Рейд за бессмертием

— Покажи! — донеслось до меня.

Бахадур открыл рот. Ника заглянула в раскрытый рот алжирца. И не испугалась. Чуть не задохнулась от восторга, увидев, как выглядит отрезанный язык! На моей памяти она была первой, кто не испугался, не отшатнулся, а только, в свою очередь, раскрыл рот от удивления. Видимо, решила поделиться своим открытием с нами. Соскочила с колен Бахадура, подбежала к нам.

— Девочка моя! Как ты?

Я с удивлением взглянул на жену. Она задала этот простой вопрос на грузинском. В следующую секунду рот пришлось открыть мне.

— Ca va bien, merci! — на французском, не раздумывая, ответила маленькая горянка.

Тома с улыбкой посмотрела на меня.

— Пока знает только эту фразу. Но у неё — твой талант. Ей легко языки даются. Скоро, чувствую, на всех разом заговорит. И ей это нравится!

— Вот, значит, кто будет следующим полиглотом в семье!

— Да, да!

Ника, будучи в нетерпении и пока не понимая всего, что мы говорим, перешла на привычный турецкий.

— Дядя Бахадур мне показал свой отрезанный язык! — она, конечно, не могла не поделиться такой новостью.

— И ты не испугалась?! — я специально расширил глаза.

— Только немного, — призналась Ника.

— Молодец! Ты — смелая девочка. Даже взрослые пугаются.

— Да? — Ника обрадовалась.

— Да!

— Пойду Микри скажу!

Вероника побежала к Микри, забралась на ручки и возбужденно поделилась новостью о своей храбрости. Тут же была осыпана поцелуями.

Тамамшев закончил перерыв. Мы пошли на очередной круг тостов и здравиц. Наконец, очередь дошла до Торнау. И мне этот тост показался самым лучшим за весь вечер.

— Коста! Я, надеюсь, вся твоя семья знает, как я тебе обязан. Если ты по своей скромности не рассказывал, скажу только, что, если бы не Коста, я сейчас здесь бы не стоял и не говорил этих слов. Спасибо тебе. И я сейчас не хочу говорить о том, насколько ты хороший человек. Мы все это знаем. И все об этом столько говорили сегодня… Я хочу сказать, как я по-хорошему тебе завидую. Потому что ты окружен такой любящей семьей, что нет сомнений в том, что ты наделен самой надежной защитой на свете. У нас сложная и опасная профессия. Мы — военные. Без защиты нам никак. И я уверен, что ты всегда живешь с мыслью о том, чтобы выжить не потому, что боишься умереть, а потому что ты знаешь, как сильно это может подкосить стольких людей, которые тебя любят. Ты знаешь, что должен все время возвращаться в семью. А не это ли — лучшая защита в мире? За твою семью, дорогой Коста!

Даже Тамамшев после этих слов не удержался. Наклонившись ко мне, признался, что редкий грузин и армянин может так хорошо сказать!

Потом слово взяла Тамара.

— Любимый. Я много говорить не буду. Все, что нужно ты услышишь сегодня ночью!

Весь стол чуть ли не зааплодировал, вперемежку с одобрительным свистом и смехом.

— Пришло время нашего подарка. Не скрою, как жена, я хотела бы, чтобы он был другого плана. И, надеюсь, что скоро мы начнем тебе дарить те подарки, которые я хочу тебе дарить. Но, как жена военного, офицера, я понимаю, что этот подарок сейчас тебе более необходим, чем все остальные. Бахадур!

Бахадур оказывается уже стоял с каким-то ящиком в руках. Подошел ко мне. Передал. Как обычно, приложил ладони к сердцу. Мое же забилось с удвоенной силой. Я поставил ящик на стол, открыл его…

Моя прелесть! Моя «шоколадка»! Нет, шоколадище!

Мне подарили револьвер «Кольт Патерсон 1836»![4] Никакого кремниевого замка. Капсюли. Запасной барабан. Куча разных прибамбасов, с которыми еще разбираться и разбираться. Как и с самим револьвером. Где спусковой крючок?!

Я схватил стакан. Тамара тут же положила руку мне на спину, чуть похлопывая, призывая сдержать слезы. У меня получилось. Хотя очень хотелось заплакать, когда всех благодарил за этот чудесный праздник, который мне устроили, вернув меня в мое детство, в котором папа будит меня, протягивает плитку шоколада и, улыбаясь, говорит: «С днем рождения, сынок!»

…Пятница, 13-е. Плевать на Фредди Крюгера! Для меня всегда 13-е октября — самый трудный день в году, ибо утреннее похмелье после дня рождения гарантировано! А тут еще в Манглис тащиться!

— Проводить? — участливо осведомился Бахадур.

— Справлюсь! Мы теперь богачи! Найму себе коляску!

До полка добрался без происшествий. Дорогу до Манглиса эриванцы поддерживали в образцовом состоянии. Не английское шоссе, конечно, но вполне себе проездная, без буераков и рытвин.

Доложился полковнику. Карл Карлович сердечно поздравил. Получив документы по Дадиани, сразу погрустнел.

— Не будем откладывать неприятное! Но после… Непременно пирушка! Будем чествовать героя Ахульго! Даже спорить не смейте!

Адъютанты побежали собирать всех офицеров, кто был в штаб-квартире. Вестовые умчались к поварам готовить банкет.

— Генерал-аудитор, председательствующий в суде, определил, — зачитывал по бумажке полковник Врангель. — Лишить полковника Дадианова, Александра Лионовича, его чинов, орденов, княжеского и дворянского достоинств и записать в рядовые. Прикосновенного к делу капитана Золотарева за исполнение противозаконных приказаний полкового командира во время службы его в этом полку предать военному суду, а командовавшему Кавказской резервной гренадерской бригадой генерал-лейтенанту Гессе за допущение важных беспорядков сделать строгий выговор. На всеподданнейшем докладе генерал-аудитора последовала следующая собственноручная конфирмация императора Николая I: «Полковник князь Дадианов совершенно достоин присужденного наказания. Вина его сугубо тяжка тем, что он носил звание Моего флигель-адъютанта и был близким родственником корпусного своего командира. Как бы сим обязан был еще более удаляться от всего законопротивного, служа скорее другим примером строгого соблюдения порядка службы. Нарушив столь наглым образом свою обязанность, он недостоин никакого помилования. Желая однако и в сем случае оказать возможное внимание к службе генерал-адъютанта барона Розена, повелеваю: лишив полковника князя Дадианова чинов, орденов, княжеского и дворянского достоинств и, вменив двухлетнее содержание в казематах в наказание, отправить на жительство безвыездно в город Вятку, а в прочем быть по сему»[5].

Офицеры зашумели.

— Пропал полковник! В Вятке Георгия не получишь!

— Отчего так сурово? Князю Андроникову за те же дела вынесли лишь строгий выговор!

— Когда это Золотарева в капитаны катнули? — поинтересовался я судьбой своего недруга.

— Видать покровители нашлись. Пытались спрятать от следствия в линейном батальоне. Ан не вышло[6].

— Господа офицеры! — призвал к порядку Врангель. — Всем нам поучительный урок. Полк еще приводить и приводить в боевое состояние. Но не будем более о мрачном. Давайте поприветствуем нашего героя! За штурм Ахульго и мужество, проявленное при защите орудия у аула Чиркей, за боевые ранения поручик Варваци произведен в штабс-капитаны и награжден Георгием! Ура!

— Ура! — закричали офицеры и бросились меня обнимать.

[1] (гребенское) Торониться — смущаться

[2] (гребенское) Пишкеш (пешкеш у астраханцев и др.) — подарок.

[3] Разница между Григорианским и Юлианским календарями в XIX веке составляла не 13, как в XX, а 12 дней.

[4] Коста рано радовался. Первый револьвер Кольта был скорее прототипом. Очень сложная конструкция, похожая на часовой механизм. Никакой взаимозаменяемости деталей. Сложность перезарядки. Опасность неконтролируемого выстрела. Кольт стал банкротом из-за этого изобретения. А спусковой крючок выдвигался при взводе курка.

[5] В реальной истории приговор был утвержден в мае 1840 года. Князь просидел не два, а три года в «каменном мешке» в Бобруйске. Правда, его содержание было не столь строго, как описано в повести В. Пикуля. В 1840 г. княгиня Лидия родила дочку, нареченную Марией.

[6] В нашем изложении истории князя Дадиани Золотарев — поручик. Так написал А. Рукевич в своих воспоминаниях. Видимо, запамятовал. В приговоре суда Золотарев назван капитаном, а в 1840 г. уже «подполковником, командиром Грузинского линейного '15 (потом 17-го) батальона». Оставили версию Аполлинария Фомича для большей логичности нашего повествования.