Режиссёр смерти: Последний дебют

Когда незримый оркестр замолк, Стюарт вновь огляделся и вытер рот рукой. Однако вокруг никого не было, лишь он один, стоящий в тёмном пространстве, где, казалось, не было ни стен, ни потолка. В потерянности он направился в правую сторону, но, пройдя более тридцати шагов, остановился и направился уже в иную сторону, однако так и не смог наткнуться на что-либо, что дало бы ему подсказку о его местонахождении.

– Эй! Тут кто-нибудь есть? – эхом отскакивал от незримых стен его неуверенный голос.

Но никто не отзывался.

– Где я, чёрт возьми?! – после получасового бессмысленного хождения по чёрному пространству гневно вскричал он. Заметив, как вдали с левой стороны прорезался свет из приоткрытой и взявшейся из ниоткуда двери, Стюарт с блеском надежды в мутном глазе ринулся к ней, но замер в полуметре от двери.

При свете он увидел Затейникова, одетого в праздный оранжевый костюм и белое пышное кружевное жабо. Он тянул к нему свою ладонь в белой перчатке, сладко улыбался музыканту и, ещё выше приподняв ладонь, ласково запел:

Здравствуй друг мой, не пугайся меня.

Моё приглашение прими, потерянное дитя!

Я явился сюда за тобой из недр Ада...

Я явился к тебе, ведь твоя жизнь проклята!

Я руку свою к тебе тяну!

Её возьми и мы отправимся ко дню,

Когда взошёл ты на порог «ТарТара»,

Словно вступил ты в дом пожара!

Может, я изменю твою судьбу...

Не дождавшись, когда Стюарт возьмёт его за руку (что он делать и не собирался), Затейников цепко и больно схватил его за запястье и насильно втянул в следующую комнату. Прожектора ослепили оробевшего музыканта, что с испугом озирался по сторонам, активно моргал слезящимися глазами и пытался привыкнуть к свету.

Наконец привыкнув, Уик стал озираться кругом и изумлялся с каждым мгновеньем всё сильнее и сильнее. Он оказался в просторном бальном зале с высоченными белыми стенами с золотистыми орнаментами, расписным потолком с большой стеклянной люстрой и ступал по красной ковровой дорожке, которой, казалось, нет начала и нет конца.

Свернув с ковровой дорожки, он посмотрел на своё отражение в начищенном стеклянном полу и увидел, что вместо привычной одежды он был переодет в простой чёрно-белый хитон.

– Ч-что происходит?! – в недоумении вскричал он, отшатнувшись назад и столкнувшись спиной с кем-то невысоким. Оглянувшись, Стюарт посерел и ужаснулся: перед ним стоял в малиновом фраке, белой рубашке и розовой бабочке живой Ванзет Сидиропуло, из чьей перетёртой тёркой шеи водопадом лилась кровь и окрашивала пол под ними в ярко-алый. Держа бокал вина в свой маленькой окровавленной руке, он недоумённо смотрел на Стюарта, подняв одну короткую бровь.

– Что такое, Стюарт? – спросил Ванзет.

– Т-ты?.. Ты живой?..

– Ну да!

Живее нет, чем я,

Мертвее нет, чем ты,

Я жив снаружи, а ты мёртв внутри!

Он натянуто осклабился, театрально разведя руки в стороны и неожиданно больно ткнул Стюарта прямо в грудь.

– Мертвец не я, а ты! – захохотал он.

Из-за плеча драматурга выглянул Сэмюель в охристых брюках на подтяжках и голубой рубашке с засученными рукавами, что обнажали изрезанные в мясо синие запястья. На мертвенно бледном лице играла странная улыбка, под покрасневшими глазами чернели поцелуи бессонницы и «алые» веснушки – полопавшиеся капилляры.

– Привет, Стю! – воскликнул композитор, отведя драматурга в сторону.

– Г-господин Лонеро?..

– Ты чего такой испуганный?

– В-ваши запястья...

– О, ты ещё моё тело не видел!

Без лишних слов Сэмюель приподнял свою рубашку, явив на свет вываливающиеся из изрезанного живота склизкие кишки с прочими органами, что свисали, как листочки на дереве.

Вот, погляди, к чему привела моя болезнь:

Кишки наружу – об этом будет моя песнь!

Порезы, синяки украшают моё тело;

Всем всё равно, ведь это совершенно не их дело!

Сэмюель рассмеялся, отчего кишки начали подпрыгивать и сильнее кровоточить.

К горлу подступила колющая тошнота от такой натуралистической картины. Стюарт закрыл рот руками, отходя от мертвецов подальше. Развернувшись спиной к ним, он встретился лицом к лицу с белой, как мел, Лебединой Грацозиной; она пристально смотрела на него своими бездонными, широко распахнутыми глазами с потёкшей тушью.

– Что такое, малыш Стю? – протянула она, и ухмылка зазмеилась на её тонких фиолетовых губах.

Стюарт опустил свой взор на её живот, откуда торчал кухонный нож, и слуха его коснулся активно нарастающий детский плач. Он моргнул, – задушенный пуповиной ребёнок оказался на руках Лебедины.

Она качала его и тихо пела колыбельную:

Мирно плывут облачка,

Значит, счастье всегда

Окружать будет нас, нас оно бережёт...

Ничего плохого не произойдёт...

Мальчик мой милый, сладко спи,

Пусть нас окружат любви огни,

Пусть всё будет ярким и хорошим,

Даже если мы навек голову сложим...

Лихорадочно дышавший Стюарт попятился назад и вновь с кем-то столкнулся. Обернувшись, он увидел перед собой Бориса Феодова в синем фраке и покосившейся каске, что с безумным хохотом сдирал с Максима Убаюкина лицо, словно маску. Под тонким слоем кожи виднелось фиолетовое месиво вместо мышц, зубы выпадали один за другим, а вместо носа была треугольная кровоточащая дыра.

Борис запевал:

Раз ты актёр, снимай лицо!

Покажи и обнажи своё нутро!

Ты – убийца и тебе прощенья нет!

Так давай закончим наш кровавый дуэт!

Максим отвечал, слабо шевеля губами и повторяя одну и ту же фразу:

Нет мне прощенья,

Нет мне спасенья...

Музыкант с криком бросился в другую сторону, однако спустя пару мгновений резко остановился: перед ним одиноко сидел на стуле Гюль Ворожейкин в тёмно-синей мантии и с кастрюлей на голове. Он качался взад и вперёд, приглушённо напевая: