Рейд за бессмертием

Я вышел одним из первых, рассчитывая улизнуть по дороге. Высматривал впереди Додоро, надеясь, что он уже спрятался.

— Если мы сегодня не возьмем крепость, когда она не вполне готова, то тем более это не удастся нам через три месяца. Тогда конец нашему спокойствию, — шептались рядом со мной идущие в темноте воины.

Сзади их подгоняли конники. Небольшая группа всадников ехала впереди.

Навстречу передовому отряду попался какой-то подозрительный тип в одном бешмете и драных чувяках.

— Ты кто такой? — спросили, когда его схватили за руки.

— Я раб узденя из Пшады.

Обыскали. Нашли записку на непонятном языке. Начали бить.

— Ты шпион! — закричал племянник князя Берзега Биарслан. — Я лично пристрелил одного уорка, Атажука из Темиргоя, который со своими рабами хотел незаметно прокрасться из лагеря. Буду я тратить время на такое ничтожество, как ты!

Он махнул шашкой. Покатилась голова. Убитым был никто иной как Додоро.

Я ничем не мог помочь своему человеку. Лишь сжал кулаки, стараясь себя не выдать. Пользуясь суматохой, отступил назад и в сторону. Спрятался в кустах. Просидел там, пока мимо не прошли все восемь тысяч, отправившихся на штурм крепости. Снова мне выпала роль зрителя.

Раздался крик шакала. Это был условный сигнал от братьев Цаци-ок. В ответ раздалось восемь лающих звуков: каждый командир отряда сообщил, что все готовы. Мехмет или Али Цаци-ок отозвался криком совы. Это был сигнал к штурму.

Черкесы, скрывавшиеся в густом кустарнике и за холмами, бросились вперед. Прозвучал выстрел с крепостного вала. Застучал барабан. Ударили пушки. Приступ начался.

Я пытался прокрасться поближе, чтобы ничего не упустить. Не тут-то было. Берзег расставил своих конников вокруг крепости. Их задача была не в том, чтобы следить за тылами. Они не давали тем, кто струсил, убраться подальше. Гнали снова и снова людей на штурм. И у черкесов стало получаться. Я видел по вспышкам выстрелов, что бой уже идет в глубине крепости.

Рассвело. Сражение не прекращалось. В форте пылали какие-то здания. Пушечных выстрелов звучало все меньше и меньше.

«Неужели все кончено?! Как же так выходит: в первый же раз черкесов было больше, но они проиграли? Где та грань, которая отделяет победу от поражения? В Ахульго было похоже: в какой-то момент мюриды сломались, и те же самые русские воины, которые отступали раз за разом, вдруг почувствовали за спиной крылья Ники и моментально сломили сопротивление. И сейчас так случилось? Гарнизон дрогнул? Или виной всему ярость черкесов и их решимость победить любой ценой? Какая, к черту, разница! Главное то, что там, в форте, гибнут хорошие и смелые люди, а я ничем не могу им помочь! Как спасти Васю или Игнашку? Или моего соотечественника штабс-капитана Лико?…»

Мои размышления прервал страшный взрыв. Невероятный треск. На возвышенности все зашаталось, затряслось. На фоне голубого неба и сочной зелени гор в воздух взметнулось огромное серо-черное облако, пронизанное красно-золотистыми языками пламени. Из этой противоестественной тучи вылетали целые бревна, тела и какой-то мусор.

Рядовой Осипов все ж таки сделал то, в чем поклялся на кресте.

[1] Как ни странно, но вопрос о дате первого штурма историки старательно обходят стороной. Считается, что оба штурма произошли 22 марта. Между тем, есть рассказ старого убыха, записанный Теофилом Лепинским в конце 1850-х, когда польский авантюрист воевал на Кавказе против русских. Рассказчик по имени Таузо-ок сообщил, что после первого штурма гарнизон беспокоили три дня, не давая ему отдохнуть. В пользу этой версии говорит и тот факт, что взрыв в форте произошел в 9–00. То есть оба штурма начинались ночью.

Глава 18

Вася. Михайловское укрепление, 22 марта 1840 года.

Год за годом вторгались русские войска в черкесские пределы. Убивали без разбору, жгли селения, вытаптывали и травили поля, угоняли скот. И вот пришел час расплаты. Переполнилась горская чаща терпения. Настал черед урусов испытать себя в обороне и вкусить горечь поражения. Как и кавказцы, они были опытными и отважными воинами и просто, за здорово живешь, сдаваться не собирались…

Проводив посланца от штабс-капитана Варваци, Николай Лико тяжело вздохнул. Еще днем, завидев огромную толпу черкесов, направлявшихся на север, он возмечтал, что все закончилось. Сколько раз так бывало: горцы, получив крепко по зубам, исчезали в своих горных лесах и долго не беспокоили гарнизон. Прибежал верный шапсуг Колубат, много раз доставлявший интересные сведения. Уверял, что угрозы больше нет. Что уходят мятежники к Николаевской крепости. Попробуют ее нахрапом взять. Так хотелось ему поверить!

Но не судьба! Сообщение от Константина Спиридоновича спустило штабс-капитана на землю. Жаль успел предатель-лазутчик исчезнуть, прежде чем прибыл Додоро. Расстрелял бы его и повесил труп на воротах в назидание другим.

А еще жаль, что не смог узнать Варваци точной даты нападения. Может, сегодняшней ночью все начнется. Кто знает?

«Чудеса! Один грек защищает русскую крепость! Другой — ему помогает, не щадя живота своего. Вот как мы с матушкой-Россией породнились!»

— Передайте в свои роты, господа офицеры: будет новый приступ. Всем отдыхать, кроме караульных взводов. После полуночи — все под ружье!

— Как будем расставлять людей, Николай Константинович? — спросил подпоручик Краумгольд, командовавший 9-й ротой Тенгинского полка.

— Ничего нового изобретать не будем. Встанем, как при первом штурме. Линейцы — на фасах справа и слева, тенгинцы — между Богатырской и Кавалер батареями, новагинцы — между Кавалер и Джубской батареями. Сорок человек из новагинцев — в резерв у порохового погреба и цейхгауза.

На новагинцев и тенгинцев была вся надежда. Свежие войска. Успели за зиму восстановиться, морды отъесть, с лихоманкой расправиться. Рыбки азовской отведали на полковых квартирах, погуляли на Рождество. Богатыри! Не подведут! Для них Михайловский форт — не пустой звук. Сколько раз они здесь служили! Сколько товарищей успели похоронить на местном погосте! Их выставили на самое опасное направление.

Обер-офицеры хмуро кивнули. Побежали отдавать приказы и надевать лучшие свои мундиры. Весь гарнизон облачился в чистое белье. Каждый понимал: завтрашнее утро многие не переживут.

После полуночи роты стали строиться на банкетах. Отец Маркел ходил вдоль рядов, окропляя солдат святой водой.

— Пусть люди через одного прилягут отдохнуть, — распорядился Лико.

— Собаки лают с десяти вечера!

— Накапливаются, — спокойно пояснил комендант. — Хотят с трех сторон атаковать. Вот начнут собаки лаять во рвах, тогда барабанщикам — стучать «тревогу».

Со рвами была беда. Рогатки разбросаны, частью покорежены собственными картечными выстрелами, когда отражали первый штурм и добивали отступавших горцев. Оставалась лишь надежда на разбросанные доски с торчащими гвоздями.

Ярко светила луна. Тумана не было, но подходы к крепости просматривались плохо. Собачий лай все усиливался и усиливался, действуя на нервы.

— Хотелось мне, Ваня, посмотреть, высоко ли зарница[1] сегодня взойдет. Да боюсь, не выйдет, — вздохнул Игнашка, лежавший на спине и вглядывающийся в звездное небо. — Опять чечен безобразить начнет.

— Это не чеченцы, братуха. Это черкесы.

— Какая разница? Все одно басурмане!

В четвертом часу раздался первый ружейный выстрел с северного бастиона. Тут же ночную тишину разорвал истошный гик горцев. Громыхнули пушки, рассыпая картечь. Пороховой дым окутал брустверы. Атака началась.

… К рассвету стало ясно, что основную часть крепости не удержать. Как в 38-м году буря опрокинула русскую эскадру, так и 22 марта 1840-го человеческая волна за волной захлестывала земляные валы Михайловского форта, тесня его защитников все дальше и дальше.