Ричард Длинные Руки – оверлорд
Шрифт:
– Простите, ваша милость…
Я отмахнулся:
– Ерунда, я не спал. Бросай быстрее в огонь, а то сама околеешь.
– Да, ваша милость, да, я быстро!
Трепеща, она быстро-быстро, как суетливая белка, уложила поленья поверх багровых углей. Желтые язычки взметнулись до того, как встала на четвереньки и начала с великим усердием раздувать. Я засмотрелся, длинная ночная сорочка натянулась на округлых ягодицах, а на груди, напротив, провисла под сладкой тяжестью.
При каждом вздохе-выдохе грудь то приподнималась, то провисала еще больше, обозначая острыми кончиками соски. Огонь
Бобик почти перестал дрожать, но жмурился и прижимался ко мне. Девчушка сгребла стекла вперемешку со снегом, что быстро тает, рубашка совсем промокла и липнет к телу. Я услышал дробный перестук зубов, вздохнул и велел:
– Оставь совок.
Голос мой прозвучал сурово и властно. Она поспешно опустила его на пол, повернулась, трепещущая от холода и с приоткрытым в испуге ртом.
– Да, ваша милость…
– Иди сюда.
Она подошла ближе, только теперь я рассмотрел, насколько сильно озябла: лиловые от холода губы, бледное лицо, гусиная кожа на руках и прыгающая нижняя челюсть. В глазах страх и безнадежность.
– Быстро ко мне, – велел я. – Да поскорее, не хочу выпускать тепло!
Еще больше испуганная, она торопливо юркнула под одеяло, вскрикнула в ужасе, увидев пса, и замерла, прикоснувшись к его горячему боку. Бобик укоризненно вздохнул и перестал дрожать, зато девчушка затряслась еще больше.
– В-в-в-ваша м-м-м-милость…
– Ну что? – спросил я тоскливо. – Он тоже замерз, как и ты. Грейтесь, пока я добрый! Надо бы погнать, но сердце у меня, как у матери Терезы.
Бобик под одеялом поднял голову и, принюхавшись к новому существу, переложил голову на более мягкие колени, чем мои. Она охнула, застыла, страшась даже дышать.
Я сказал одобрительно:
– Он теплый, как печка! Не сгоняй, быстрее согреешься.
– Ваша милость!
– Правда, – заверил я. – А то вся как ледышка.
– А он меня не съест?
– Раньше не съел?
– Тогда он прибегал к нам на кухню, а теперь я в его будке.
– Хороша у него будка! Ну, если боишься песика, перелезай ко мне.
Багровые блики бегают по стенам и по кровати, бледное личико вроде бы порозовело, но в глазах страх и колебание: кого из нас бояться больше.
Благодаря ревущему камину воздух быстро прогревается, к тому же ветер сменился и бросается с другой стороны замка, а там глухая стена, никаких окон. Девчушка начала наконец дышать, Бобик высунул голову из-под одеяла, понюхал воздух и снова спрятался. Девушка охнула, когда он начал умащиваться в своей обычной собачьей манере: три круга направо, три круга налево, а потом с удовлетворенным вздохом разом рухнуть на облюбованное место.
Она сперва косилась в мою сторону круглым блестящим глазом, как у испуганной птички, у птиц всегда удивленные глаза, наконец, решилась повернуть голову и посмотреть на меня обеими глазами.
Я улыбнулся дружески.
– Сильная буря, верно?
Она прошептала:
– Очень, ваша милость… Такая бывает раз в году, да и то не каждый год.
– Это надолго?
– Нет,
ваша милость.– Ну да, сильные грозы долго не длятся, – согласился я. – А ливни так вообще… Ну как, согрелась?
Она сказала поспешно:
– Да, ваша милость. Я пойду?
Я протянул руку, положив ее на Бобика, коснулся щеки девушки. Нежная и гладкая, как чистый шелк, но все еще холодная, а когда нащупал ее руку, так пальцы все еще как ледышки.
– Ну да, – возразил я, – ты превратишься в сосульку еще на лестнице!
– У нас на кухне жарко…
– Замерзнешь по дороге. На кого Бобик будет морду складывать? Дай-ка руку…
Она робко сопротивлялась, я сунул ее длинные тонкие пальцы себе под мышку. Мы лежали лицом к лицу, между нами сладко сопел и всхрюкивал Бобик. Она снова от страха задерживала дыхание, ведь ее рука лежит на ужасном Адском Псе, но тепло постепенно пошло по ее руке, начало прогревать тело, я чувствовал, как уходит из нее холод.
– Ну как? – спросил я. – Э-э, да так ты никогда не согреешься… Иди сюда.
Я потащил ее к себе, она задрожала, ее тело на миг оказалось на этом чудовище, и уже сама поспешила скатиться на эту сторону. Рубашка все еще влажная, но теперь от нее пар, я просунул под сырой подол ладонь и ощутил горячее тело, испуганно втянувшийся под моими пальцами живот, и грудь, что спрятаться пыталась, но не сумела.
Девушка смотрела большими покорными глазами, теперь в них нет страха, только ожидание. Я мял в ладонях ее упругую грудь, кровь гудит в моем теле, девчушка вздохнула, когда я перевернул ее навзничь и навис над нею.
Ветер за окном взвыл с новой силой. Бобик всхрапнул, дрыгнул лапой, больно царапая меня по бедру и, не обнаружив никого рядом, поспешно начал двигаться к нам, спасаясь от жуткого воя. Сперва просунул голову между мной и девчонкой, она обмерла и перестала дышать, а я отпихнул локтем, тогда додумался залезть на меня сверху, это примерно то же, если бы положили двухсоткилограммовый мешок с песком.
Я охнул, свалил тушу с себя, тем самым тоже свалившись с девушки. Ветер взвыл, Бобик тоже взвыл и, торопливо забравшись между нами посредине, затих, как мышь в подполье.
Девушка прошептала:
– Что с ним?
– Боится, – объяснил я с неловкостью. – Собаки всегда грозы или такого вот непотребья в небе боятся.
– И он тоже?
– Как видишь.
– Бедный, – произнесла она тихонько. – Не бойся. Завтра все стихнет…
Пес, вздрагивая, суетливо лизнул ее пальцы и снова постарался вжаться в постель. Я поправил одеяло, теперь уже три головы торчат наружу. Девушка, судя по ее судорожным движениям, возвращает на место задранный почти по подбородка подол рубашки.
– Трус поганый, – проворчал я. – На шкуродерню тебя…
Ее глаза блестели, а на губах впервые проступила робкая улыбка.
– Не сердитесь на него, ваша милость. Собаки ж не знают, что это наверху ругается не на них вовсе…
Я стиснул зубы, прекрасно понимает, почему я зол, чему чертов пес помешал. Гормоны в самом деле разбушевались, как та вьюга, тоже бьются головой в стену и стонут в своем нечестивом сладострастье.
– Дура она, – сказал я сердито, – эта собака… Вроде бы затихло. Лежи-лежи!