Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Переговоры в Париже
Осенью 1931 года Политбюро дважды обсуждало польский вопрос. После долгих совещаний и дипломатических движений Франции в Москве начались переговоры с польским послом Патеком на тему пакта о ненападении [60] . Как и предсказывал Литвинов, время шло, а результата не было. Франко-советские переговоры тоже ни к чему не привели и были приостановлены в октябре 1931 года, хотя в этом не было вины НКИД или наркома. Прогресс был невозможен из-за политического несогласия и нестабильности во Франции. Ситуация изменилась весной 1932 года в связи с новыми парламентскими выборами. Советские дипломаты решили, что теперь пришло подходящее время для попытки улучшить отношения. К сожалению, Кабинету министров Франции не хватило мужества. Об этом советской стороне рассказал чиновник французского МИД. По его словам, министр, ответственный за торговые переговоры, испугался постоянных нападок правых.
60
Резолюция Политбюро № 68. 10 окт. 1931 г.; Резолюция Политбюро № 76. 20 ноября 1931 г. // Там же. Ч. 1. С. 268–272, 274–276.
Довгалевский объяснил, что министр торговли оказался между двух огней:
На этом советские проблемы во Франции не заканчивались. Правительства менялись с головокружительной скоростью. На тот момент председателем Совета министров был бывший социалист Лаваль. Он напомнил Довгалевскому о том, как он не любит Коминтерн и о том, как Коминтерн поддерживает Французскую коммунистическую партию. «Москва тогда и сейчас финансировала революции и забастовки», — прокомментировал Лаваль. Довгалевский возразил, отметив, что его правительство не имеет ничего общего с Коминтерном. «К сожалению, — ответил Лаваль, — эта граница, которую вы нарисовали, не такая уж и четкая».
61
Запись беседы Уполномоченного Правительства СССР по переговорам о заказах и кредитах [В. И. Межлаук]… с [Робером] Кулондром. 16 октября 1931 г. // ДВП. Т. XIV. С. 573–581; В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 12 октября 1931 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 15. П. 149. Д. 668. Л. 127–126; В. С. Довгалевский — в Наркомат иностранных дел (далее — НКИД). 25 января 1932 г. // ДВП. Т. XV. С. 55–57.
Это была старая жалоба, и Литвинов ранее уже объяснил Довгалевскому, как на нее реагировать.
«Мы, конечно, решительно отрицаем какую бы то ни было финансовую связь между правительством и иностранными компартиями, но нельзя все-таки отрицать факта получения компартиями денег из Москвы. Мы всегда дело разъясняем таким образом, что компартии платят определенное отчисление Коминтерну, а т[ак] к[ак] ВКП является самой многочисленной партией, то ее отчисления, конечно, составляют существенную часть Коминтерновского фонда, который распределяется между другими партиями. Таким образом, мы отнюдь не отрицаем, что Коминтерн из Москвы посылает деньги Французской компартии, но настаиваем на том, что эти деньги не идут от правительства или от правительственных органов или через посредство этих органов. Вы не могли полностью отрицать получение компартией денег из Москвы уже потому, что Вы этого не можете знать» [62] .
62
Запись беседы В. С. Довгалевского с П. Лавалем. 28 января 1932 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 16. П. 154. Д. 730. Л. 15–13; М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 7 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 584. Л. 3–2.
Это было лицемерием, и понятно, почему Лаваль был прав. Но Литвинов не мог закрыть Коминтерн, так же как не мог контролировать риторику большевиков в Москве, хотя пытался. Нарком надеялся, что его западные собеседники прислушаются к тому, что он и его послы говорят в личных беседах, и не примут во внимание то, что большевистские «ораторы» высказывают публично. Но для Запада это было сложно.
НКИД хотел надавить на Францию и заставить ее подписать франко-советский пакт о ненападении, но не знал, как это сделать. Литвинов пытался использовать Андре Тардьё, который в период с ноября 1929 года по май 1932 года делил пост председателя Совета министров с Лавалем. Тардьё был традиционным французским правым националистом. Он враждебно относился к Германии и к СССР. В марте 1932 года Литвинов пожаловался ему, что прошло уже девять месяцев, а французское правительство до сих пор отказывается подписывать пакт. Тардьё пожал плечами и пошутил на тему задержки. Тогда Литвинов пожаловался на отсутствие прогресса в торговых переговорах, но Тардьё не понимал, почему Франция должна торговать с СССР и помогать ему (по словам советской прессы) добиться «превосходства над капиталистическим миром». Тардьё перечислил жалобы французов на советское правительство: Рапалльский договор с Германией, неоплаченные долги, деятельность Коминтерна во французских колониях, французская коммунистическая партия. Тогда в ответ Литвинов перечислил жалобы СССР: злобная «буржуазная» пресса и вражеская деятельность белых эмигрантов во Франции. Что касается Коминтерна, Литвинов ответил в том же духе, в каком он предлагал отвечать Довгалевскому, только частично убрав из своей речи ложь, так как Тардьё никогда бы на нее не купился.
Но что важнее, Литвинов изложил ключевой аргумент за улучшение отношений. Простой политический прагматизм: у правительства СССР нет крупных конфликтов с Францией. «Мы ищем сотрудничества с другими странами и берем это сотрудничество, где его находим. Мы свободны от всяких национальных предрассудков и хотели бы иметь дружественные отношения с Францией, и не наша вина, если этого до сих пор не было», — писал Литвинов. В период действия Рапалльского договора и длительное время после «мы были одиноки и изолированы, и мы были бы идиотами, если бы отказались от сотрудничества, на которое соглашалась тогда одна только Германия. Любое правительство на нашем месте поступало бы точно так же». Хотя у СССР и Франции были разные политические системы, они все равно могли бы торговать на взаимовыгодных условиях. Тардьё вел себя очень дружелюбно, писал Литвинов, и сказал, что все обдумает [63] . Наверняка он так и сделал, но его размышления не принесли пользы, так как в мае 1932 года правительство снова поменялось.
63
Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 9 февраля 1932 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 16. П. 154. Д. 720. Л. 5–4; М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 17 марта 1932 г. // Там же. Л. 13–18.
Весной 1932 года после выборов в парламент французское правительство слегка сдвинулось налево, и к власти вернулся политик-центрист Эдуард Эррио. Он стал председателем Совета министров и министром иностранных дел. Тем не менее расклад сил менялся: Тардьё больше не руководил правительством. Пуанкаре, Бриан и Бертло ушли с политической арены. В конце 1934 года они все были мертвы. Эррио держался за свою «идею фикс» (как он сам ее называл),
связанную с франко-советскими отношениями. Он хотел в том или ином виде восстановить франко-советский альянс против Германии, который существовал до Первой мировой войны. В 1924 году первое правительство Эррио восстановило дипломатические отношения с СССР. Он считал, что Германия ставит под угрозу существование Франции, а растущая мощь нацизма в Германии только укрепляла это убеждение. Весной 1932 года Гитлер занял второе место на президентских выборах. Эррио же боялся возрождения Германии еще в 1922 году, задолго до того, как нацисты стали опасными. «Через 15 лет Германия снова на нас нападет», — говорил он в то время, и не так уж ошибся: всего лишь на три года.Кто главный враг?
В 1930-х годах часто звучал вопрос: «Кто главный враг: нацистская Германия или СССР?» Эррио легко бы на него ответил. Но проще сказать, чем сделать — сподвигнуть правительство на сближение с Москвой никак не удавалось. Эррио признался Довгалевскому, что он не доверяет враждебно настроенным работникам французского МИД [64] . Советские дипломаты им тоже не доверяли. Они также не были уверены, что Эррио серьезно настроен подписать пакт о ненападении и торговое соглашение. Как говорил замнаркома Николай Николаевич Крестинский, Эррио по-разному вел себя с советскими дипломатами, и им не стоит полагаться на «большое дружелюбие», но все же пусть лучше будет Эррио, чем Тардьё [65] .
64
В. С. Довгалевский — в НКИД. 26 июля 1932 г. // ДВП. Т. XV. С. 440–441.
65
Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 10 июня 1932 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 16. П. 154. Д. 720. Л. 23.
Крестинский, наверно, подумал бы, что его скептицизм оправдался, если бы знал, что Эррио в середине июня встречался в Лозанне с немецким канцлером Францем фон Папеном. Папен предложил антисоветский франко-германский блок. НКИД в итоге узнал о предложениях Папена. Эррио от них отмахнулся, они в любом случае были просто уловкой, но Москву беспокоила политика Германии. В ноябре Литвинов потребовал объяснений у немецкого посла в Москве Герберта фон Дирксена. «Широкая общественность, — сказал Литвинов, — читала в газетах об известных предложениях, сделанных им Эррио, она, вероятно, сохраняет некоторый скептицизм касательно советско-германских отношений». Посол ответил, что эти «так называемые предложения» французам были отвергнуты. По форме, а не по существу, возразил Литвинов, добавив, что Германия не должна обижаться на то, что Франция «информировала нас о недружелюбных нам предложениях, исходящих от немцев».
В декабре Литвинов узнал от итальянского посла в Москве, что Папен снова изложил свои предложения Бертло в Париже, но теперь в более конкретной форме [66] . Европейская политика всегда была такой: с двойным дном и с ножами наготове, чтобы воткнуть друг другу в спину. В 1930-х годах это называлось дипломатией. Германия волновала не только Литвинова. Верные помощники Сталина — Молотов и Каганович — также были обеспокоены растущим уровнем нацистского насилия и хулиганства среди профсоюзов и рабочих организаций. Они предложили (и Сталин одобрил) создать единый фронт рабочих организаций под управлением коммунистов, чтобы оказывать сопротивление нацистам [67] . Это было в июле 1932 года. Информацию передали исполнительному комитету Коминтерна. Сталин, наверно, подумал, а почему бы нам не дать пару советов немецким коммунистам?
66
Выдержка из дневника М. М. Литвинова. Встреча с Г. фон Дирксеном. 9 ноября 1932 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 12. П. 81. Д. 3. Л. 42-5; Дневник М. М. Литвинова. Встреча с Б. Аттолико. 9 декабря 1932 г. // Там же. Л. 10–14.
67
Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 21 июля 1932 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 236–237.
Из-за событий в Германии Литвинову все больше не терпелось подписать пакт о ненападении с Францией. И тут вдруг объявился Анатоль де Монзи, который возглавлял делегацию на переговорах с СССР в 1930-х годах — легок на помине! Монзи был политиком с большим самолюбием и не всегда сходился с советской стороной. Он обвинял полпреда Довгалевского в том, что тот его избегает. Но это неправда, пояснял Довгалевский Крестинскому, однако: «Наши отношения почти оборвались, ибо меня претило от развязного и поучительного тона этого господина, который позволял себе разные выпады и нелестные эпитеты против Чичерина, Вас и других лиц» [68] . Как и он, в 1930-х годах Монзи иногда привлекал внимание советских дипломатов. Он говорил высококомпетентному временному поверенному в Париже Марселю Израилевичу Розенбергу о том, что франко-советское сближение крайне необходимо из-за «немецкой опасности» [69] . Так же считал и Эррио.
68
В. С. Довгалевский — Н. Н. Крестинскому. 1 июня 1931 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 15. П. 148. Д. 661. Л. 55–53.
69
М. И. Розенберг — в НКИД. 4 сентября 1932 г. // ДВП. Т. XV. С. 505.
В конце ноября 1932 года наконец был подписан пакт о ненападении, как раз незадолго до падения правительства Эррио. В межвоенное время правительство в Париже быстро менялось. Полгода Эррио не были рекордом, но это было неплохо для 1930-х годов. В январе 1933 года его последователь, социалист Жозеф Поль-Бон-кур, работавший как в Социалистической партии, так и за ее пределами, продержался всего полтора месяца. Историкам приходится записывать тех, кто был у власти во Франции в межвоенные годы. Говорили, что Поль-Бонкур также торопился укрепить франко-советские отношения. Это было правдой. Довгалевский волновался из-за ратификации пакта, но Поль-Бонкур оставался министром иностранных дел при следующем правительстве, которое возглавлял радикальный политик Эдуард Даладье, поэтому Москва могла немного расслабиться [70] .
70
В. С. Довгалевский — Н. Н. Крестинскому. 27 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 22–23; Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 4 февраля 1933 г. // Там же. Л. 28.