Рейд за бессмертием

— Я все понимаю, Николай Константинович!

На общем собрании было решено биться до последней капли крови и черкесу не поддаваться.

— У нас под ружьем не более 400 человек и сотня больных в лазарете. Восемь орудий. Те, что смотрят на море, вовсе бесполезны.

— С Морской батареи пушки брать нельзя, они блокгауз азовцев стерегут, — откликнулись артиллеристы. — Можно переставить то, которое баню защищает. Вряд ли мы в ближайшие дни постирушку устроим. Сделаем в ретраншементе амбразуру. Без орудия его не удержим.

Комендант согласно кивнул. Поколебался и все же задал главный вопрос.

— Что сделаем в случае неустойки? — все напряженно застыли, ожидая продолжения. — Предлагаю: если не устоим, взорвать пороховой погреб и погибнуть с честью, как и положено русскому солдату!

— В погребе 200 пудов пороху, не считая гранат. Хорошо бахнет! — хохотнул артиллерийский прапорщик Ермолаев.

— Разрешите мне, Ваше Высокоблагородие! Хочу стать добровольцем! Тем, кто подорвет! — вмешался Архип Осипов.

— Сдюжишь? Не дрогнешь? — недоверчиво спросил Лико, почесав свои черные бакенбарды.

— Сделаю! — решительно отозвался рядовой Тенгинского полка.

— И крест поцелуешь?

— Поцелую!

Все смотрели во все глаза на человека, вызвавшегося добровольно на смерть. И в этих взглядах недоверия было не меньше, чем восхищения.

Протоиерей, отец Маркел, подал священный крест. Архип истово перекрестился и скрепил личную клятву поцелуем.

— Принимается! Будешь дежурить еженощно до десяти утра в погребе с ружьем и фитилем. Выдать рядовому Осипову спирту и воды!

— Повезло тебе, Архипка! — загомонили старослужащие солдаты, допущенные на совещание.

— Господин штабс-капитан! — прервал веселье Коста. — Я со своей группой выдвинусь в горы. Когда черкесы пойдут на штурм, подам сигнал ружейным выстрелом. Больше с костром связываться не хочу. Хватило печального опыта.

— Опасно, Константин Спиридонович!

— Не более, чем у вас, — пожал плечами офицер-разведчик.

— Вашбродь! — вдруг вскинулся Вася. — Не серчайте, но я с вами не пойду. Дозвольте с ребятами остаться. Тут каждое ружье на счету.

— И я! Я тоже хочу! — поддержал друга Игнашка.

«Не хотят снова в роли зрителей побывать, — с тоской подумал штабс-капитан Варваци. — А я? У меня такого выбора нет!»

— Черт с вами! Оставайтесь!

… Три недели собирались черкесы в назначенном для нового лагеря месте. Снова давали клятву сражаться до конца. Снова выбрали предводителями уорков, братьев Цаци Али и Магомета. Большая сила — шапсуги, натухайцы, убыхи. Тысяч десять, не меньше.

Князя Берзега не было. Он со своими людьми 14 марта пытался взять Головинское укрепление внезапным кавалерийским наскоком. Не преуспел. Нападение отбили урусы. Лишь людей зря положил. Теперь для поднятия авторитета он торопился к Михайловскому форту, но его ждать не стали.

19-го марта[1] луна светила ярко, но после полуночи горы укутал густой туман. В темноте были слышны шаги тысяч людей, пробиравшихся через кустарник, переходя с горы на гору. Толпой пять часов добирались, выступив после заката солнца — вместо двух, которых обычному человеку хватило бы за глаза. Подходили к крепости по дороге на Джубгу, по мрачному ущелью, упиравшемуся в возвышенность с фортом наверху.

Штабс-капитан Варваци и Додоро засели на верхушке горы, покрытой густым лесом дубов, вязов и кедров. Она отделяла Джубгское ущелье от моря. Место заранее согласовали с комендантом Лико. Пока не затуманило, заметили, как мимо прошел отряд из нескольких сотен бойцов. Разведка. Потом потянулись остальные. В тумане черкесские отряды выглядели, как темная шевелящаяся масса. Страшный черный осьминог, раскидывающий свои щупальца, чтобы задушить форт в своих кольцах.

— Пора? — спросил Додоро.

— Пусть ближе подойдут.

Авангард черкесов в полной тишине двинулся к крепости. Им нужно было преодолеть густой мелкий кустарник и подняться по пологой возвышенности ко рву и валам с каменными стенками и палисадом из бревен, чтобы атаковать северный и северо-восточный фасы. С юга атаки не ждали: сложно форсировать под обстрелом неширокую, но глубокую речку Тешебс.

У стен крепости залаяли собаки. Их выпускали на ночь наружу. Отличные сторожа, они получали в крепости паек и лечение в госпитале в случае надобности.

— Давай!

Додоро выстрелил из ружья, как условились с Лико. Тут же загремели пять крепостных орудий форта. Следом раздался ружейный залп. Стреляли вслепую, но попали метко. Горцы, не успев добраться до рва, откатились на исходные позиции, унося убитых и раненых. Растерялись. Поняли, что внезапной атаки не вышло, что их предали. Несколько десятков разозленных черкесов кинулись в сторону, откуда прозвучал сигнальный выстрел. Другие потянулись в лагерь, провожаемые ужасным обстрелом. Лишь немногие смельчаки снова бросились в атаку. Установили лестницы и полезли на стены, поражаемые штыками. Многие из них были пьяны: напились спирту, захваченном в Вельяминовском укреплении.

— Уходим! — приказал штабс-капитана Варваци.

Коста. Окрестности Михайловского укрепления, 19–22 марта 1840 года.

Штурм провалился. Горцы не выдержали шквального ружейного и картечного огня. Несмотря на свою многочисленность, они отступили. В этот раз торжество штыка над кинжалом было неоспоримым.

Нам с Додоро не составило труда присоединиться к толпам отступавших в сторону аула Тешебс, чтобы незамеченными проникнуть в лагерь черкесского ополчения. Для конспирации я, преодолев брезгливость, обмотал лицо бинтами в чужой крови, подобрав их с земли. Такого добра на берегу речки хватало. Русская картечь и свинцовые «приветы» от гарнизона знатно потрепали отряды штурмовиков. Многотысячная орава волокла трупы и раненых.

Настроение у отступавших варьировалось в диапазоне от «все пропало!» до «отомстим за наших!» или «смерть предателям!» Кого только не обвиняли: старейшин, командиров, поставленных во главе отрядов, главных военных вождей, братьев Цаци-ок, подлых шпионов урусов и тех, кто с ними якшался. Так себя распалили, что при входе в лагерь набросились и зарубили семерых, о которых знали, что они часто ходят к русским. Начались межплеменные стычки: убыхи обвинили в трусости шапсугов, и ссора чуть не дошла до рукопашной. Почтенные старики, тамада, метались между своих людей, пытаясь их успокоить.

Среди тех, кто призывал к спокойствию, я заметил Кочениссу. С ней были бойцы, вооружённые штуцерами — мой бывший отряд. От этой группы я постарался убраться подальше. Додоро нашел кем-то сооружённый шалаш. Заняли его в надежде, что хозяин не вернется. Нас никто не прогнал до вечера. Видимо, владелец шалаша встретил свою смерть под стенами Михайловского укрепления.

На окраине лагеря я заметил огромный — тысячи на полторы голов — табун первоклассных скакунов, хотя все нападавшие на форт возвращались на своих двоих. Мы же оставили своих безотказных лошадок в укреплении.