Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Он выпросил номер ее домашнего телефона. Она записала его на листке, вырванном из тетради по биологии. Они разошлись на какой-то незнакомой Горику улице, вероятно недалеко от Юлиного дома.

Когда она уходила, Горик смотрел ей вслед полными щенячьей преданности глазами.

В коридоре было пусто и накурено. Из кухни доносились необычно тихие голоса и звон посуды. В углах пылился, истлевая, разный хлам — из Армении, Грузии, Карабаха.

Горик заглянул на кухню, — за столом сидело человек восемь. Они ели, приглушенно переговариваясь. На столе стояла водка. У всех были мрачные, злобные лица. Они замечали его, поднимали глаза и тут же отводили взгляд. Сначала мать, потом Резо, Геворкяны, Вахтанг. Кто-то кого Горик не знал… Они не смотрели ему в лицо. Горик перестал думать о Юле и понял, что когда он вошел все замолчали. Они словно были виноваты перед ним.

Под ногами каталась туда-сюда пустая бутылка из-под водки. Подошел откуда-то черный котенок, которому никто не придумал имени и потерся о штанину.

Тишина клубилась вместе с сигаретным дымом, сгущаясь под потолком. Тишина материализовалась, тяжелела, обретала форму. Стало ясно: вот-вот эта тишина обрушится, проламывая черепа и стол, с грохотом понесется к фундаменту здания, сметая людей и этажи…

— Что?!!! — свирепо заорал Горик по-армянски.

Мать молча вылезла через Резо из-за стола, обняла Горика за плечи и вывела в коридор.

Впервые за долгое время в ее глазах отражалось какое-то чувство кроме скотской ненависти ко всему вокруг — что-то вроде жалости.

— Себастьян повесился, — сказала мать, — перекинул бельевую веревку через дверь.

И она ушла на кухню. А он остался в коридоре.

3 Скоро зима

1. Часто бывало трудно заснуть, особенно если успел вздремнуть днем. Генка мог часами валяться на кровати с открытыми глазами и изучать потолок.

По ночам обычно было тихо. Иногда только с гулом въезжала во двор машина или начинался кошачий концерт. А иногда — после двух часов абсолютной тишины — где-то в джунглях многоэтажек вдруг раздавался крик. Бывало не один. Порой было сложно отличить мужской это крик или женский. Генка ежился под одеялом, чувствуя приятную дрожь: слава богу, он в тепле и безопасности и ни за что его не выманишь сейчас на улицу, в холодный ночной Брагом где кто-то дико орет, потому что его возможно режут.

И снова часами было тихо. Генка замирал и искал что-то в лунных кляксах на потолке. Ближе к часу гаснул свет на кухне, и папа ложился спать, оставляя в покое книгу и начиная терзать маму. Порой Гена слышал их возню за стенкой, но теперь это случалось все реже.

Он знал, что мама изменяет папе. А папа не придавал значения маминым задержкам на работе, не слышал странных телефонных разговоров мамы с ее шефом. Мама была не очень-то и осторожна, и папа мог бы что-то услышать, заподозрить, понять… Ведь даже Гена понимал.

Но папа боится перемен. Ему, как и Гене хочется верить, что все всегда будет по-прежнему — тот же завтрак с утра, та же табуретка на кухне, тот же кот Маркиз на коленях, тот же детектив в мягкой обложке… Папа боится искать работу, а мама обеспечивает семью. Папа готов пойти на все лишь бы никуда не ходить. Он готов изменить все лишь бы ничего не менялось. А вот мама, подозревает Гена, может что-то поменять, например папу и Генке страшно. Он очень боится, что родители разведутся.

Может поговорить с мамой? Но как? После смерти Артема между ними твердая стеклянная стена. Они видят его, он — их, но никто ни до кого не может дотронуться. Не то, что обнять. Те же согласованные эмоции, те же откорректированные движения с безопасной амплитудой, те же записанные в мозгах разговоры. Как будто у каждого в голове диктофон — щелк! — и из черных ртов льются пыльные слова, провонявшие засохшей блевотиной…

Пора вставать! Хорошо мам! Сделай мне кофе! Опоздаешь! Что у вас сегодня? Математика и физкультура. Как на работе? Нормально. Опять задержишься? Подай соль. Читаю новый детектив. Маркиз, брысь! Опять синяки на физкультуре? Что ж ты так неосторожно. Саша, ты б пропылесосил. Гена, помой посуду. Мам, я скоро приду. Ты в магазин? Купи кефира! Сейчас «Санта-Барбара» будет, я включу. Обуй тапочки, простудишься. Как прошел день? А ты их не трогай. Ты выучил уроки? Лена, не задерживайся. Что у нас в холодильнике? Буду в девять…

Каждый день одно и то же. Гена знает, что они скажут, еще до того как они это подумают. Все проверено и налажено, все шестеренки смазаны, все ждет щелчка. Реплики расписаны по героям и герои начинают диалог не замечая, что ответ звучит порой чуть раньше вопроса.

Иногда ему хочется сказать им за ужином: «Мама, папа я уже полгода принимаю наркотики, и вчера узнал, что болен СПИДом» или «Моя подружка забеременела», что-то в этом роде. И все равно они не услышат. Таких слов нет в сценарии. Отец в ответ углубится в газету, а мама скажет: «Гена, подай соль». Впрочем, такого Гена не скажет, это невозможно. Он не из тех, кто принимает наркотики и у него не бывает подружек. И с Юлей у него не получится, потому что он не тот, у кого что-то получается.

Они — трупы. Он, мама и отец. Семь лет назад машина сбила четверых, но трем зомби удалось обмануть врачей, и теперь они отчаянно создают видимость жизни. Гниют не в земле, а в спальном районе Брагома.

Гена знает слово способное их оживить. (Артем).

Слово повиснет между стен, и мать вздрогнет, а отец уронит детектив на Маркиза. Шестеренки в головах начнут сокрушать друг дружку повалит синтетический дым, зажует пленку в мозговых диктофончиках и стройный парад вопросов и ответов осыплется бессмысленной грудой букв.

Но ненадолго. Вот ему уже затыкают рот завтраками, телепрограммами, уроками и отметками и механизм налаживается.

Артем был старше Гены на три года, и его любили все, а больше всех Гена.

Тогда все было по-другому и даже страна называлась иначе — Советский Союз. И жили они тогда не в многоэтажке, а частном домике в конце города с небольшим двориком и деревянным туалетом на улице.

Райончик был тихим. В нем компактно соседствовали частные дома и хрущевки. Неподалеку стояли длинные ряды гаражей на крышах которых Артем, Генка и ребята с дворов играли в квача, рискуя сломать себе шею. Рядом был завод, обнесенный бетонным забором с колючей проволокой. Поговаривали что это секретный ящик, в котором производят химическое оружие и что не стоит пить воду из ближайших колонок, но это были только слухи. Воду пили все, и никто от этого не умер. Рядом с заводом, на спортивной площадке они играли в футбол — «хрущебы» против «частников», команда двора хрущевок против сборной частных дворов. Если мяч залетал за забор «ящика» — с мячом прощались. Один Артем угробил так три мяча. Главным культурным заведением района был кинотеатр «Комсомолец» — по субботам все шли туда смотреть премьеру, обычно что-то французское. В другие дни за кинотеатром было удобно устраивать драки — один на один или толпа на толпу, там был довольно безлюдный дворик. Маленький Гена был свидетелем двух таких драк.

Артем был прирожденным лидером, и с ним всегда было интересно. То они строят халабуду из досок на дереве (Артем достает инструменты, рисует схему постройки, руководит процессом), то играют в казака-разбойника (все хотят быть в команде Артема), то ищут сокровища в заброшенном доме (опять же главный Артем). Рядом с братом и Генка был в центре внимания. В компании Артема он был самым младшим, его называли «малым» и брали с собой на все мероприятия. Гена страшно гордился. Еще его называли Кэш-младший, потому что Кэш был Артем.

Тогда у него не было прыщей — проглядывая свои старые фотографии, Генка видел едва знакомого пацаненка, симпатичного с нагловатой улыбкой. Только спустя годы Гена понял, как он нравился людям. Тогда он почти не знал что такое страх или стыд, а сейчас страх и стыд — это его жизнь. Тогда его любили и уважали почти так же как Артема.

Что можно сказать о той жизни? О жизни до. Вспоминались обрывки. Бешеная езда вдвоем на велосипеде «Украина», набеги на яблочный сад и полные футболки яблок, битвы подушками по вечерам, смешные до колик в животе матерные анекдоты — маленький Гена залезал к Артему под одеяло и тот рассказывал их шепотом, а Гена закрывал рот краем одеяла, чтобы мать из-за двери не услышала смеха.