Родная партия

– Как вам творчество? – нейтрально спросил Штейнберг.

– Да знаете, мне нужно ещё дойти до такой высоты восприятия.

Штейнберг ни улыбался, ни морщился. Черт!

– Должно быть, в этом что-то есть, – продолжил я, постепенно гася голос.

Штейнберг посуровел.

– Какая политика ждет комсомольцев в столь интересный год? – спросил хозяин.

Очень опасно. Не стоит ни давать надежд, ни говорить лишнее.

– Нас всех ждёт… ускорение.

– Хм. Прогрессивно. ВЛКСМ ускорит КПСС, а КПСС ускорит Советское государство. Все мы так ускоримся, что отправим в космос не только мужчину, женщину и собаку, но и…

Сарказм прервался возвращением Лиры. Она мягким взглядом осудила моего обидчика. Фух, я чувствую себя грязным. Нелюбовь власти к интеллигенции взаимная, но не хотелось проверять это будучи на чьей-то стороне.

– Выставка прекрасна, не правда ли?

– Да, Лира, всё замечательно. Много металла. Абстракции.

– Абстракции, – игриво повторила Лира. – Кажется, у тебя был какой-то вопрос, желаемый для обсуждения. Поторопись, а то изнемогаю от нетерпения.

– Борис, есть ли место, где можно уединиться?

– Ну разве что в спальне, – указал на дверь.

– Мы скоро вернемся, обещаю.

Борис нейтрально кивнул.

В небольшой комнате мы расположились. Совсем не то, о чем можно было мечтать. Будто вернулся в подростковые годы, сижу на кровати и пытаюсь выразить чувства.

– Лира, назови ещё раз свое предложение.

Она подняла бровь, поставила бокал на тумбу.

– Ты же всё прекрасно помнишь. Брак по расчету. Штамп в паспорте, и оба свободны делать что угодно. Хотя бы пять лет вместе побыть, а потом можно и на развод подать. Неужели для тебя важно вести эту излишнюю дипломатию?

– Конечно. Ты ушла из домой заплаканная, Григорий Максимович это увидел и посчитал, что я тебя обидел.

– То есть как? Как обидел?

– Изнасиловал, если тебе так важны подробности.

Лира поднесла руку ко рту.

– Какая глупость! Я обязательно перед ним объяснюсь.

– Неважно, поверь. То, что ты услышишь сейчас, намного важнее.

– Надеюсь! Сорвал меня со встречи с исчезающей в диком шиповнике, вырвал из компании замечательных людей. Что дальше, товарищ Озёров?

– Велихов. Меня зовут Андрей Велихов. Фамилия Озёров не моя.

Лира замерла в улыбке.

– Наверное, у тебя с отчимом и правда очень сложные отношения, – заявила она. – Ты никогда раньше не называл настоящую фамилию.

– Григорий Максимович не мой отчим. Я вообще не должен здесь быть. Мир, из которого прибыл, уничтожен.

У Лиры улыбка на лице мутировала каждую секунду: от смущения до иронии, от иронии к напряжению, от напряжения к непониманию.

– Должно быть, ты решил надо мной пошутить.

– Нет.

– Тогда ты стал чудаком.

– Нет, Лира. Послушай меня внимательно. Вчера ты просила выслушать, а сейчас настал твой черед. Это справедливо?

– Ну так… – смущению Лиры не было предела. – Надеюсь, ты не буйный. Вроде как не пил сегодня. Хорошо. Выслушаю. Всё, я готова.

И тогда принялся рассказывать невероятную историю, где конец для слушательницы оказывается не возникшим ещё событием. Сложно, когда тебе рассказывают историю о будущем. Но мне пришлось пойти в ва-банк. Я твердо решил действовать, и Лира, судя по частым репликам Курочки, весьма эмпатична на чудачества. Если всё пойдет не так, как представлялось в голове, то спишу на бред, слабость от переутомления и жалкую попытку привлечь её внимание. Вряд ли кто-то поверит Лире в обвинении о моем сумасшествии. В изнасилование куда вероятнее поверят, чем в то, что Андрей Велихов сошел с ума. Хотя, если вспомнить, как сплетничают в ЦК на Ногинском, то можно с её слов попасть и в психушку.

Я рассказывал всё. Кто, что, когда, где. О том, как жил в России, а не в СССР. О том, что бывшие союзные республики воевали. О том, что войны сомкнулись в одном пучке, сожгли мир. О том, как погибал в метро, как остановившийся поезд в тоннеле пробило ракетой. О том, как оказался в мире 1985 года. Наконец, я рассказал о том, как пришлось выживать в коммунистической Москве, будучи комсомольским номенклатурщиком.

Не жалел деталей. Не стеснялся в масштабности описаний. Лира или пойдет со мной, или будет навсегда выброшена из жизни Велихова, хотел бы того бывший владелец этого тела или нет.

– Ты чудак, Андрей. Я люблю чудаков, – снова заулыбалась Лира. – Колись, кто же тебя так изменил?

– Лира! Понимаю, что бредово звучит, но ведь ты же в творческом обществе обитаешь. Тебе же известно, как вчувствоваться в мир других.

– Могу представить себе на минуту.

– Не думай логикой, Лира. Взгляни на меня. Прочувствуй, загляни внутрь.

Лира долго смотрела в мои глаза, ладонью провела по уже заросшей щеке. Её мучили сомнения, это ясно выражалось в самочувствии и движениях, но она не сбегала, не паниковала и не падала в ступор. За этой изящной манерностью показывалась сила.

– Мы общались два дня, как я вернулась в Москву. Мысленно улавливала перемену, но только сейчас поняла, насколько она серьезна. Чужой взгляд. Ты никогда так не смотрел на людей, Андрей. Чужой мне человек в родном теле.

– Эх… Значит, убедил? – мне было тяжело, словно выжали целиком и полностью.

– Не очень. Но я пытливая натура. Я всё разузнаю, – засмеялась Лира. Её подчеркнутые брови играли со мной. – Тяжело признаваться в шизофрении.

– Нет у меня никакой шизофрении.

– Допустим. Но ты заставил меня погрузиться в неуютные мысли.

– Тоскливый муд.

– Муд?

– Настроение такое, внутреннее самочувствие.

– Как интересно. Цветок интимный, необычный, раскрывается не с рассветом, а на закате. Не поняла я многого, но объясни вот что – зачем вообще стоило рассказывать? Жила бы без драмы, спокойно бы сделал мне предложение, пошли в ЗАГС…

– Затем, чтобы получить опору в этом мире. Ты чудачка. Совсем скоро уедешь. А я тут один, запертый в черепе чужого человека. Мне нужно было хоть кому-то высказаться. В дневнике уже столько листов исписано, ты б знала.

– Представляю… Только это всё равно не ответ, он меня не удовлетворил.

– Я не хочу погибать, Лира. Я хочу выжить. Кажется, сюда попал неспроста.

– И… ты хочешь… спасти? – брови девушки потянулись вверх.

– Советский Союз.

– Господи. Андрей, ты серьезно? Зачем спасать помойку. Ты сам сказал, что страна развалится.

– Слушай, уж я точно не за совок, но эта страна и не совсем помойка. Нужен билет наверх, чтобы я смог всё изменить.

– Билет, да не в ту сторону. Любой разумный желает отсюда сбежать… – сопротивлялась Лира. – Ты просишь от меня невозможного. Я чувствую себя неуютно.