульками и превратив палубу в каток. В трюме открылась течь. Матросы не справлялись с ней и со льдом. Корабль начал заметно погружаться. Я, трясясь от холода, не знал, чем помочь. Бледный Алексеев срывал голос. Спасения не было.

Так прошла ночь. Погода не улучшилась. Положение стало отчаянным. Еще немного, и волны загуляют по палубе. Спасительный берег и куча людей, готовых прийти на помощь, были совсем рядом, но что толку? До берега не добраться, а суетившиеся солдаты не знали, что делать.

— Полагаю нужным рубить якоря и выброситься на берег! — прокричал мне бедный Ваня. — Будем пробовать спастись по перекинутому на берег канату!

Не успел он отдать самый страшный для любого капитана приказ, раздался крик матроса:

— Вижу азовскую ладью! Идет на нас на веслах от Кабардинского укрепления!

— Казаки?!

— Нет! Греки! Флаг Балаклавского батальона!

О, не обманул меня Лазарев! Не оставил своим попечением моих греков! Выходит, они уже на Кавказе? И не в крепостях, а в патрулях морских?

Ладья сражалась с волнами не в пример лучше «Геленджика». Мачту убрали. Гребцы рвали весла, отвоевывая у стихии метр за метром. Откачивали ледяную воду. То и дело скрываясь в буйном кипении, утлое суденышко уверенно к нам приближалось.

— Будем спасать людей. Готовься, Коста! Амбаркировка выйдет непростой.

— А ты? — спросил я капитана.

— Я не оставлю корабль!

— Ваня!

— Отставить, штабс-капитан! Здесь я командую!

Ладья подвалила к люгеру с подветренной стороны. Матросы «Геленджика» посыпались с борта, прыгая прямо в руки греков. Всех ладья принять не могла, но больше половины оказались на ее борту. Я был в числе первых. Алексеев не дрогнувшей рукой, чуть не за шиворот, вытолкал меня с терпящего бедствие корабля.

— Кум, и ты здесь?! — даже завывания новороссийской боры не могли справиться с зычным гласом штабс-капитана Сальти.

— И ты, кум?!

— А ну, навались, греки! Не дай Боже, утопим дядю моего крестника! Меня же вся Балаклава на части порвет!

Ладья отлипла от люгера и устремилась к берегу.

Американские горки в Луна-парке — детские игрушки в сравнении с аттракционом, который преподнесло нам Черное море. Когда после мощного слаженного гребка галера делала очередной бросок в сторону берега, казалось, мы, словно чайки, взлетали над волной, чтобы тут же рухнуть вниз, ощущая, как сердце падает на дно желудка. Перегруженная ладья повиновалась неохотно, но берег был все ближе и ближе. Солдаты бросились в ледяную воду, чтобы подхватить брошенный с носа канат. Уцепились. Десятки людей, мокрые с ног до головы, вцепились в поданный конец и потащили, упираясь в скользкую гальку ногами, судно на пляж.

Спасены!

Я, обхватив себя за плечи, чтобы как-то согреться, смотрел неотрывно на «Геленджик». Алексеев был у штурвала. Канаты перерублены. Волны тащили корабль к берегу. Оставшиеся матросы не отходили от помпы. И без того низкий борт люгера вот-вот был готов скрыться под водой. Волны уже гуляли вдоль и поперек палубы.

Раздался страшный треск. «Геленджик» наскочил на мель и накренился. Матросы посыпались в воду, хватаясь за что попало, словно в гибнущем корабле было их последнее спасение.

Какой-то всадник в офицерском мундире, удерживая одной рукой конец разматывающегося троса, направил своего скакуна прямо в набегавший свинцово-пенный вал. Смелый конь удержался на сильных ногах. Отфыркиваясь, он приблизился к люгеру. Еще мгновение — и спасительный канат был закреплен за мачту. Матросы начали перебираться на берег, болтаясь на толстой пеньковой веревке, как новогодняя гирлянда.

Алексеев был с ними. Он не успел добраться до берега. Сорвался. Я закричал. Но всадник был начеку. Схватил Ваню и вытащил на берег. Да так ловко, будто проделывал подобное не в первый раз[4]. Мне лишь оставалось подхватить несчастного и помочь ему обрести равновесие.

— Полковник Могукоров! — представился мне спаситель Алексеева.

— Штабс-капитан Варваци! — отрекомендовался я и крепко пожал руку храброму князю.

— Коста! Ты уже в одном со мной чине? — радостно закричал Егор Сальти, крепко меня обнимая. — Того гляди, обойдешь кума на повороте!

С моря донесся громкий стон гибнущего корабля. Под треск древесины и выстрелы от лопающихся канатов «Геленджик» сдался волнам. Он был разбит, развалился на части[5].

[1] Дешевой литературщиной грешили многие офицеры в своих отчетах, пытаясь поглубже запрятать собственные грехи. Особенно будущий помощник Клюки фон Клюгенау, Диомид Пассек. Из записки Клюки, написанной Пассеком, для Головина: «Зарево пылающих сел багровым светом озаряет дикие скалы Аварии, жены и дети злосчастных аварцев, извергом Шамилем обреченных на вечное рабство, с воплем и отчаянием покидают родные пепелища, облитые кровью их мужей и отцов…».

[2] Был в свое время популярнее Шиллера и Гёте. Его пьесы были столь низкопробны, что получили в России прозвание «коцебятины».

[3] Профессионализма у «крошки» Коцебу не отнять. Он, редкий случай, оставался бессменным начальником штаба Кавказского корпуса при трех командирах — при Головине, Нейгарте и Воронцове, несмотря на все вопиющие провалы русской армии на Кавказе после замены Розена.

[4] Это не выдумка. Адыгейский князь, генерал Пшекуй Давлетгиреевич Могукоров, участник войны с Наполеоном и с горцами Кавказа, аталык Султана Хан-Гирея, в 1829 году вместе с генералом Бескровным и тремя офицерами-казаками в сильнейший шторм под Анапой на лошадях сняли всю команду терпящего бедствия люгера.