Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Ты бы, Коль, прогнал его! — крикнула охраннику румяная продавщица из за прилавка, имея ввиду Майора Милиции.

— Кому он мешает? — возразил добрый охранник Коля.

— Мне! Мне мешает! И им тоже, — она указала на покупателей и заорала уже Майору. — Чего тебе тут надо? Иди, лечись, тут тебе не психушка! Козел ненормальный!

— Соблюдай субординацию, мандавошка! — командирским голосом зарычал Майор Милиции, замахиваясь на продавщицу пластмассовым мечом.

Покупатели развеселились. Горик не стал смотреть, чем все закончится и вышел из магазина.

Он поднялся из перехода и направился в сторону скверика на улице Шевченка. В Брагоме встречались иногда удивительной красоты парки, затаившиеся среди серых многоэтажников, с бюстом поэта древности в центре и цветущими по весне тюльпанами. Красоту таких мест не портила даже неизбежная блевотина на лавочках и куча мусора под каменным памятником.

За каких-то три года город здорово изменился. Он стал балаганно пестрым: тоскливые советские гастрономы с четкой тенденцией евроремонтировали и раскрашивали в радужные цвета. Еще месяц назад принимал покупателей все тот же неизменный гастроном «Спутник» с обиженной дохлой селедкой в витрине и помнящими Хрущева продавщицами, а тут раз — и на его месте роскошное казино «Лабиринт». Вокруг стоят иномарки, из которых хихикают пьяные девочки в норках, а коротко стриженые крепыши у входа отгоняют сбегающихся бомжей и швейцарят постоянным клиентам — тех легко узнать по третьему подбородку. И таких казино — двадцать штук на вшивый промышленный городишко; не Брагом, а Лас-Вегас. Кругом рестораны, бутики, ювелирные салоны — словом, Европа. Все это открывается с большим понтом, а через месяц тихо закрывается и на его месте открывается что-то еще. Дольше всего держатся на плаву продуктовые магазины; чаще всего прогорают бутики — вероятно модные шортики стоимостью, равной полугодовой зарплате инженера, как-то не пользуются спросом, тем более зима на носу.

Горик остановился возле шеренги бабушек, торгующих семечками и сигаретами поштучно, чтобы купить две сигареты.

На другой стороне улицы, между кафешкой и магазином, размещалась высокая и длинная бетонная стена с широкими плакатами патриотического содержания. Вдоль стены тянулся начисто вытоптанный палисадник, огражденный полуметровым бетонным бордюром, на котором часто собирались брагомские неформалы — панки, хиппи, блэкера и просто всякие идиоты. Они шумели, пугали прохожих своим видом, пили пиво и дешевый портвейн, и на расстроенных гитарах громко лабали русский рок. Место называлось Фонарь, и то было загадочно, потому что ни единого фонаря Горик вокруг не увидел. Был, правда, плакат на стене с изображением гигантской лампочки и надписью: «Экономьте электроэнергию!» Горик слышал, что в Брагоме существует еще одно место сбора неформалов, называется Калифорния, и находится где-то под Строительным институтом. Сам Горик никаких музыкальных вкусов не имел (у него и магнитофона-то не было), поэтому к неформалам относился равнодушно.

Обычно ближе к вечеру на Фонаре собиралось до пятидесяти человек; сейчас же было лишь трое, и в одном из них Горик узнал Сома из восьмого «А». Сом сидел между высоким парнем в рваных джинсах, кедах на босу ногу и в футболке с красной надписью «Алиса» над печальным лицом лидера группы, и неопрятной девчушкой в столь же рваных джинсах и балахоне «Гражданская Оборона». Сом делился бутылкой пива с девчушкой и щурился на солнце, а высокий парень в «Алисе» был, похоже, основательно и беспробудно пьян. Через секунду Горик в этом убедился: парень в «Алисе» принял позу роденовского мыслителя и его вырвало — Сом едва успел убрать ногу.

Горик закурил и пошел своей дорогой.

Ни в сквере, ни на Тюльпанах, ни на Трубах Веточкина не оказалось. На Виселицу Горик не заглядывал, лишь постоял за углом и поприслушивался — там трещали кусты и тихо переговаривались незнакомые ломающиеся голоса. Вероятно, там, как обычно, курили план. Голоса Веточкина Горик не услышал, да и вряд ли услышал бы — Веточкин был на Виселице, только если никого кроме него не было. Он вообще остерегался людей, а на Виселицу ходил соскребать сигаретой конопляные масла с многочисленных здесь бульбиков.

Горик свернул в замызганную арку, в которой вечно воняло мочой, переступил трупик кошки с навеки оскаленной мордой, еще раз полюбовался настенным народным творчеством — надписями вроде: «Цой жив!» или «Hip-hop — Говно», или хрестоматийным «Металл — это кал!» Рэперы, как обычно, враждовали с металлистами, а металлисты — с рэперами, но всех мирили простые ребята без четких музыкальных вкусов, они собирались районом и вытаптывали все на своем пути — и похуй кто ты, рэпер, металлист… Горик зашел в унылый проходной двор и сел на лавочку у подъезда. На балконе второго этажа сушилось белье, и в двух метрах от Горика размеренно капало. На поскрипывающей двери подъезда чирикал воробей.

И Горика осенило: а что, если Веточкин дома? Действительно, почему бы не поискать его еще там?

Горик был дома у Веточкина лишь однажды, и то случайно, но район был знакомый и Горик запомнил и дом, и подъезд, и квартиру.

Две недели назад Зяба с дружками поколотили Веточкина, сломали его веточку и порвали в клочья белоснежную рубаху. То, что осталось от рубахи, было заляпано кровью, и Веточкин, идя домой переодеваться, встретил Горика и прихватил его с собой за компанию. Веточкин жил с матерью и отчимом в двухкомнатной квартире. В то же день Горику открылась первая загадка Веточкина: почему его белая рубаха каждый день, как новая. Ответ был прост, как подоконник: таких белых рубах у Веточкина в шкафу не меньше тридцати. У Горика полезли глаза на лоб, когда он это увидел. Оказалось, мать Веточкина работает на швейной фабрике и зарплату за три месяца ей однажды выдали белыми рубашками. Отчим Веточкина, безобидный мужичок интеллигентного вида, работал в крематории. Было бы интересно посмотреть на его зарплату.

Вторая загадка Веточкина — почему он носится со своей веточкой, будто это младенец — так и оставалась для Горика загадкой.

Дверь открыл отчим Веточкина. У него было встревоженное лицо с плешивым лбом в беспорядочных складках, и с неестественно скошенным подбородком. Он внимательно посмотрел на Горика добрыми бесцветными глазами тихого сексуального маньяка.

И тут Горик понял, что не знает имени Веточкина. Это было жутковатое озарение — они общались уже долго, немало видели вместе и ни разу не представились друг другу. Обращались друг к другу «Слышь!», или «Эй!», или «Але!». И ведь не то, чтобы у Горика было много друзей, совсем наоборот… А Веточкин если и не друг, то хотя бы имеет больше прав называться таковым, чем кто бы то ни было… А я даже не знаю, как его зовут, подумал Горик. Все Веточкин, да Веточкин…

Плешивый отчим выжидательно смотрел на Горика, а тот не знал, что ему сказать. Не спросить же: «А Веточкин дома?» Можно, конечно, попросить его позвать своего сына, но ведь Веточкин ему не сын. Позовите, пожалуйста, своего неродного сына… дебилизм. Горик почувствовал, что обильно потеет, и от стыда закусил нижнюю губу. Ситуация выходила на редкость идиотская.

— Добрый день, — сказал наконец Веточкин отчим подчеркнуто вежливо.

— Здравствуйте, — ответил Горик так же.

— Вы к Сереже?

Горику захотелось подпрыгнуть, подбросить вверх шляпу (если бы она у него была) и протяжно заорать: «Ура-а-а-а-а!!!» Сережа, подумал он, надо же…

— Да.

— Заходите.

Горику было непривычно, что к нему обращаются на «вы» и без мата. Он зашел в маленький коридор, обклеенный местами оборванными обоями кирпичного цвета.

— Разувайтесь, проходите вон туда, — отчим указал на дверь и крикнул. — Сергей, к тебе пришли!

Дверь приоткрылась, высунулось испуганное цыплячье лицо Веточкина. Оно было взлохмаченным и бледным. Увидев Горика, Веточкин испытал заметное облегчение и вылез целиком.

— А-а, это ты, — сказал он. — А я думал эти…

— Какие? — тут же поинтересовался Горик.

— Неважно.

Дома Веточкин выглядел совсем иначе. Он был без веточки и видеть это было странно. На нем были порванные спортивные штаны и безразмерный зеленый балахон в сальных разноцветных пятнах. В балахоне поместилось бы и пять Веточкиных, рукава свисали чуть ли не к полу, и от этого Веточкин походил на печальную марионетку.

Горик снял обувь, с неудовольствием отметив, как воняют носки, и пошел за Веточкиным в его комнату.