Рейд за бессмертием

Варваци поднял голову. На глазах его стояли слезы. Для него увиденное оказалось потрясением, к которому он не был готов. Утренний туман исчез с рассветом, и картины яростного боя были видны с горы, хоть и без кровавых подробностей. Разве что финал на берегу бухты скрыл высокий берег. Потрясенным зрителям довелось увидеть лишь дым от блокгауза, поднимавшийся над плоскостью, занятой погибшим укреплением. Этот дым и смолкнувшие выстрелы свидетельствовали: все кончено! Нет Вельяминовского укрепления. Опозорена память славного генерала, героя Кавказской войны!

— Если бы не туман! Если бы не туман, — повторял штабс-капитан, как будто вовремя поданный им сигнал мог бы спасти гарнизон.

— Мы свою работу сделали честно! — глухо сказал унтер Девяткин. — Спиридоныч! Заканчивай! И так на душе тошно.

— Ты прав, Вася! Нам тут больше делать нечего! Уходим в Михайловский форт. В крепость не пойдем. Смотреть снова на ужасы после приступа у меня нет никаких сил.

[1] Другую роту Филипсон позже отвез в Михайловское укрепление. «К сожалению, этим усилением мы их не спасли, а только увеличили число жертв», — позже написал он в воспоминаниях. Он привел примеры полного паралича командования, получившего известие о взятии Лазаревского и угрозе новых штурмов.

[2] Сразу оговоримся, это наше предположение. Сведения о ходе штурма были крайне противоречивыми и отрывочными (есть версия, что пороховой погреб пытался взорвать Румянчиков, а не Папахристо). В пользу нашей версии говорят два соображения: во-первых, блокгауз находился не в форте, к нему нужно было спуститься с горы; во-вторых, попали в плен как 20 нижних чинов 2-й роты, так и два прапорщика, Цакни и Луговский. Где их захватили, неизвестно. Быть может, вместе с солдатами в блокгаузе? Тогда выходит, это они увели роту, и солдаты лишь выполняли приказ? В любом случае, отступление 2-й роты, хотя об этом никто прямо никогда не сказал, выглядит не по-товарищески. Линейцы вообще считались неважными солдатами.

Глава 17

Вася. Михайловское укрепление, март 1840 года.

Гибель Вельяминовского форта и донесения штабс-капитана Варваци об огромных сборищах горцев произвели странное впечатление на русское командование. От него последовала какая-то склеротическая реакция на происходящее.

Граббе, как главный начальник всей Кавказской линии, вдруг взял да отменил переброску войск из Екатеринодара в Анапу, на которой настаивали Филипсон и Раевский. Генерал-адъютант вызвал их в Тамань. Но Раевский зачем-то отправился на пароходе к кавказскому побережью оценить последствия. Зачем? Никто внятно не мог этого объяснить. Он отвез еще одну роту Тенгинского полка в Михайловское укрепление и исчез со связи на несколько недель. Филипсон был в отчаянии. Он описывал сложившуюся ситуацию как «крайние военные обстоятельства», с ним соглашались, но ничего ровным счетом не происходило. Граббе разговаривал с полковником ласково, говорил много умных слов.

«Он написал в Петербург о необходимости скорее решиться на совершенное упразднение Береговой Линии», — догадался Филипсон. Это неожиданное открытие его совершенно обескуражило. По всему выходило, что слабыми гарнизонами решено пожертвовать ради доказательства своей правоты и своих предложений. Перед полковником приоткрылась закулиса подковерных игр между партией военного министра в Петербурге и кавказским начальством. Жизнь сотен русских солдат была лишь незначительной ставкой. «Раевского сделает козлом отпущения, но сможет ли Граббе продавить свою мысль об ошибочности блокадной системы?»

— Дорогой мой, вы же понимаете: держать большие гарнизоны — значит, кратно увеличивать потери от болезней. Держать слабые — значит, рисковать, что их сомнут. Вывод? Нужно отказаться от попыток удержать за собой кавказское побережье. Достаточно лишь нескольких сильных крепостей.

Филипсон не возражал. Он и сам отдавал себе отчет в несоразмерности затраченных средств и достигнутых результатов. Но разве сейчас подходящий момент? Что будет, если Государь упрется и жертва окажется напрасной?

«Бедный штабс-капитан! Столько усилий — и ради чего? Лишь бы он вырвался живым и здоровым из силков, в которые я его загнал!»

Полковник не учитывал один нюанс. Когда он приказал полкам выдвигаться к Анапе, им пришлось совершить труднейший марш. Невозможный! На Кубани снега навалило под три метра буквально накануне выхода тенгинцев и навагинцев. Дороги не было. Людям пришлось пробиваться по целине. Метель неистовствовала. Видимости никакой. Ночевать приходилось на постах в конюшнях, спать по очереди в казармах на промежуточных пунктах. Люди отмораживали пальцы. Заболевали. Дров не было. Не то что обогреться, горячую пищу не приготовишь. Полковой обоз и офицерские повозки безнадежно отстали. Полки выполнили задачу и прибыли в пункт назначения, опоздав лишь на сутки. Но были так изнурены походом, что требовалось время, чтобы солдаты восстановились.

Тенгинцы и навагинцы считались элитой войск Черноморской береговой линии. Им поручались самые сложные участки. Но что могли сделать несколько рот с ополовиненным составом за столь короткое время?

… Разведгруппу в Михайловском укреплении встретили как родных.

— Рад вас видеть в полном здравии, Константин Спиридонович! Сколько лет, сколько зим! У меня есть отличный ром, чтобы отпраздновать встречу! — поприветствовал разведчиков штабс-капитан Лико. — И тебя, Девяткин, рад видеть. Смотрю, ты себе не изменяешь: как пришёл ко мне в рванине, так и вернулся таким же!

— Унтер-офицер Василий Девяткин по прозвищу Чемпион Черноморского флота — дважды Георгиевский кавалер, — заступился штабс-капитан Варваци за своего подчиненного.

— Да вы что?! — поразился комендант. — Вот так фортель! Выходит, все не зря?! Да, Василий? Но мы про наш маленький секрет никому не скажем.

Коста удивленно посмотрел на унтера, но расспрашивать не стал. Захочет, сам скажет.

— Вашбродь! Разрешите со знакомцами из тех, с кем службу здесь начинал, поручкаться?

— Мало их осталось, Василий. Помирают люди, — вздохнул Николай Константинович. — У меня нынче под ружьем четыре неполные роты. А линия огня, сам знаешь, какая длинная. Я на всякий случай, по совету контр-адмирала Серебрякова, затеял устроить ретраншемент…

Лико показал на баррикаду, которую стали возводить из брусьев, бочек и подручных материалов, чтобы отсечь узкую дальнюю часть форта, обращенную к морю. Там размещались офицерские флигели. Никто не мог внятно объяснить, зачем при возведении крепости ей придали столь странную форму. Она напоминала длинную седельную кобуру для кольта «миротворец». За ретраншементом комендант рассчитывал укрыться, если широкую часть удержать не выйдет. Последняя линия обороны.

— А рядовой Осипов? Архипка? — с тревогой спросил Вася.

— Жив, жив, твой Архип! Недавно прибыл с мушкетерской ротой.

— Ступай, Вася! — разрешил штабс-капитан Варваци.

— С какими новостями, Константин Спиридонович? Кстати, поздравляю с повышением. Я-то, как видите, в чинах тут застрял.

— Новости дурные, Николай Константинович. Идет на вас черкес большими силами. Что особенно плохо, воодушевлённый победами в Лазаревском и Вельяминовском фортах. Пороха у них в изобилии, но мечтают о поживе.

— О поживе? У меня в форте?! Не бывать этому! Провиантские магазины подожгу при первой же опасности потери крепости. Погреб пороховой — взорву! Денщик! Немедленно ко мне всех офицеров. И всех старослужащих тоже! Будем всем миром думать, как справиться с бедой. Наши посиделки с ромом временно отменяются, господин штабс-капитан!